Евангелическо-лютеранская кирха на Аманштрассе, в которой я не был лет двадцать, совершенно не изменилась. Только краснокирпичная кладка чуть потемнела, да щербин на гранитных ступенях прибавилось. А может они были и раньше, просто я их не замечал. И деревья, вопреки фразе «когда деревья были большими», придуманной писателем и сценаристом Николаем Фигуровским, и ставшей крылатой, остались прежними.

Перекрестившись, я открыл тяжелую дубовую дверь и вошел во внутрь.

Вообще-то лютеране не крестятся, по крайней мере те, которых знаю, а вот я крещусь вне в зависимости порог какой церкви переступаю: евангелической, католической, православной. Может потому, что вырос с православной бабушкой и дедом-лютеранином, который иногда, ни к кому конкретно не обращаясь, негромко повторял: «Веру нужно носить в сердце». Вот и я стараюсь носить её в сердце, а крещусь на православный манер – справа налево. А недавно, буквально за несколько дней до этой поездки в Деггендорф в «Большом катехизисе» Мартина Лютера прочел: «…Поднявшись утром, благослови себя знамением святого креста и говори: „Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь“… Ложась вечером спать, благослови себя знамением святого креста и говори: „Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь“». Выходит, я правильно делал, что осенял себя крестным знаменем переступая порог лютеранской кирхи.

Ну а в нижнебаварский Деггендорф меня привело грустное событие – здесь на 70 году из жизни ушел мой старинный друг Вальдемар Брандт.

За четыре года перед этим в Деггендорфе скончался свояк Вальдемара Рудольф Ланге, который тоже был моим другом, но его отпевали в кладбищенской капелле, а вот с Вальдемаром прощаются в кирхе, потому что хоронить его будут не здесь, а в Пирмазенсе. Это в Рейнланд-Пфальце, на французской границе, за 460 километров от места, где покоятся его родители и муж его сестры Лилии. Почему? Всё просто – в Пирмазенсе похоронена его жена Зина, скончавшаяся еще в 1997 году.

… В кирхе было сумеречно. У алтаря на старинной резной лавке стояла фотография Вальдемара, а перед ней горела свеча.

На фото Володя улыбался. Он вообще всегда улыбался – широко и открыто, излучая, казалось, безграничный оптимизм, доброжелательность, готовность помочь.

У него не было врагов, по крайней мере я о таковых не слышал. Его уважали друзья, любили женщины, ценили коллеги.

Родился Вальдемар в Целиноградской, ныне Акмолинской области Казахстана, в селе Астраханка, в котором после тотальной депортации немцев СССР и массы злоключений очутились его родители Эдуард Эдуардович и Альма Альбертовна.

Альму Альбертовну, в девичестве Швебс, выгрузили вместе с родителями в казахстанской степи, в которой не то, что двора, даже кола тогда не было, ещё осенью 1937-го. (Это к сведению тех, кто продолжает упёрто твердить, будто советских немцев стали выселять только в 1941-м). А вот Эдуард Эдуардович с отцом и матерью очутились здесь весной 1946-го, но перед этим их крепко помотало по ухабистым дорогам Второй мировой и советским лагерям.

Их, как и других немев Украины, тоже готовили к депортации в Казахстан, но не успели. И расстрелять тоже не успели, а ведь планировали.

4 октября 1941-го года, что подтверждают украинские историки, возле рва на окраине Мелитополя были расстреляны тяжелораненые красноармейцы, находившиеся в местном госпитале на излечении. На следующий день расстреляли учащихся ремесленного училища, чтобы, по аргументации чекистов, они «не достались врагу» (!). Одновременно в подвалах и во дворе горотдела НКГБ, расположенного на пересечении проспекта Республики и улицы Карла Маркса, были уничтожены около ста подследственных, которых там же и закопали. А вот немцев, свезённых из окрестных районов для депортации, расстрелять не успели – слишком быстро продвигалась на восток германская армия.

Короче Брандтам и их землякам тогда повезло. А спустя два года, уже под напором советской армии, они вместе с германскими обозами откатились на Запад, в район Данцига (ныне Гданьска).

В 1945-м, после окончания войны, семья Бранд могла уйти дальше на Запад в американскую зону, благо по-немецки они говорили без акцента и спецслужбы, в том числе союзников, занимавшиеся «репатриацией советских граждан» наверняка их бы не выявили, но мама Эдуарда Эдуардовича поверив, что их возвратят на родину в Мариуполь, настояла на возвращение «домой». В итоге Брандтов, вместе с другими советскими немцами отправили не на Украину, а прямиком в Вологодскую область, в Грязовецкий лагерь НКВД №150.

Содержание там было жутким, люди мёрли, словно мухи на морозе, и тогда глава семьи каким-то чудом узнав адрес родственников, отбывавших ссылку в Казахстане, где по слухам было чуть лучше, принял решение бежать к ним.

Не буду описывать этого их путешествия без документов по Волге до Астрахани, а затем в Акмолинскую область, где их и арестовали. Ведь в тот момент, напомню, все немцы СССР находились «на вечном спецпоселении» и «за самовольный выезд (побег) из мест обязательного поселения» их, согласно постановлению Совнаркома от 8 января 1945 г. жестоко наказывали вплоть до  20 лет каторжных работ.

Но Брандтам снова повезло. Энкэвэдешники, убедившись, что они в антисоветских акциях не участвовали, смилостивились и вместо каторги отправили их на спецпоселение к родственникам в Астраханку под присмотр тамошней комендатуры. И потекла у них жизнь, как и у всех советских немцев — тяжко, тревожно, с зыбкой надеждой на изменения, но без особой уверенности, что к лучшему.

Там-то, в Астраханке, Эдуард Брандт познакомился со своей землячкой Альмой Швебс, которая, как и он была волынской немкой. Сыграли скромную свадьбу и родились у них два сына – Вальдемар и Иоганнес и дочка, которую назвали Лилией. Со временем Эдуард Эдуардович стал главным бухгалтером колхоза, а Альма Альбертовна поступила в лимонадный цех райпотребсоюза, где и проработала вплоть до переезда в Германию в 1991 году.

Все их дети окончили вузы, правда, не те, которые мечтали. Вальдемар, например, всегда хотел стать летчиком и готовился к этому обстоятельно и упорно: посещал кружок авиамоделистов, парашютную секцию, отлично плавал, хорошо играл в футбол, настольный теннис, волейбол, имел разряд по вольной борьбе… Школу Вальдемар окончил без единой тройки и экзамены в Алма-атинское высшее военное авиационное училище летчиков успешно выдержал, однако возвратившись домой получил письмо, в котором ему сообщили, что он непринят по… состоянию здоровья.

Причина, по которой ему отказали была сколь смехотворна, столь лжива и подла, но это никого не удивило. В мало-мальски престижные вузы и военные училища в те и последующие годы немцев в СССР не принимали.  Кто бы и что не говорил по этому поводу и какие причины и сказки не придумывал.

Пришлось Вальдемару вместе с другом-одноклассником Александром Кельном, которого зарубили на экзаменах на мехмат Уральского госуниверситета и другими немцами их школы поступить в Целиноградский сельхозинститут. Ну а по окончанию работал геодезистом, землеустроителем, был председателем районного профсоюза работников сельского хозяйства.  Похоже сложилась судьба его брата Иоганнеса, сестры Лилии, ее мужа Рудольфа Ланге и будущей жены Вальдемара Зины Моор. И это несмотря на то, что все они были целеустремленными, работящими, искренними, прекрасно учились, а главное верили, что родились в государстве равных людей и возможностей.

Ну что ж, всем нам свойственно ошибаться, и не раз, главное не повторять ошибок, попутно избавляясь от заблуждений.  Брандты от заблуждения избавились. Раз и навсегда. Осенью 1991 их большая семья, пополнившаяся пятью внуками, переехала в Германию и поселилась в Деггендорфе…

… Перекрестившись, я опустился на скамью в кирхе. Какое-то время я смотрел на фотографию Вальдемара, вспоминая наши встречи и разговоры, его Зину, родителей, его тещу Эльзу Моор, пережившую дочь. Потом осторожно оглядел пришедших на прощание.

Было их человек восемьдесят. Большинство я узнал – жил с ними в переселенческом общежитии, чем-то напоминавшим советскую коммуналку. Все мы открывали для себя Германию, удивляясь германской пунктуальности, щедрости и… наивности. Наблюдая, как местные немцы работают, именно тогда я стал понимать почему Германия, войну проигравшая, живет в разы лучше СССР в ней, победившем.

Мы дружно мечтали о работе. И все ее нашли. Нахлебником-социльщиком, что считалось столь же позорным, как, допустим, для израилетян окосить от армии, никто из нашего заезда не стал.

В семье Брандтов первой работу нашла Зина. В Пирмазенсе на шоколадной фабрике, хотя по образованию была педагогом. Помню, как едва не всем общежитием мы провожали их, и как искренне за них радовались, а вот Зина почему-то плакала. Спустя некоторое время стал работать и Вальдемар, причем по профессии – геодезистом.

Много чего я вспомнил в тот день, много, о чем поговорил с земляками. И, хотя нас собрало грустное событие, на душе у меня стало вдруг светло.

… Спустя три дня тело Вальдемара Бранда предали земле. На кладбище в Пирмазенс проститься с ним приехали одноклассники, однокурсники, земляки по Астраханке, коллеги из Мюнхена, где он работал последние годы.

Было много цветов, телеграмм соболезнования, проникновенных слов, посвященных не только Вальдемару, а и главной в его жизни любви — Зине.

Ну а когда, после похорон, родные и близкие собрались за поминальным столом, то один из тостов был посвящен  их детям — Александру, Ойгену и Лилии, живущим со своими семьями в Трире, Вайдене и Деггендорфе, но единодушно решившим, что их отец будет покоиться только рядом с их мамой. А потом с места поднялся Александр Кельн, приехавший из Гёттингена, и обратившись к детям, спросил:

— Знаете ли вы, как возник роман между вашими родителями?

— Нет, — глянув на сестру и брата, — сказал Александр Брандт.

— А ведь я был тому свидетелем, и, могу, если хотите, рассказать.

— Конечно хотим, — не сговариваясь, ответили молодые люди.

— Мы с вашем отцом были не только одноклассниками, но ещё и однокурсниками. И жили в студенческом общежитии в одной комнате. Секретов между нами не было. Никаких. И вот однажды приходит ему письмо, он его открывает, и вдруг меняется в лице. Потом, со словами „Прочти и скажи, что это такое?“ протягивает мне. С тех пор прошел 41 год, но текст письма навечно запечатлелся в моей памяти, хотя воспроизвожу его вслух я впервые.

Кельн сделал паузу, отпил воды из фужера и продолжил:

— Письмо было написано каллиграфическим почерком, без единой грамматической ошибки или помарки:

«Здравствуй, Володя!

Представляю твоё удивление, когда ты распечатаешь этот конверт!

Если бы ты только знал, сколько раз я начинала и рвала письма тебе! Но наконец решилась и перешагнула через свою гордость и застенчивость, тем более что пример у меня есть — моя любимая Татьяна Ларина, первой написавшая письмо Онегину.

Я не называю тебе своего имени, но уверена, что ты догадываешься о моей любви к тебе. Знаю, что ты тоже очень скромный и застенчивый, и тебе не хватает смелости сделать первый шаг.

Ты получишь это письмо во вторник-среду, и у тебя до субботы ещё достаточно времени всё обдумать и набраться смелости пригласить меня на танец в ближайшую субботу в нашем ДК.

Если не догадываешься — кто тебе пишет, значит — так тому и быть! Не судьба! Придётся мне всю жизнь с грустью вспоминать свою первую, безответную любовь. До субботы.»

— Меня разыгрывают или… — едва я возвратил ему письмо, спросил Вальдемар.

— Не представляю, — ответил я. – А предположения у тебя есть?

— Да, есть.

— Так, давай в пятницу после занятий поедем домой, и ты все выяснишь.

Естественно, все оставшиеся дни ваш отец ни о чем, кроме как о предстоящей встрече говорить и думать не мог.

И вот мы входим на танцплощадку и он, моментально выхватив взглядом группу девушек, одеревеневшей походкой приближается к ним и приглашает на танец вашу маму, будучи уверенным, что письмо написала именно она.

— Спасибо за письмо, — говорит он.

— Какое письмо? — удивляется Зина.

— Ну то, которое… Ну… Короче я кажется ошибся.

Не буду пересказывать состояния, охватившего его. Весь красный, едва сдерживая слезы обиды, он, как только смолкла музыка, проводил Зину к подружкам и бегом рванул к выходу.

— Что это с Володей? — спросила одна из девушек. — Куда это он побежал?

— Не знаю, — ответила Зина. – Он вообще какой-то странный сегодня. Про письмо какое-то спрашивал.

— И что?

— Ничего, как видите. Убежал вот.

— Так это же мы его написали. – воскликнула одна из девушек. – Написали и отправили ему. Мы всё ведь видим, что с вами творится, но вы оба такие стеснительные, что до пенсии молчать будете. А это же любовь! Её не нужно стесняться!

И подруги бросились догонять Вальдемара. А догнав всё ему объяснили и привели обратно. Спустя ещё некоторые время сыграли свадьбу. И была она самой радостной и красивой на всём белом свете.

Свой рассказ Александр Кельн закончил с трудом – душили слезы. И все при этом присутствовавшие тоже плакали, ничуть своих слез не стесняясь.

Александр Фитц

Мюнхен

На фото Вальдемар и Зина Брандт с детьми перед отъездом в Германию.