Минуло лет десять, а то и больше, после большой войны. В ту пору в нашем симферопольском дворе было две Лорки. Одна Лорка-маленькая, дочка медленного дяди Вити-сварщика и его жены, учительствующей дамы. Жили они возле самых ворот. Эту Лорку звали еще приворотной. Она любила сочинять байки о призраках и привидениях в подвалах, о страшных колдунствах и приворотах… вот и поэтому «приворотная»!

Другая Лорка жила в противоположном конце двора, справа от черного входа, рядом с жилищем тети Мани-поперек-себя-шире с её Нюркой, между жильем Мириам Мурадовны и угловой квартирой. Эту Лорку звали большой. Она была старше Лорки-маленькой. И больше по всем женским размерам. А женские чары исходили от нее с таким шиком и великолепием, что, когда она выходила во двор, сила этих чар заплескивала все вокруг, вздымалась выше кроны акации или шелковицы, перехлестывала через верх деревянных ворот и разливалась по всем окрестным дворам, улицам и переулкам.

Чем отличается любое послевоенное время в любом месте? Ответ знает каждый… ну, хотя бы каждая взрослая женщина: налицо нехватка целых и здоровых мужчин жениховских лет. Детей настрогалось много. А женихов нет. Но у Лорки-большой всегда был выбор женихов. Безграничный! Каких душа пожелает. Любого фасона и вида. Как в отделе готовой одежды в большом торговом центре: в каждой витрине шеренга писаных красавцев в неописуемых нарядах. На любой вкус! Да вот беда: неживые. Истуканы истуканами.

Но Лорка-большая не жаловала и оживленную толпу женихов. Окидывая оценивающим взором очередного воздыхателя со свитой его дружков, Лорка насмешливо тянула:

— Истука-а-анцы-пристава-анцы! Свора самохвастливых долдобончиков…

Она была мастерица придумывать слова и складывать из них фразы, от которых перекашивало физиономии тех, кто ей неприятен. Местная детвора и приезжающие на лето их юные родичи влет ловили каждое лоркино словцо и каждую фразу и с восторгом повторяли к месту и не к месту, сбивая взрослых с тона в застольных беседах и с мысли во время игры в лото. Но с каких-то пор Лоркино самомнение страстно оспаривал дядя Аким. Это видная личность в симферопольских дворах старой части города! Дядя Аким жил во дворе с разрушенным входом, а трудился главным диспетчером в симферопольском аэропорту. С огромным личным чувством он без устали взывал к лоркиному разуму:

— Ты не умеешь правильно выбирать! Прислушайся к советам старших и опытных.

Такие слова враз ставили Лорку-большую на дыбы. Внешне вид ее оставался мирным, но внутри взвивался смерч. Но она уважала всеобщую славу дяди Акима и отпор давала в виде художественного свиста; как если бы предохранительный клапан парового котла стравливал избыток давления. Однако бесстрашный дядя Аким продолжал настаивать:

— Не надо возражать. Я тебе такого героя приведу! Работает у нас в аэропорте. Диспетчером. Молодой еще. Но какой вострый глаз! Мимо не просвистят ни самолет, ни муха! Даже ангелы небесные почтительно запрашивают у него разрешения на пролет.

Дядя Аким умолк в раздумьи: не чересчур ли насчет ангелов? Не долбанет ли его кара небесная? Однажды он уже переборщил, бодаясь с высшей силой. Высокое начальство, не из местных, кинутое сюда броском с еще большего верха, наседало: да, наплывает южная гроза, но аэропорт надо приоткрыть минут на пять. Чтобы на взлетно-посадочную полосу успел юркнуть самолет со знатной футбольной командой, возвращавшейся с важного турнира. Её уломали завернуть в Симферополь. На сутки. Вопреки жесткому графику. За небывалые преференции! Пусть сыграет с местной командой товарищеский матч. За добавочный гешефт. Из казны. Высокое начальство предвкушало болельщицкие восторги, а потом застольные утехи. За казенный счет. Но накатила гроза! А главный диспетчер дядя Аким уперся: пусть футбольный самолет срочно плюхается на ближний аэродром Бельбек под Севастополем. Никакие преференции из казны, даже безмерные, не вернут погубленные жизни. Начальство возразило: Бельбек военная база, туда нельзя. Дядя Аким заверил: он договорится, и будет можно. Ради звездных футболистов уважат дядю Акима. Начальство обиделось: то есть тут главное не оно? Вот еще незадача: после стихийных катастроф или военных бедствий земля безлюдеет. Местных уносят смерти, превратности судьбы, вражья сила или произвол власти. Землю заполняют пришлые. Они попадают и в начальство. Эти пришлые самонадеянно распоряжаются, вопреки привычкам и опыту местной жизни. Дядя Аким пригрозил: если начальство не смирит гонор, то небеса ударят страшной карой! Им по боку, что наше государство светское и задвинуло церковь подальше от себя. Расстояние тьфу для высшей силы, когда она врежет по заслугам. Начальство оскорбилось еще больше, тыкало одним пальцем себя в грудь, пальцем другой руки грозило дяде Акиму и упрямо напирало: высшая сила здесь оно, начальство.

И вот тут грянул гром! Залпом от множества молний, разом пронизавших горизонт. И хлынул ливень дикой силы, струйной стеной закрывший небо и землю. Крым же! Субтропики! Гляньте на карту, кто сам не сообразит, как то начальство из пришлых, что вздумало спорить с местным знатоком дядей Акимом. Морей полно в окрестностях! А недалеко, через Африку, вообще два океана с трех сторон…

Под напором ветра и ливня по полю несло легкие самолетики – маленькие бипланы, называемые тогда кукурузниками; несло грузовые тележки и даже те авто, которые не поставили на ручной тормоз: начальственные «победы». Гроза налетела раньше самолета с футболистами. Он потыркался туда и сюда, и ему пришлось отворачивать к Одессе…

Такими-то деяниями и прирастали слава и величие дяди Акима в симферопольских дворах. Там твердо верили: пока дядя Аким, спец старой школы, находит общий язык с небесами, самолеты будут летать над Крымом и облегающими его степями и морями…

Но вернемся к уламыванию Лорки-большой. Увидев, что небеса не вмешиваются, а Лорка все ещё насвистывает, дядя Аким продолжил хвалебную песнь во славу героя:

— Не свисти! Да тот парень, про которого я тебе толкую, он взглядом направит самолет на посадку, если откажет локатор и погаснут посадочные огни!

— А бутылки с лимонадом и пивом он может взглядом откупорить? — уточнила Лорка.

— Ну, не знаю… — сбился с лейтмотива дядя Аким. – Но можно проверить. Он вообще  способен взглядом сбить любой самолет! Если вражий. А если наш, то взглядом удержит в воздухе от крушения. Даже если пилот сам захочет уронить машину в штопор!

Лорка чмокнула дядю Акима в щеку, помахала над его макушкой своею роскошной соломенной шляпой, о которой мы еще поговорим, и развернулась в сторону своей квартирки. Она шла мимо акации, танцевально фигуряя бедрами, и распевала на всю округу:

— Отлетался милый мой своей ушастой головой!

Говорила я ему: уши оставляй в дому.

Зацепил ушами тучку и нырнул за горку в кучку…

Лорке-большой было в ту пору лет девятнадцать. Ну, около того. Родом она из какого-то крымского городка. Или жила там у родни. В войну, спасаясь от прущих в Крым оккупантов, другие родственники увезли Лорку в дальние края. Там она доучилась до седьмого класса и вернулась в Крым. Не то прежних родственников бесследно смело войною, не то они не приняли ее обратно в семью. Или их выставили наши послевоенные власти. Попала Лорка в Симферополь, в наш двор и ныне доучивалась в училище. Осваивала ремесло, которое сродни искусству: парикмахерство. Но ее художественная натура требовала более широкого выплеска. И все вокруг считали: Лорка-большая, без сомненья, имеет на это право.  Глянешь на нее, и долой все сомнения в ее будущности.

Гладкокожая, легко покрывавшаяся нежным загаром, с мягким румянцем на щеках, плечах и даже коленях. Тело очерчено плавными линиями. Летящая походка. Округлые икры, колени и плечи. Тонкие запястья, лодыжки и пятки. Небольшие, крепкие кисти рук и ступни. Брови вразлет. Овал лица как у античных женских статуй в крымских музеях. Обликом схожа с ломкими, сдержанными героинями Греты Гарбо и с удалыми, разбитными веселушками Любови Орловой. Венчала это роскошнейшая шляпа из тонкой-тонкой соломки. Поля шляпы раскидывались шире лоркиных плеч. Сзади поля были чуть загнуты вверх, а спереди и с боков вниз. Тулью охватывала широкая лента, пропущенная сквозь прорези в полях под подбородок длинными, вьющимися на ветру концами. Э, любому ясно: перед ним будущая звезда! И все окружающие, и педагоги в училище или техникуме, и соседи по двору старались, по мере сил, способствовать, чтобы звездное будущее Лорки-большой состоялось. Лорка от всего этого не загордилась. Ну, явного виду не подавала. Но благодарно принимала поддержку и, со своей стороны, старалась соответствовать. То есть, осваивала все изящное и художественное, какое попадалось под руку. И гоняла от себя женихов, которые липли к ней, как она считала, преждевременно.

— Чего им всем от меня надо? – вопрошала Лорка, держась рукой за горбатую крышу ящика домиком, из которого торчала труба дворового водопровода; другой рукой Лорка купала в завивающейся струе свои тонкие пятки. – Чего этим женихахашкам не хватает?

— Счастья! – тут же отвечала Ксения, алкоголичная жена тюремного сторожа Василия; она вынырнула из подвала и остановилась полюбоваться на лоркину плавную грацию.

Лорка смотрела, как, сорвавшись с ее пятки, капли ныряют в щербатый эмалированный таз под краном и, перелившись через край, ручейком убегают под будку, под дом… и журчат под черным ходом в переулок. Взгляд Лорки сосредотачивался, словно она пыталась представить: что происходит с каждой каплей в темноте под домом?

— Да какого ж им надо… — вдруг спрашивала она и уточняла, — счастья?

— Семейного, – сообщала Ксения; она готовилась к скандалу с мужем и несла из подвала стопку старой посуды, пригодной для тарарамного, оскорбительного битья.

— Обломаются! – фыркала Лорка, вытирала ноги полотенцем и уходила к себе.

Окружающие не отвергали право своей любимицы быть избранницей судьбы. Но, по вечной, необъяснимой и непреодолимой человечьей поперечности, упорно перетягивали роль судьбы на себя и навязывали Лорке срочное замужество.

— Почему она живет одна? – заводилась учительствующая дама, щелкая портняжными ножницами над макушкой своего мужа, медленного дяди Вити-сварщика.

Дама предпочитала все в доме делать сама, и стирку, и починку вещей и одежды, чтобы не тратить денег зря, и даже мужа стригла своими руками. К стволу дерева крепилось круглое настольное зеркало, перед ним на низкий стул пристраивали дядю Витю, завернутого по шею в простыню. Дама начинала наводить порядок вкруг лысеющей маковки мужа, а он сразу засыпал. Но с недавних пор спать ему не давали. Его жена стала подзвучивать любое занятие укорами ненужному одиночеству Лорки-большой. Как-то в  разговор включился сосед в лампасах. Он занимал две большие комнаты с прихожей и кухней в закуте за приворотным жильем дяди Вити. Прежде тут жила семья то ли не вернувшаяся из эвакуации, то ли погибшая во время войны, то ли попавшая в число выселенных властью. Года через три после войны сюда въехал и стал общим соседом человек в темно-синих галифе с лампасами. Молчалив. Приглядчив. Очень спокоен. Отчего-то всем сразу стало ясно, в каком месте он служит. По двору он так и ходил, в галифе на подтяжках. Порой он привычно оттягивал подтяжки и отпускал, и они хлестко щелкали по белой рубахе или белой майке. Во двор он выходил в шлепанцах. Реже в сапогах. Общались с ним дворовые старожилы вежливо и сдержанно, без лишних слов. Но когда дядивитина жена стала заводить разговоры о замужестве Лорки-большой, молчаливый сосед проявил явный интерес к этой теме. Сейчас он смотрел, как учительствующая дама подстригает мужа. И дяде Вите поневоле пришлось не спать, а вступить в общую беседу, и он вяло уточнил у жены:

— Что тебе до лоркиного замужества?

— Аким ей тоже говорит, что ей пора замуж, — возразила, щелкая ножницами, жена.

— Акиму нужна отмазка, чтоб чего не подумали, — сообщил дядя Витя и вдруг утратил свою меланхолию: — А то он чересчур зачастил к нам во двор!

Молчаливый сосед вопросительно глянул на дядю Витю, на его жену, и та выдала всё. Придя с войны, дядя Аким жил бобылем, неприкаянный. Все думали: это его устраивает. Он резво рос в должностях, любил своё дело, прямо тонул в нем. И вдруг женился! На молодой вдове! С двумя детьми! Её муж и отец ее детей сгинул на войне. Вдова или её муж вроде были дальней родней Акима. А вся родня вроде условилась: кто вернется с фронта, поддержит семьи, оставшиеся без кормильцев. Вскоре у Акима и его жены родился общий ребенок, и дядя Аким оказался на диво заботливым мужем и еще лучшим отцом. И для своего ребенка, и для приемных детей… Сосед в лампасах выслушал и сменил тему

— Лора-большая девушка бойкая. А блюдет себя!

— Женщина… Человек! – заявила дама, — должен беречь себя от недостойных встреч.

— Да, она девушка никем еще не целованная! – на диво резво заявил дядя Витя.

— Из чего это видно? – дядивитина жена перестала щелкать ножницами.

— Из всего! – горячо заверил дядя Витя. – Кто понимает…

— Да, понимающие видят это сразу, — увлеченно подтвердил сосед. – Вот я наблюдаю, как она идет с парнями, что ее обхаживают. Чуть в сторонке. Под руку себя взять не дает. Прощаясь, на шаг отступит. Не дотянешься! Ни приобнять, ни поцеловать. Ну, и прочее…

Учительствующая дама с ревнивой опаской перевела взгляд с соседа на мужа. Заскрипела калитка, одной ногой во двор ступил дядя Аким, крикнул: «Салют всем!» и помахал рукой. С другой стороны двора появилась Лорка-большая и пошла к воротам. Ревность проступила теперь и в голосе дядивитиной дамы, когда она придержала Лорку у акации:

— Куда так поспешаете, Лорочка?

— Люблю слушать, как дядя Аким расписывает удаль женихов, — не смутилась Лорка.

— Подсказали бы, как лучше стричь. Как-никак обучаетесь этому делу.

— Я не по мужской части. А ещё я учусь делать парики. Тоже дамские! Для актрис. – Лорка прищурилась и на ходу посоветовала: – Над этим ухом поровнее срежьте…

У ворот Лорка изобразила глубоких книксена, с левой и с правой ноги, то опуская очи долу, то глядя прямо в глаза дяде Акиму. Слова и голос выдали чувства соседа в лампасах:

— Форма-то какая! Черные брюки. Белая рубашка! Синие погоны. Шевроны золотом!

— Положим, — отчужденно возразил дядя Витя, — не всякие лампасы и шевроны в цене.

Лампасный сосед в не ответил, нейтрально глянул на дядю Витю и ушел к себе. А дядивитина жена громко скомандовала в сторону окон их жилища:

— Лора! Доча! Принеси одеколон для папы! Я забыла!

Лорка-маленькая, тринадцатилетняя дочка учительствующей дамы и дяди Вити выплыла из дому, наскочив на Лорку-большую и дядю Акима. Как раз во двор вошли, вернувшись с рынка, пожилая пара, их внук Толик (он, насмотревшись заграничного кино, объявил себя Тарзаном), а с ними Ленка (её Тарзан назвал своей верной подругой Джейн), и Ленкина тетя, и тюремный сторож Василий с женой Ксенией. Оказавшись в такой толпе, Лорка-маленькая забыла про мамину команду, про одеколон и папу и затараторила:

— Вчера в погребе опять скребло! Я слышала! Который навсегда заколочен! – она обвела взрослых взглядом, задержав его на ленкиной тетке и Ксении. – Вы сами говорили! Прежде, когда кто-то спасался от беды… от врагов!.. в погребах в нашем дворе… И если пропадал там, то, может, теперь душа его спасается от призраков и рвется наружу!

Толик и Ленка внимали буйной фантазии Лорки-маленькой почти с восторгом. Ленкина тетя скептически бормотала: «Мало ли кто какие сказки сочиняет…» Алкоголичка Ксения возразила: «А вдруг?» Но учительствующая дама опять возвысила голос. Лорка-маленькая заспешила с одеколоном к акации. Вся компания, кроме Лорки-большой и дяди Акима, двинулась следом, рассуждая о подвалах почти в сказочно-былинном ключе.

— Эти разговоры можно понять, — сказал дядя Аким, выйдя в переулок. — Люди в войну на фронте, в эвакуации пропадали без вести. И при оккупантах. Многие исчезли бесследно. А после войны? Наши власти наводили порядки высылкой целых народов… сколько сгинуло навсегда! Но все равно людям хочется верить, что…

— Любимый, дорогой, родной челове-ек и хороший знако-омец! – завела Лорка странным тоном. – Он замертво не сгину-ул! Он весть пода-а-ать не може-е-ет, – и, выдержав горькую паузу, тихо добавила: – Но хочется же верить.

Дядя Аким не успел ничего сказать. Их догнал Тарзан Толик, выскочивший из ворот:

— Папа с мамой! Сегодня вечером приедут! Лора, поедем завтра все вместе на Симферопольское море? Картины играть на пляже! Да?

Лорка кивнула. Толик, вопя «Ура!», исчез. Ну, о тех картинах и этом море. Они касаются нашей истории краем. Но глубинно вписаны в нее. Через десять лет после войны власти воплотили давнюю мечту: обводнить засушливую середку Крыма. Там напустили водохранилище. Народ нарек его Симферопольское море. В берег воткнули деревья, ресторан, веранды. На пляж навезли тонкий ракушечный песок. Крым в тот год, оставаясь в Черном море, перешел из одной страны в другую. Внутри огромной общей державы, которой уже нет. Кто ж знал, как отзовется это дело через двадцать семь, а потом через шестьдесят лет! До сих пор не нашлись в архивах бумаги, где точно описано: зачем совершили ту передачу Крыма правители державы, много позже разбежавшейся во все стороны. Правители, как все люди, поступают порой безотчетно, необъяснимо. Но думают, что располагают всё со смыслом. А жизнь раскладывает свои пасьянсы. Вот и с тем симферопольским водохранилищем: вышло как-то криво. То ли недодумали, как грамотно сделать. Или не так рассчитали. Сперва большое, оно быстро мелело. Крымчане-то привыкали постепенно, но гости… В конце лета приехали родители Толика и вместе с ним, с соседями по двору и какой-то симферопольской родней покатили к рукотворному степному морю. А оно уже заметно усохло. Лорка-большая оценила их потрясение и спела:

— Напустили море! С половину Крыма!

А потом над морем напустили дыма…

Дым уполз за горы, в дальние долины.

Горе нам: от моря осталась половина!..

На пляже Лорка разминала тело: вставала в мостик, садилась в шпагат, крутила на месте колесо. Особенно ей и Толику нравилось делать «живые картины». Лорка и сама не отдавала себе отчета в том, почему так увлечена придумыванием живых картин. Пожалуй, она неосознанно испытывала и дрессировала себя, как будущую артистку. Уметь с куражом и понтом выступать в любом месте, в любых условиях! Всё, что вокруг, и всё, что под руками, превращать в условия и в замысел игры. Победно впечатлять любых людей!

Среди застывших песчаных волн Толик падал на спину, задирая в воздух руки-ноги. Лорка, босиком, в ярком сарафане, ставила ногу носком на толькин живот, одной рукой придерживала шикарную шляпу на гордо вскинутой голове, а другую руку указующим перстом направляла на Толика. Дескать, «Умри, несчастный!» Но толькин дедушка назвал композицию иначе: «Сокрушенный охальник». Тут же сбегался восторженный мужской люд и азартно щелкал фотоаппаратами: «ФЭДами» и «зоркими».

Тарзан Толик искал новые впечатления и любил разнообразие. Лорка-большая оказалась родственной душой по части игр и фантазий. Лорка и Толик, вопреки разнице в возрасте, спелись, как творческие личности. И дядя Аким увлекал Лорку художественностью выдумок! Лорка-большая, как всякая яркая молодая женщина, тянулась к мужчине, который по заслугам завоевал важное место в этом мире, как дядя Аким. Разница в годах и тут не значила ничего. Это естественно, а не преднамеренно. Толик тоже, как Тарзан, командовал ребячье-обезьяньим дворовым племенем. На юном Тарзане и матером авиадиспетчере Лорка неосознанно оттачивала свой артистизм и обаяние и училась ими управлять.

Так-то вот, неустанно упражняясь в артистических навыках, Лорка-большая искала и заучивала все, что могло ей пригодиться в завоевании звездного будущего. Слушала по радио, в концертах и на грампластинках всякие песни, запоминала слова и мелодию, перенимала манеру пения. Иногда на известные мелодии сходу сочиняла новые слова, подчас издевательские и лукавые… В библиотеках спрашивала пособия по театральным делам и сохранившиеся от давних лет сборники песен и стихов. Как-то нашла стихи Гете о несчастной Лерелее, кинувшейся со скалы в Рейн, прочитала в библиотеке легенду о ней, нашла через Мириам Мурадовну у кого-то старые трофейные грампластинки с романсами и песнями о Лерелее. Прилепила это имя к себе, но переиграла историю Лорелеи по-своему, то и дело сочиняя новые куплеты о том, как недотрога Лорелея спаслась на скале от настырных ухажеров, а потом из-за них же бросилась в глубокие воды Рейна.

У Мириам Мурадовны Лорка-большая училась танцам с веерами. Впридачу к гимнастике освоила фокусы, жонглирование и эквилибр. Порой она устраивала во дворе большое представление. Встав на одну ногу, прямо под акацией она жонглировала деревянными кеглями, теннисными мячиками или деревянными кольцами-пяльцами для вышивания.

Зрителями делались все соседи. Сосед в лампасах тоже. Почему бы и нет? Жители двора, несмотря на неприязнь к предполагаемому месту его службы, бойкот ему не учиняли. Даже приглашали, иногда, в общие застолья. Разве что дядя Витя-сварщик порой ненастырно, но с глубинной неприязнью, препирался с соседом в лампасах… Лампасник посматривал на жонглирующую Лорку, оценивающе оглядывал набежавшую мужскую молодежь из окрестных дворов. Одеты были кто во что горазд. Хотя попадались наряды вполне ничего себе, по тому небогатому времени.

— Да уж, — сосед в лампасах повернулся к дяде Вите, — Лоре среди таких пары нет.

— Какие есть, — насупился дядя Витя. – Внешний вид еще ни о чем не говорит.

— Угу, есть и приличные, — кивнул сосед. – И тут в Симферополе бывает всякое. Но нет той бандюковщины… такое рассказывают!.. что с после войны развелась в Ростове-папе и Одессе-маме. Понятно, почему, — и сменил тему; порой он бывал неждано болтлив. – Эти женихи наросли не для всех. – Глянул на подошедшую Лорку-маленькую и пояснил: — Эти для лориных ровесниц. И вашей дочери. Как вырастет. А для тех женщин, которые взрослые с войны и раньше… Для них с женихами туго.

— И кто, между прочим, виноват? – в голосе дяди Вити зазвучал непонятный вызов.

Сосед в лампасах смолчал. Зрители восторженно орали. Всехняя кошка, толстая рыжая Мурка (её Тарзан Толик назначил своей личной пантерой) в волнении забралась на акацию, таращилась сверху на столпотворение и норовила подцепить лапой порхающие у самого носа мячики и обручи. Ребятня из нашего и других дворов с восторгом служила Лорке-большой ассистентами на манеже, с важностью подавая всякие причиндалы. А кое-кто пытался сам ходить колесом и кидать, как Лорка, вертикальные шпагаты, батманы. Гвоздем программы был смертельный номер: Лорка ставила на лоб летний зонт. На зонтике висела лоркина шляпа. Лорка руками крутила веера и одной ногой вертела обруч. Балансируя на другой ноге, Лорка медленно поворачивалась вокруг себя, но замкнуть поворот никогда не удавалось: отчаянно вскричав, пантера Мурка бросалась с дерева на вертящуюся шляпу и вместе с ней и зонтиком шлепалась в пыль. Лорка-большая от смеха теряла баланс и тоже опускалась наземь. От воплей и грома аплодисментов сотрясались ветви дерева. Учительствующая дама смотрела, как парни жадно пялятся на общую любимицу, как дочь Лорка-маленькая и муж дядя Витя-сварщик бьют в ладоши, и говорила Ксении, ленкиной тетке или другой соседке, но так, что слышали все:

— Аким прав. Такую девушку, как наша Лора, нельзя оставлять непристроенной.

— Найти бы только мужа ей по руке… — соглашалась какая-то из соседок.

— Чтоб на руках носил и талант лелеял, — напоминала Мириам Мурадовна.

— Но держал бы ее в узде, — добавляла Ксения и заверяла: — А она бы его уважала.

— И не слишком брыкалась, — ставил точку подоспевший сторож Василий.

Лорка поднималась, раскланивалась и уходила в дом. А душу она отводила в банях…

Летние симферопольские бани! Это песня! В них так хотелось петь. Были те бани над берегом Салгира, мутной городской речки, повыше парка, на длинной дощатой платформе, похожей на речную пристань. По обе стороны мужское и женское отделения: душевые кабинки в ряд, в каждом отделении свой общий предбанник с длинной скамьей и шкафчиками. Легкая крыша со стенами не смыкалась, а опиралась на несколько столбов и множество тонких металлических прутьев. Меж отделений широкий проход, вдоль него скамьи со спинками из реечных брусков, как в парках и на палубах прогулочных водных посудин. Может, не совсем так выглядели те бани. За давностью лет точно уже не опишешь. Но такими помнятся ощущения. Это помывочное строение всем видом смахивало на речной пароходик. С каждого конца вход и будки кассиров. Чем не лоцманские или рулевые рубки? Лесенки взбегают ко входам, как трапы на нос и корму. Сквозь крышу торчит толстая труба. Сбоку от нее стальной прут. На нем трепыхается тряпочка. Над крышей клубится на сторону белый пар. Ты в кабинке, как в каюте. Дощатый пол под ногами пружинит. Будто пароходик идет по легкой волне. Над кабинкой, в прогале под крышей небо. Там бегут облака. С общей веранды слышны смешки, говор, звяки пивных кружек, стук домино. Сквозь щели в углах кабинок видны окрестности. Сюда же задувает ветерок. Ты плывешь в струях душа, ободряемый ветерком, и поешь. Честно говорю, удержаться трудно. В таких-то банях! Мычишь хотя бы под нос.

Лорка тут пела в голос. После очередных, чересчур настойчивых намеков дяди Акима о жениховстве и учительствующей дамы о том же самом, на Лорку-большую накатывал в бане особый стих. Млея под душем и обтираясь после полотенцем, Лорка своим завораживающим, низким, с манящей южной хрипотцой голосом распевала здесь же сложенные строки о красотке-недотроге Лорелее. Той, что спасаясь от приставаний толпищ рыцарей и принцев, набивавшихся ей в суженые, укрылась на высокой скале над бурным Рейном. Пела Лорка залихватски, мелодично, с преувеличенной по-театральному страстью. Ее пение гипнотически действовало на всех, кто был в бане, на нижней террасе парка или спешил на работу в этот утренний час вдоль берега Салгира.

Кое-кто поднимался из парка к бане. А те, кто уже вышел из нее, не спешили уходить. Они внимали тому, как на вершину скалы сквозь заросли продиралась нежная Лорелея, и колючки в клочья раздирали на ней одежды и срывали их с нее. И вот, выводила Лорка:

— Ланитами и взорами пылая,

На скале укрылась Лорелея,

Тело солнцу открывая и лелея,

Персями и ледвями сверкая…

Допевая, Лорка приоткрывала дверь из женского отделения на общую веранду и выставляла круглое розовое колено под жадные взоры. Ага, многие думали углядеть за дверью в полумраке хотя бы краешек того, что в древности называлось ледвями и персями. Но шиш им! За дверью Лорка стояла в своем любимом, полуоблегающем, цветастом сарафане. Лорка выставляла в щель руку, голую до самого розового плеча и, похлопывая по наружной стороне двери резиновым шлепанцем, капризно вопрошала:

— И где ж мои купальные ботфорты?! – Тут же смущалась: — Ах, воротами ошиблась!

Захлопнув дверь, Лорка исчезала. Бурные аплодисменты награждали эту артистическую выходку. У Лорки-то это был выплеск подспудных мучений. Когда нам не удержать то, что распирает изнутри,  мы распеваем, уединившись в умывальнях-купальнях или на природе: даем выход тому, чего не осознаем разумом. Освобождаемся от томлений неясности или восторга. Восторги… они бывают так утомительны! Лорку сильно терзали прилипания женихов и подталкивания к выбору удачного мужа, и настырные советы учительствующей дамы. И собственное отказное упорство тоже терзало Лорку.

Может, от переживаний или до кучи у Лорки-большой открылся еще один дар: ей удалось по самоучителю, с подсказками Мириам Мурадовны и ее знакомого, преподавателя пения, приручить гармонь. Попевки стали сочиняться резвее. Лорка лихо шуровала гибкими пальцами по гармошкиным кнопкам на всех общедворовых посиделках. И даже на праздничных заседаниях в родном учебном заведении и на торжествах в ближнем клубе. Лорку с гармонью зазывали к воскресным, как говорили во дворе, большим столам, когда одна из хозяек созывала соседей: отведать новосочиненный пирог под созревшую домашнюю настойку или наливку нового урожая. Перед тем как отогнать настырных малолеток от взрослого стола, им давали на пробу с кончика мизинца по капле от новых бодрящих напитков. И ребятня разбегалась по своим тарзаньим делам. Или Лорке-маленькой удавалось их заманить в подвалы: подглядывать за призраками и блудными душами.

Но как-то в одном из застолий тема подвалов и пропавших людей захватила всех пирующих. По радио и в укреплявшемся телевидении, в газетах и устно пересказывали истории о нашедшихся вдруг родных, друзьях и однополчанах. Силою обстоятельств унесло их далеко, в другие края огромной нашей страны, даже в другие государства, за океаны-моря. А весточку подать не могут. Дядя Аким, случаем оказавшийся тут же, рассуждал со всеми: отчего вести не доходят в родные края? Бывает! Но когда-нибудь найдется же след родной души и место ее пребывания. Кажется, в те дни на слуху была очередная бродячая байка, что кто-то у кого-то где-то нашелся. Подогретые наливками и настойками не только женские, но и мужские умы стали выдавать вовсе несуразные залепухи об исчезновениях и подземельях. Лорка-большая растянула гармошку:

— Когда-то бродила и я по подвалам,

стучала коленом в ничьи погреба…

Все призраки в голос рыдали недаром!

Рыдали, рыдали недаром, недаром!

Меня потеряла судьба…

— Ты зря, красавица, — заметил дядя Аким, — не доверяешь народной мудрости.

— Дядя Аким, я вас очень люблю, — ответила Лорка. – И дядю Витю! Вы очень похожи.

— Чем же это? – удивился молчаливый сосед в лампасах. До того он чутко вслушивался в подземельные легенды и мотал на ус истории о возможных заграничных родичах.

— Такие… романтики! Один бодрый. Другой меланхолик. Но, — лоркина гармонь взревела, — даже после домашних наливок… нельзя же так всерьез обсуждать любые бредни!

— Вы все, –  дядя Аким взглядом пресек выступление учительствующей дамы, — легкомысленно относитесь к тому, что рождено народной думой, минуя указания начальства.

— Да? – совсем ожил сосед в лампасах, подумал и предложил: — Надо выпить?

— Вы даже не подозреваете, — гнул свое дядя Аким, — что в наших подвалах проходили самые-самые секретные испытания подземных ракетных поездов!

— Которые продавливают грунт любой плотности? Даже скальный? – хмыкнул сосед в лампасах. – Вышло только в фантастическом романе «Покорители недр» писателя Адамова. Ерунда! И мы, и немцы пробовали. Ничего не получилось. Знаю сообщения об этом.

Видимо, сосед в лампасах по службе изучал сводки о научно-технических открытиях за рубежом. Или любил читать научно-популярные журналы для юных.

— Но испытать-то надо было? – спросил дядя Аким. — А как не вышло, так и зарыли.

Всему, что изрекал дядя Аким, следовало слепо верить. Но Лорка-большая права: есть же мера всему! Дядя Витя и сосед в лампасах вышли во двор и огляделись.

— Как раз! — сказал, глядя в окно, дядя Аким. – Вы стоите у места, где все зарыто. Краем под нужником. А краем по древнему скифскому тайному ходу. Когда не вышло с подземным ракетным поездом, пробовали отсюда запускать в воздух планёры со складными крыльями. Из подземной стартовой установки выталкивали сжатым воздухом. Как пулю из пневматической винтовки! Уже в полете планер включал мотор и раскрывал крылья.

— Что-то я о том читал, — дядя Витя тоже листал научно-популярные молодежные издания. – Про пусковые установки. И о почте в металлических пеналах, сжатым воздухом, по трубам. С пневмопочтой получилось. А с пневмосамолетами…

— Вы все не в курсе, — настаивал дядя Аким. – Я все-таки служу в авиации. Хотя и на земле. Испытывали! Тут! Довести до ума помешала война. Ну, и зарыли.

— Вы прямо как Лорка-маленькая, – воззвала к здравому смыслу захмелевшего светила Лорка-большая, – с призраками ужей в загробных погребах.

— Мало ли что сболтнет девчонка! Хоть и со слов взрослых, – дядя Аким отверг сравнение, недостойное его авторитета. – Она же верит в привороты! А на этих убитых городских почвах отродясь не видал я ужей. И ежей!.. А полеты планёров в Коктебеле… И запуски гирдовских ракет! Это было уже на моих глазах. И про предвоенные испытания пневмокатапульт и летающих танков довелось слыхивать. И читать.

Можно сомневаться в утверждениях дяди Акима, но высказывать это не принято. По крайней мере, в симферопольских дворах. Сосед в лампасах бормотнул: «Пойду полистаю свои вырезки и выписки…» и ушел к себе. Дядя Витя вернулся к столу. Взглядывал на дядю Акима, похмыкивал, отхлебывал из кружки, порывался что-то высказать. Но удерживался. Лорка-большая сидела меж двух приятных ей матерых мужчин, склонив голову на гармонь, мелодично гудела под нос и перебирала клавиши. И вдруг грянула:

— Мы гуляли за столом с миской винегрета.

Тут случился нам разгром: шлепнулась ракета!

Расплескала винегрет по белой-то, по скатерти…

Будем в жменьки собирать, раздадим на паперти!

Соседка из комнат в углу (во дворе говорили: из дальнего закута) принесла ореховый рулет и вместе с Ксенией пошла вокруг стола, сгружая в блюдца горячие ломти. Учительствующая дама накрыла ладонью гармонь и стала убеждать Лорку-большую:

— Лорочка, доверьтесь мне. Вам надо отсюда уехать. Ради вашего будущего, — дама кинула взгляд на дядю Витю. — А первые шаги на новом поприще, в новых местах… Помощь мужа, поддержка мужниной семьи… Это так важно! У меня есть для вас на примете очень славный молодой человек. Из моей дальней родни. Очень приличная и влиятельная семья.

— Это киевский клан, что ли? – дядя Витя отвлекся от раздачи вина. — Или одесситы?

— Одесские. Они нам в свое время не пригодились. Тут. А там…

Дядивитина жена снова бросила взгляд на мужа. Лорка, как весь двор, знала, какой ценой досталась даме жизнь с дядей Витей. Какие надежды рождались от его могучих умственных дарований! Но после случайного взрыва оставшегося от войны заряда жизнь дяди Вити на этом свете еле-еле удержала его жена… Она переложила ладонь на лоркину руку:

— Эта родня, в Одессе… Они введут вас в особый мир. Науки и искусства. Они вхожи в круг людей театра и кино. Вам помогут учиться у главных мастеров! Не отказывайтесь. Я напишу им о вас. Приглашу сюда. Подумайте.

Лорка-большая смотрела, как Лорка-маленькая из одного подвала в другой ведет ребятню, перевела взгляд на дядю Витю и нехотя, почти через силу, отозвалась:

— Я подумаю, — она посмотрела на дядю Акима и добавила: — Ну… Не знаю.

Дядя Аким встал и, поочередно оглядывая всех, сидящих за столом, и со значением задерживая взгляд то на Лорке-большой, то на учительствующей даме, произнес тост:

— Еще недавно судьбы людей… целых стран и народов!.. крушились в пыль, и спустя десять лет многое не поправилось. А жизнь всегда кажется неустроенной: неизвестно, что впереди, сбудутся ли надежды и достанется ли место под солнцем? Но это не значит, что давай хватай первое попавшее под руку, не разглядев толком, обо что пришлось запнуться. Это не гордыня. Это необходимость. Беречь себя ради большой мечты. Судьбе не надо поддаваться за просто так! Не надейся, что улестишь ее, уступив хватательным рефлексам. С судьбой надо спорить! Силой воли и мечты. Хотя бы верить, что сумеешь это сделать. И, если не поддашься обстоятельствам и сомнениям… а они всегда есть в отчаянные минуты… то тебе будет позволено вырулить куда-то туда… кто его знает, куда и когда! Но надо верить, что там будет хорошо, и эта радость накатит вовремя!

— Так за что пьем? – возник чей-то вопрос. – За журавля в небе?

— Чтоб у каждого был тот, кому самая… — Лорка-большая поискала продолжение: — От самого сердца! Благодарность! И чтобы твое место под солнцем… Не ценой чужой удачи!

Дядя Аким кивнул. Выпили. И на том разошлись. Дядя Витя вел жену к дому неспеша, под руку. В углу рта учительствующей дамы образовалась горькая складка, а другая поперек лба. Но вид у дамы был внушительный и важный, а голова гордо поднята. Как всегда.

Дней через пять после тех посиделок Толик, Ленка и кто-то еще из мелюзги, вместе с Лоркой-маленькой кучковались под окнами тети Мани, где черный ход, у ящика домиком, с водопроводным краном. Они хотели пускать под черным ходом лодочку из скорлупы. Или долбить из сливовой косточки свисток с помощью струи из крана и булавки. Тут же болталась тетиманина шкидла Нюрка, двенадцати с половиной лет, как обычно, в узких трусах. Она слушала, не вмешиваясь, спор ребятни о том, как свистеть трелями и что Лорка-большая могла бы научить. Лорка-маленькая ревниво сказала, что Лорка-большая немного задавака, Толик возразил: «Вовсе нет!». Но поругаться не успели. Из окон тети Мани долетели голоса: соседки судили о женской судьбе Лорки-большой. Шкидла Нюрка затихла под окном: разговоры на такую тему влекли её неудержимо. Остальные тоже подслушивали, затаив дыхание.

— Как вам думается, — донесся из окна голос тети Маня-поперек-себя-шире, — если бы Аким был сам по себе, одинокий, Лорка-большая переменила бы нрав?

— Нрав не переменишь, — заявила алкоголичка Ксения. – Даже по сердечному влечению.

— Бывает всякое, — возразила Ленкина тетя. – А насчет лориного будущего… Так актеркой она могла бы стать и в нашем городском театре. Если бы Аким был свободен.

— Если думать о большой судьбе, — вдохновилась Мириам Мурадовна, — то Лоре надо ехать в столицы! Аким мог бы поехать с ней. Если был бы свободен. Но он, — она вздохнула, — тоже… любит… свою работу! А Лоре, ее дару, нужен простор. Высота! Тут нрав и сердечные метания… все не в счет!

— Это они о чем? – тихо спросила Ленка, посматривая в сторону тетиманиного окна.

— А о том, — шепотом заявила шкидла Нюрка, — что Лорка-большая и дядя Аким одинаковые выдумщики. И вообще… похожи. И это всем вокруг хорошо видно!..

И как-то осенью гуделки нескольких авто подкатили от центра города по Таврической, по Круглому переулку и затихли у ворот нашего двора. Озадаченные жители сошлись по эту сторону ворот. Первой тут оказалась учительствующая дама. Приоткрыв калитку, она оглянулась. От другого конца двора нехотя, чуя неприятное, подходила Лорка-большая.

— Лора, милая! Это к вам! — дама замахала ей. — Я же обещала!

Дама с готовностью подвинулась. Лорка глянула за ворота. Из трех такси десять мужчин разного возраста сгружали у ворот баулы, сумки,  чемоданы, саквояжи, картонки, коробки. Всё роскошно-богатое. Богатыми и стильными были и мужчины. Самый старший и вальяжный вывел вперед молодого статного модника, и они оба посмотрели на Лорку:

— Это невеста? – уточнил старший. – Какая красота! Лучше, чем на фото!

— Пересортицу не держим, — как заправская сваха, отозвалась учительствующая дама.

— А это наш жених! – вожак подтолкнул вперед модника. – Умный! По лицу видно. И красивый! Все делает со вкусом и выдумкой. Да у нас все такие! Башковитые и видные.

Главный обвел рукой банду. Жених с восторгом ел глазами Лорку-большую и улыбался, смущаясь. Но притворства в улыбке было больше, чем смущения. Остальные с понятным, но сдержанным, интересом оглядывали Лорку, дядивитину жену, ворота. Как вытянутый магнитом, вперед, выбился, не отдавая себе в том отчета, самый юный из отряда. Потрясенный, он впитывал впечатление от представшего перед ним чуда.

— Наш младшенький, — улыбнулся старшой. – Троюродный племяш жениха. Еще в десятом классе. Но, оцените, какой уже мужчинка! А это, – старшой указал на багаж, – подарки. От нашего хутора! Всей вашей большой семье! И невесте!.. А для затравки жаждем вручить маленькие сувенирчики. Что ж… Невеста, приглашаете в дом?

Лорка-большая и жена дяди Вити отступили от калитки. Недоуменно таращилась на мать Лорка-маленькая. Дядя Витя набычился. Жениховский отряд вкатился во двор. И каждый из новоприбывших, переступая порожек ворот, не придерживал калитку, и она раз за разом так грохалась о раму, что ворота ходили ходуном…

Жениховский старшой полез в карман за обещанным сувениром.  И тут, как часто бывает по воле судьбы, сошлось все враз. В нужнике поднял стукоту и вопеж пьяница Василий. Он чуял: разворачиваются важные события, но, хотя был трезвым, почему-то не мог выйти. Дядя Витя взял из кладовки инструмент и пошел выпускать на волю тюремного сторожа, который, вопреки профессии, сам оказался в затворе. Учительствующая дама, вспомнив о незаконченной стирке, деликатно сообщила: «Я вас одних оставлю на минутку…» и ушла в дом, уведя дочь. Жениховский десант загудел: победа уже за ними, решили они. Их главный сказал, что они расплатятся с таксистами, а после внесут в дом все, привезенное для соблазна и подкупа невесты и её соседей. Поспешая, отряд выскочил за ворота. И опять грохотала калитка, и дрожь сотрясала ворота… Молчаливый сосед в лампасах, щелкнув поочередно подтяжками, отправился к себе; наверное, сменить к случаю шлепанцы на парадные сапоги. Разошлись и остальные соседи. Тоже, видать, причепуриться. Лорка-большая могла шуровать без помех. Мигом она уложила в скобы обе половины запорного поперечного бруса, так, что и калитка оказалась зажатой. Вынула из ниши на стене, возле дядивитиного крыльца, замок с торчащим в нем ключом, навесила на стык половинок запорного бруса и защелкнула дужку.

С той стороны ткнулись в калитку, в ворота, и загалдели: «Что за штучки? У нас серьезные намерения! Тут такой юмор?!» Лорка буркнула «Фиг вам!», крикнула: «Не я выбирала!» и повернула ключ в замке. Она с ленивой грацией оперлась спиной о глухую тыльную стену высокого дома, замыкавшего наш двор справа от ворот, и слушала призывы и заманухи, перелетавшие через ворота от жениха и его сватов. Левую ногу Лорка согнула в колене и уперлась пяткой в стену, постукивая по ней подошвой. Лоркина шляпа сползла на самые брови своей хозяйки, скрыв ее насмешливый взгляд. Широкие шляпные ленты Лорка придерживала у подбородка левой рукой, а правым локтем небрежно оперлась о приворотный столб и выжидала, когда наступит время ее сольного выхода.

Даже исполнителям подбалконных и подворотных сватовских серенад надо прочистить горло. Но едва смолкли трели жениховского ансамбля, как его участники стали долбать и трясти ворота и калитку. Возясь с дверью нужника, дядя Витя настороженно поглядывал в сторону ворот. Они держались из последних сил. Штурм захлебнулся. В наступившей тишине Лорка-большая по-театральному, но твердо, пообещала:

— Никогда! Никогда я не дам окрутить себя тому, кого сама не почувствую, как своего. Как подарок судьбы именно мне! Клянусь этими древними камнями! И древней древесиной этих воздвигнутых вечностью ворот! Никогда я, пока они стоят…

Лорка-большая легко похлопала правой ладонью по толстому столбу. И ворота, обреченно закряхтев и поколебавшись для виду, но в итоге утянув за компанию всю опорную раму, предательски грохнулись в переулок. Ударной волной, в клубах пыли, весь жениховский сброд отнесло на безопасное расстояние. Но все их чемоданы и баулы, со всеми подношениями и подарками, с треском пришлепнуло рухнувшими воротами.

Дядя Витя-сварщик в противоположной стороне двора в этот миг как раз отковырнул замок на дверях нужника: почему-то наружная щеколда упала в гнездо и заклинилась на штыре, не открыть изнутри. То ли случайно так вышло. То ли это была месть чем-то обиженной жены Василия. У него давно погасла свеча, спички тоже кончились, а фонарь он забыл дома. Он пулей вылетел из нужника! А дядя Витя, занятый делом, хотя не забыл знаменитое довоенное крымское землетрясение, не дрогнул и лишь мрачно смотрел на  пылевой столб, вставший на месте ворот. В дверях возникли тетя Маня и ее дочь Нюрка. Мириам Мурадовна выставилась в окно, нервно обмахиваясь роскошным коллекционным веером. Сосед в лампасах выскочил в одном тапке и в недонадетом сапоге. И, наконец, вынырнула протрезвевшая вмиг алкоголичка Ксения. Она смачно плюнула на зашипевшую папиросу и протерла глаза. Все увидели, как из дядивитиного дома выбежала учительствующая жена. Она завершала стирку, и в одной ее руке болталась большая и пустая плетеная корзина, а другая рука припирала к бедру медный таз с выкрученным бельем.

Лорка-большая выдернула таз из-под руки учительствующей дамы и одним широким ловким движением выбросила из него в корзину отжатое белье. Левой рукой Лорка сняла с себя шляпу, а правой накрыла голову медным тазом. И пошла, помахивая шляпой на отлете, подметая лентами двор, барабаня пальцами по тазу и распевая во все горло:

— Чужаки трезвонят златом: цену знаем мы тебе, будешь наша, о-о, Лорелея!

У судьбы и у стихий цену спросит неподкупная никем, о-о, Лорелея!

Возле дяди Вити Лорка остановилась и перевела дух. От павших ворот, сквозь столбы пыли, долетел клич юного троюродного племянника сокрушенного жениха:

— Лора! Я вернусь! Вы слышите? Я вырасту, заработаю, сколько надо и стану таким, как вам нужно! Я клянусь! Вам! Это уже скоро… Дождитесь! Даже если от ворот не останется ни щепочки. Даже если они станут железными!..

Лорка-большая поставила таз у ног дяди Вити и тихо попросила:

— Не обижайся на меня, дядя Витя, — положила в таз ключ от повергнутых ворот и, не надевая шляпы, но снова запев, двинулась к своему жилищу.

…Хотелось бы мне рассказать, как фейерически сложилась жизнь Лорки-большой. Как у многих из нашего двора. Запал-то лоркиной судьбы явно был фейерический! Но что стало с Лорелеей после того, как она покинула наш двор, не знаю. И не знает никто из старожилов двора и его новых жителей. Так сложилось. Нашла ли Лорка-большая родных, тех, что уцелели после войны и выжили в эвакуации, и вернулась к ним? Или вправду выбилась в звезды, но не появлялась больше во дворе, чтоб не подумали, будто она, как пошлая задавака, дерет нос перед учительствующей женой дяди Вити-сварщика. Но, может, удача вовсе обошла Лорку-большую, мечты и напор подвели ее, и она решила не возвращаться обратно и не напоминать о себе. Гордые нередко исчезают в безвестности… Только не говорите мне, что это кара свыше за гордыню. Или наказание судьбы за то же самое. Если бы все так напрямки было связано одно с другим! Это здесь, на вкус и взгляд жителей симферопольских дворов, таланты Лорки-большой казались звездными. А там, куда она уехала пробиваться, в ней не разглядели ничего. Такого, что стоило бы внимания и трудов по огранке. И не признали за свою!.. Но вполне может быть, что ничего обидного не случилось с Лоркой-большой. Вышла она замуж за хорошего человека, и, пустив по боку свои беспокойные таланты, просто растит детей со славным человеком и ведет дом. В столицах. Или в дальнем уютном городке. И дай бог, чтоб в достатке! Может, по-прежнему и попевки сочиняет, и наяривает на гармони. И услаждает и скрашивает своими праздничными талантами жизнь своих домочадцев и друзей.

А во дворе на память о нашей Лорелее осталась ее шикарная шляпа с длинными лентами. Лорка-большая отдала её Мириам Мурадовне. Но её выпросила приворотная Лорка-маленькая. Вопреки сдержанным, но упорным протестам своей учительствующей мамы. Неожиданно проявил домашнее непослушание дядя Витя-сварщик и встал на сторону дочери: она метила в наследницы Лорки-большой. Но не вышло. Эта Лорка не годилась в Лорелеи. Гадатели по именам врут: имена-то у двух девиц были одинаковые, да. Но суть разошлась. Так что шляпа пылилась где-то в комоде. Не совпало.

Дядя Аким вспомнил бы, на тему несовпадений и подножек судьбы, что было с ним самим. Он тогда решил устранить развалку на въезде в свой двор. Это было уже после того, как Лорка-большая отбила налет одесских женихов. Но до того, сама уехала навсегда. Как раз павшие ворота были восстановлены в правах. Трудами дяди Вити-сварщика. Помог ему, подключив свои возможности, дядя Аким. И так воодушевился,  что заявил: он своими силами, наконец, починит разбитый вход в свой двор. Хотя все городские начальники, от мелких до самых верхних, за десять с лишком послевоенных лет не смогли это сделать! Но главный диспетчер аэропорта, да еще с такой славой, как у дяди Акима, это вам не хухры-мухры! Он где-то с кем-то договорился: ему за так, за пяток бутылок и пару банок с соленьями из дворовых погребов, пришлют на выходные солдат с лопатами и цементом из строительной части или каменщиков-мастеров с секретной стройки. А к обеду прибудет самосвал с блоками, напиленными из песчаника в пригородном карьере, за то же самое за так, что перечислено выше. И вот уже солдаты готовились расчищать обломки и завалы при въезде в дядиакимов двор, и дворовые жители вышли им на подмогу. Сам дядя Аким, в сопровождении секретных каменщиков, подступал ко входу, указывая  удобный и безопасный путь огромному, на трех осях, самосвалу.

Одного не смог предвидеть мудрый дядя Аким: где человеческие разум и сила, голова и руки проламывают любые преграды, там техника иногда подводит.

Колыхаясь с боку на бок, как баржа при легком волнении моря, самосвал катился по переулку. А это, чтоб вы знали, такое место… Коварное! Очень неровное. Сколько стоит столица Крыма Симферополь, столько лет неизменна проезжие части в его самых старых кварталов. Тут нет асфальта, бетонки или вымостки плиткой, и булыжной мостовой нет. Глинисто-песчаный грунт, утоптанный, уезженный до твердости камн. Местами рассеян крупный песок, в него истерт временем древний песчаник. Там и тут россыпи мелкой и крупной гальки. Кое-где торчат булыжники и большие камни. Вот какие там дороги. На них издавна тряслись и переворачивались арбы и телеги. И нынешние могучие авто не ведают своей судьбы, въезжая в эти древние проулки. По их середке вихляют и сбегают в одно русло промоины, вырытые ливнями крымских субтропиков. Вдоль такой промоины, задним ходом подбирался к разбитому въезду во двор дяди Акима самосвал. Кузов задран, чтобы, не мешкая, свалить в расчищенное место камни, дарованные за выпивку и закусь. Приоткрыв дверцу и выставив левую ногу на подножку, шофер, выгнувшись, то смотрел под колеса, то ловил взглядом сигналы дяди Акима. Тут заднее колесо машины навернуло на вылезший из почвы камень. Шофер, закусив папиросу в углу рта, бешено крутнул руль. Но машину уже повело. Она сползла в широкую выбоину у края промоины. Передние колеса вознеслась ввысь и махина встала свечкой, упершись в землю задним бортом кузова. Стряслось это почти там, где однажды случайным послевоенным взрывом долбануло по голове и повредило мозги дяде Вите. Может, из воронки от того взрыва и возникла колдобина, поймавшая самосвал… Вставшее на дыбы железное чудище, с шофером, замершим наверху, еще колыхалось, а вокруг взвился радостный ребячий гвалт. Ватага Толика Тарзана заключила перемирие с юными бандерлогами из другого двора: чтобы сопровождать двойным почетным караулом самосвал к месту разрушенного въезда и, если повезет, вмешаться в восстановительный процесс. Перемирие скрепила Лорка-большая. Вообще-то она старалась не заходить во двор дяди Акима, чтоб не встречаться с его женой и детьми. Но в тот день так сошлось: Лорка и сама не могла бы объяснить, почему она шла впереди ребятни, держа за руки обоих вожаков. Но неудержимо потянуло её вдруг в акимов двор.

Водитель сполз с подножки и, пожевывая папиросу, следил, как последние блоки песчаника кувыркаются через задний борт в общую груду. Оба тарзаньих вождя и вся их братия прыгали козлами, тыкали пальцами и вопили: «Скачут! Во как скачут!» Для малышни и их разлюбезной феи Лорелеи, то бишь Лорки-большой, зрелище удалось.

Дядя Аким сказал: «Ну, не судьба!» и выставил обещанные бутылки и банки. Воскресенье, почти праздник! Солдаты и каменщики ставили снедь на дощатые столы, врытые в землю под тремя деревьями. Жильцы выносили недостающую посуду, став из помощников собутыльниками. Между местом крушения и входом потерянно топтался шофер. Подтанцовывая, Лорка подступила к вздыбленной машине. Держась за борт, по огромным колесам, как по ступеням, она взошла к болтающейся дверке. Плавно нагнувшись в кабину,  изящно отставив в сторону одну ногу и задрав ее выгнутой ступней вверх, Лорка выдернула ключ зажигания из гнезда и сошла наземь. От стола вернулись за лопатами солдаты и топтались поодаль. «Чего теряетесь?» спросила Лорка.

— Так в казарму… — загудели вразнобой солдаты. – Наш командир… А ваш начальник отмажет, если чего? Увольнительная, ага, ваще до утра. Но на губе сидеть не очень хо…

Солдаты явно не представляли, как далеко заходит могущество дяди Акима. Лорка приказала: «За мной, канальи!» Воины с лопатами взбодрились.

Лорка поднесла шоферу ключ так, словно он был от ворот отштурмованной крепости. И повела шофера к столу. Четверка солдат закинула лопаты на плечо и почти в ногу, почти парадным шагом двинулась вослед. Лорка вела шофера под локоть и размахивала шляпой, будто расчищала путь. И, загадочно пригашая взор полуопущенными веками, томно, но  с выражением и вызывающе пела прямо в ухо шоферу:

— Ох, не бери ты, не бери так близко к сердцу лорелеевы зазывные манки!

А не то пропустишь-проморгаешь от Фортуны все её тревожные звонки…

За своей Лорелеей потянулась ребятня и на приличном и безопасном расстоянии осадила врытые в землю столы и скамьи. Мелюзгу влекло не пиршество. У дяди Акима, едва ли не у одного во всем квартале, был домашний телефон. Главный диспетчер аэропорта всегда на посту! Даже в выходные он должен быть под руками у начальства, у небесных сил и судьбы, жонглирующей стихиями и случайностями. Потому, кроме заучивания  песенок и фразочек Лорки-большой, у местной детворы была и другая услада души: заворожено следить, как дядя Аким выносит под деревья здоровенный, из черного эбонита телефон, как тянется нескончаемый провод, как телефон водружается в середку стола, и палец дяди Акима наверчивает диск с дырками. Самый отчаянный или самый наглый из мелюзги подползал к столу и пищал: «А можно я… покрутить?» Ага, в умении водиться с детьми, как и еще во многом, наша Лорелея и главный симферопольский авиадиспетчер были схожи, и это замечали многие… Дядя Аким спрашивал храбреца или наглеца: «А цифры знаешь?» Малец или девчушка кивали: «Не-а…» «Ладно. Давай копыто!». Дядя Аким совал ребячий палец в дырку: «Видишь? Это оди-и-ин. Во-от. А это три-и!» Вставая на цыпочки, прочая ребятня следила, как после каждого верчка диск откручивается обратно. В этот раз ничего такого не было, и мелкота, получив по конфете, умчалась по своим делам.

Временами один из сотрапезников, с рюмкой и закуской на вилке, шел от стола к пролому и с минуту созерцал стоящий свечкой самосвал. А вернувшись, удовлетворенно сообщал: «Торчит стойчмя. Крепко». Шофер уже был во хмелю, но соглашался: «Хорошая машина. Надежная». Он не мог отвести глаз от Лорки-большой. Придерживая на затылке шляпу, она откинулась на спинку скамьи, забросила ногу на ногу и мурлыкала что-то без слов. Дядя Аким, вскрывая очередную банку с соленьями, пообещал шоферу:

— Ничего, утром опустим самосвал на колеса. – И обратился к Лорке: — Погляди, какой бравый укротитель четырехколесных зверюг перед тобой!

Шофер, даром, что хмельной от выпитого и от лоркиного обаяния, почти обиделся:

— Шестиколесный! У моего зверя три оси и шесть колес!

— Или колеса пересчитывать, или ездить! – Лорка сразу пресекла ненужные намеки.

— Прости, красавица, что с таким напором замуж зазываем. Но десять лет прошло, с гаком! После всех потерь. А раны не зарубцевались… — дядя Аким кивнул в сторону разбитого въезда. – Людям хочется, чтоб горе заросло. А радости стало больше. И чтобы хорошие люди были бы вместе. – Он словно в чем-то ее остерегал или за что-то извинялся. – Любовь… Она только сводит. А связывают душевное участие. Поддержка. Нежность.

— Разве я что, — снизила тон Лорка и все же, сдерживая гордость и восторг, добавила: – Но когда есть с кем сравнивать…

С минуту горячий, упрекающий и виноватый взор Лорки и такой же горячий, виноватый, но беззащитный взор дяди Акима, сталкиваясь, высекали из воздуха… так казалось хмельному шоферу!.. мерцающий ореол из неясных блесток вкруг лоркиной головы, вместо ее шляпы. Потом Лорка встала, надвинула шляпу на лоб, и, поигрывая лентами, уплыла из-под затуманенных выпивкой нескромных взоров шофера и исчезла в руинах входа.

Разве могли дядя Аким и Лорка знать, что это были их последние общие посиделки!..

А у шофера хмель перекинулся из головы в ноги, напомнив о недоигранной катастрофе с самосвалом: а если бы стальной зверь завалился набок, придушив рулителя? Колени шофера вместе с поджилками запоздало заходили ходуном, и, чтобы прервать внезапный самотряс, шофер схватил ноги в руки. Покосившись на него, дядя Аким распатронил еще одну трехлитровую бутыль домашнего вина и сказал:

— Покатишь на работу утром. Как проспишься. А камни… подумаем, как с ними быть.

Груда блоков с месяц лежала в промоине. А досталась больнице на Госпитальной улице, там врачевал людей после войны великий подвижник и святитель Лука, в миру знаменитый хирург Войно-Ясенецкий. «Им, значит, нужнее!» сказал дядя Аким. Лорка-большая и, как ни странно, молчаливый сосед в лампасах оказались к этому причастны. А вышло так. Якобы сосед в лампасах через ведомство, в котором служил, договорился, что блоки перекинут в больницу, для ремонта. Ясно, что с согласия и с помощью дяди Акима. Таким делом лампасный сосед словно искупал службу в двусмысленной конторе. И как бы рекомендовал себя с лучшей стороны перед Лоркой-большой в своем сватовстве. А он к ней посватался! И то: сколько можно жить одиноко в такой большой квартире? При том, что двор все еще держал лампасника за чужака. Он не устоял и предложил Лорке-большой то, чем оттягивал подтяжки: свою руку, и то, что билось у него под левой подтяжкой. А что? Не урод. Не глуп. Не буян. И моложе дяди Акима! Как только камни  попали на хоздвор больницы, тут сосед и… Лорка, стоя посреди хоздвора, спела ему в ответ, прилюдно:

— Женихи толпой прискачут, закусивши удила, бьют копытом!

Ускользнула от постылых Лорелея, уплыла в простом корыте.

О, Рейн могучий, неси корыто! Жених настырный, сдержи копыто…

Слов этих лампасный сосед не понял. Но уяснил, что это отказ. И, если быть точным, то как раз после того сватовства и отказа наша Лорелея и покинула свой двор. И никогда не сообщала никому из соседей свой новый адрес. А вскоре после ее отъезда куда-то съехал молчаливый сосед в лампасах. Еще до того, как подросла другая заманчивая невеста, тетиманина шкидла Нюрка и двинула за женским счастьем в заграницу. Ну, подробнее об этом в другой раз. А сейчас о том, как однажды за Лоркой-большой прикатил на разукрашенном авто парень. Это был последний лоркин жених, которого здесь видели.

Он явился лет через десять после отъезда Лорки. Прежде, чем Тарзан Толик и его белокурая девушка Джейн, уже сорокалетние и успешные, приехали показаться старожилам и новоселам нашего двора. Но после того, как медленный дядя Витя-сварщик вдруг осерчал, спилил старую акацию, разделал ее на чурочки, раздал поровну соседям, да и ушел за ней в иной свет… мир с ними обоими!

Однажды наш двор и ближайшие соседние были взбудоражены накатившим оголтелым автомобильным гудуканьем. У ворот остановилась блистательная новенькая «волга». Такая из себя… как тогда говорилось: в экспортном исполнении. Или, по-другому, представительского класса. Для привилегированных и состоятельных покупателей. Сильный, уверенный и требовательный стук в калитку вызвал на улицу одряхлевших Василия и Ксению и тетку тарзаньей Ленки, теряющую стать и осанку Мириам Мурадовну и еще больше погрузневшую тетю Маню. Они увидели возле авто парня, в таком же экспортно-заграничном и явно привилегированном виде. Он чуток выждал, поздоровался и спросил:

— А можно мне… увидеть Лору? Она дома сейчас? Лора…

Ответом было растерянное молчание. Из калитки вышла повзрослевшая приворотная Лорка, а затем появилась ее все еще учительствующая мама, вдова дяди Вити-сварщика.

— Нет, ну… — парень вглядывался в маячившие перед внутренним взором нечеткие образы, затуманенные всплывающими в памяти клубами пыли над поверженными воротами, всматривался в возникших перед ним людей, пытался сравнивать и почти умолял:

— Ну, та Лора… Большая! Ее называли Лорелея… Которая в шляпе. С лентами!

— Ах, вот вы кто, – светски принужденно заулыбалась учительствующая вдова. – Наш юный дальний родственник! – натянутость вдруг сползла с ее лица, во взоре проступила затаенная горесть, и дама уже с искренним радушием отступила от калитки: — Входите!

— Троюродный племяш пролетевшего жениха, — вяло подтвердила дамина дочь, Лорка-маленькая, уже сложившаяся женщина, нравом схожая с покойным отцом. – Как переменился! Будь гостем дорогим! Чего ж заранее не позвонил? Не предупредил телеграммой?

— Я приехал! Как обещал! Вот… Как обещано! Можно ту… Лору? Лорелею?

— Уехала! Давно, – ответила за всех Ксения. – Ни вестей, ни адреса. Сами рады бы узнать… Что там и как у нее!

Парень огляделся: все изменилось, и словно бы нет. Окна в новых переплетах. А стены те же, из песчаника, еще более одряхлевшего, но хранящего прочность, хотя и чуток жалкого в своем упорстве. Желто-серая штукатурки с цементом создавала ощущение каменных сараев, а не жилья. Но над крышами торчат замысловатые телевизионные антенны. А меж домов петляют такие же, как век и тысячу лет назад песчано-глинистые грунтовки без тротуаров и отмосток. Парень будто попал в застывшее прошлое. Перед ним переминались старые и новые жильцы двора. Он не знал ни новых, ни старых, и все они были для него на одно лицо. Но пытался объяснить этим чужим людям что-то свое:

— Я поднялся! – он повел рукой в сторону авто. – Важная работа! Денежная! Могу помочь Лоре стать, кем она хочет. – Он будто и сам забыл про накат времени и неизбежные перемены, и ту Лорку он сейчас представлял себе такой, какой запомнил при первой и единственной встрече, и упорно настаивал: — Я могу вложиться в ее успех! У меня связи!

Нам не дано узнавать в лицо собственное счастье. Что уж говорить о чужой удаче! В симферопольских дворах прочили своей любимице Лорелее одно. И сама она ожидала того же. А радость, скорее всего, нашла в ином. Жизнь и грустна, и весела потому, что полна нестыковок. Да, бывают и потрясающие совпадения. Но не там, где нужно, и не в том, чего хочется… Мы-то с вами думаем, что догадываемся об одной из причин, которая навсегда отправила куда-то вдаль Лорку-большую. Но умчалась она из нашего двора все ж ради призрачного блистательного будущего. Нет, не так. Вот: не в том дело, о ком и о чем мечтала Лорка и брала ли в пример Грету Гарбо, Любовь Орлову или других кинозвезд. Главное, что она сама хотела пройти свой путь. Самой добиться своего праздника. А не получать судьбу, как подношение из чужих рук. Даже в шикарной подарочной упаковке…

— Вы, может, сказать не хотите? – умолял бывших лоркиных соседей забогатевший молодой романтик. – Она в Москве? В Киеве? В Одессе? Или тут? В симферопольском театре? Играет! Или в театре в Севастополе? В Крыму есть еще театры… Она там? Нет?

Но стоявшие перед парнем постаревшие жители нашего двора, среди которых многих, знавших прежнее, уже не было, только пожимали плечами и сочувственно хмурились.

— Может, что-то… — Парень держал дверцу авто открытой, все еще медля усаживаться за руль. – Ничего от Лорки-большой не осталось? На память?

Накал романтических чувств надо подпитывать. Мириам Мурадовна посмотрела на вдовеющую даму: «Та шляпа…» Дама глянула на дочь: «Да, шляпа у нас!» Ставшая похожей на мать, какой та была прежде, Лорка-маленькая насупилась, но вынесла знаменитую шляпу. И отдала ее Мириам Мурадовне. Та стряхнула с тульи невидимую пыль, придала опавшим полям прежний гордый выгиб, расправила ленты, на миг прижала шляпу к груди и лишь потом протянула запоздалому жениху. Он благодарно поклонился и увенчал себя лорелеевой шляпой. Покрасовался чуток и забрался в машину. Поерзал, устраиваясь удобнее. Поправил шляпу. И рванул с места так, что задние колеса выбросили из-под себя две струи гальки и песка. Оставив две ложбины, авто помчалось прочь. Из окошка вызывающе торчал локоть водителя, рулившего одной левой. Над локтем трепетали на ветру ленты. А над дворами летел нескончаемый, отчаянный, прощальный гудок…

Нас гонят вперед неясные надежды, и отчаяние, и расчеты, и заманчивые обещания, и бурление в крови. Но, как бы потом всё ни сложилось, может, вправду надо прислушаться к тем, кто не советует возвращаться в места своего прошлого, даже празднично-яркого. Но иногда почему бы не попробовать? Если, конечно, ты сам готов к встрече с прошлым…

— Вот видите, — сказала Ксения, — и среди удачливых богатеев есть такие, кто хранит первое чувство и верен слову! Главное, чтобы жизнь его не обломала. Ну, и… люди.

Старожилы и новоселы вошли во двор. А мы, на прощанье, дослушаем, что пела Лорка-большая, уходя в свою комнату от деревянных ворот, обрушенных ею на непрошенный калым. В ее взоре читались тоска, и отчаяние, и недоумение: почему все так складывается, вроде как надо, но непременно наперекосяк? Но она пела:

— Набегут глухие сердцем ухажеры, на скалу от них взберется Лорелея.

На своем решат поставить, вверх полезут, прыгнет в реку со скалы Лорелея!

Чем играть в игру чужую не по нраву, лучше спорить со стихией наудачу…

Пусть катастрофы и войны! Потери и бедствия от взбрыков природы и выдумок властей. Не прятаться от судьбы! Не слезы блистали в глазах Лорки, а вызов и искры задора.

Валерий Веларий

Москва, 13. 12. 2014 – 08.01. 2015 г.

Валерий Веларий. «Белокурая девушка Джейн». Новелла из серии «Симферопольские дворы»

Август-сентябрь 1981 г. — октябрь 2002 г. – осень 2014 г.