По прошествии лет многое видится по-другому, окрашивается в другие оттенки, переоценивается…
Так сложилось, что мне не довелось близко знать Бориса Сергеевича Отарова, хотя мы были знакомы, участвовали в совместных выставках, вместе создавали объединение художников, не раз беседовали. Но душевной близости и теплоты в отношениях не было. Наверное, на это были разные причины. Что-то не сложилось, не случилось. Но я всегда очень высоко ценил и ценю этого большого человека — бывшего физика, прошедшего всю Отечественную войну и ставшего впоследствии одним из выдающихся, на мой взгляд, художников России второй половины ХХ века.

Мне хочется рассказать об одном небольшом эпизоде. Это было на выставке Бориса Сергеевича, проходившей в Москве в конце 80-х годов.
Там были собраны основные и лучшие работы, созданные в разные годы, в разных стилях и техниках. Самые ранние, служащие как бы камертоном для восприятия более позднего. Последние, построенные на удивительном сочетании часто не соединимых и противоречащих друг другу интеллекта и чувства. Глубокого знания взрослого и мудрого человека и почти наивности ребёнка. Безупречного владения материалом и вторжением «божественного случайного»…
Серия «парусников» с замысловатыми красочными заливками, из которых вдруг проступали то несущиеся низко облака, то волны, то парус… Работы, посвящённые шекспировским «хроникам»… Серия о цирке… Портреты-мифы, портреты-символы: Магеллан, Леонардо, Тагор, памяти жертв Войны. Удивительная серия, посвящённая Грину: кораблики, игрушки – мечта, фантазия и бесконечная грусть… Одна из моих любимых работ — «Памяти Нарекаци». На золотом фоне вкрапления, напоминающие то ли зёрна, то ли комочки земли, и вокруг непонятное ни по цвету, ни по форме зеленовато-бурое…
Помню, как меня поразило многообразие различных железок, проволок, кусков стекла, битых грампластинок, камней и, вообще, всякой всячины, вмонтированных в глубокое живописное пространство. Как?! Зачем?!
Среди всего этого богатства было несколько работ особенно мне запомнившихся. Одна из них посвящалась Константину Алексеевичу Коровину.
Вертикальная композиция, около полуметра, может, чуть больше. Фон – изысканных серых оттенков, даже не написанный, а как штукатурка, наложенный очень толстым слоем краски. В этот фон, в нижней его части, вставлено что-то керамическое, похожее на разбитый цветочный горшок. Отбитый осколок этого «горшка» был тут же, вмонтирован в красочный слой, но несколько в стороне, ближе к боковому краю. Из «горшка» вверх тянулся написанный тёмной краской росток, заканчивающийся кусочком ярко-красной смальты – огненный цветок на сером фоне. Необычность и звучность всему придавали металлические блёстки глубокого синего цвета, разбросанные вокруг «горшка», вокруг «осколка» и закрывающие нижнюю половину поверхности. Сочетание синего металлического блеска и красной смальты было безупречным не только по цвету, но и по форме.
Помню, как долго тогда я стоял у этой работы, отходил, снова возвращался, каждый раз всматриваясь и недоумевая.
Подойдя к Борису Сергеевичу, который в этот момент находился в зале, я попросил его рассказать, как это всё делалось: почему – Коровин и почему «осколок», почему — такого цвета смальта и почему – такой необыкновенный синий? Одно большое – ПОЧЕМУ?
И вот, что я услышал.
« …Ну, Коровин – это один из величайших художников и, по-моему, до конца неузнанный и непонятый. Как-то он особняком стоит в русском искусстве того времени: и в живописи, и в театре, да и как человек. Вот и получается – осколок. Я когда думал о нём, сразу понял для себя, что должен быть цветок, и должен быть осколок. Понимаете? – осколок и цветок! Это – он! Но яркий цветок! Необычный! Поэтому, когда делал, фон, чашка, отбитый кусок получились сразу, сами собой. Потом неожиданно нашёл красную смальту и понял – то, что нужно. А вот затем – синий. Тут было сложнее… Уже всё было сделано. И цветок вставлен, и осколок, и, вообще, работа закончена. Но чего-то явно не хватало. А чего – не знаю. Думал, мучительно искал и никак не мог найти. В результате принялся за другое. И вот потом, прошло много месяцев, где-то я проходил. Не помню уже где, да это и не важно. И вот, проходя, вдруг краем глаза заметил на асфальте что-то блестящее. Вернулся. Оказались синие металлические блёстки. Ну, знаете, такие ещё к платьям пришивают. Несколько подобрал, пригляделся… Как ударило – вот оно! Понимаете — синий – великий, космос, бесконечность. Подобрал, что было разбросано по асфальту, и понёсся домой. Быстрее, быстрее! Дома достал работу, насыпал блёстки… Оно! Попал! Удача!
Дальше уже – дело техники. Придумал, как прикрепить, приклеить, и получилось то, что вы видите. Всё — очень просто…».
Сейчас, вспоминая это «всё – очень просто», я в очередной раз задумываюсь над тем, как, «из какого сора», по каким замысловатым законам (а, может быть, вопреки им) создаётся живое произведение? Что руководит автором? Его рукой, его глазами, его душой… И, в конце концов позволяет немного приоткрыть завесу тайны…

***

На фото — работа Б.Отарова
Триптих II. Прибалтика. Кораблик приходит и уходит, 1982,
смешанная техника на бумаге,
63,7 х 87см.