Игорек появился в камере по всем правилам, пожелал хате мира и спросил, кто смотрящий. Потом подошел к Ване Америке, коротко объяснил, кто он по жизни, по какой статье и получил свободную шконку. Сухонький, лысоватый мужичок, в друзья ни к кому не лез, больше молчал, а когда спрашивали отвечал коротко и разумно. Таких в тюрьме ценят, хотя бы потому, что они занимают ровно столько пространства, сколько необходимо для его существования и на чужое не претендуют. Пространство в тюрьме определяется не только, и не столько квадратными метрами на одного сидельца, а больше количеством разговоров, эмоций и настроений исходящих от каждого проживающего. И при появлении любого нового, более говорливого, и более эмоционального зэка, пространство это сжимается и начинает нагнетать, «нагонять давления», как очень точно говорят сидящие в тюрьме люди. Поэтому, быстро присмотревшись к Игорьку, хата поняла, что давления не прибавится и бродягу приняла.

Игорек был бродягой реальным, пешком исходившим всю Россию от Архангельска до Краснодара. По пути он подрабатывал и подворовывал, без излишеств, чтоб одеться и пропитаться. Срок ему светил уже не первый. На зоне был обычным мужиком, к блатным не стремился, красных презирал, в разборки не вмешивался.

На первую же прогулку отправился босиком. Прогулки даются по утрам, после подъема и обязательного ежедневного шмона. Сидельцев выгоняют на «продол», тюремный коридор, где они дружно садятся на корточки лицом к стене или стоят в клетке, небольшом зарешетчатом прямоугольнике, если таковой на продоле стоит. Одного зэка оставляют в камере, якобы для того, чтобы, присутствуя на шмоне, он мог засвидетельствовать, что режимка (служащие режимной части, которые и проводят шмон) ничего не подкинула. При этом все прекрасно понимают, насколько мало значат и сам зэк, и его свидетельство.

А дело было зимой. И Игорек наш босичком по холодному полу, по железным ступенькам прохода, и по самому дворику, снегом посыпанному, быстренько, с улыбочкой все полчасика погулял.

Прогулочные дворики устроены на крыше тюрьмы. Это просто огороженные забутовочным кирпичом камеры, с решетками вместо потолка. Вдоль верхнего края камер устроена дорожка, по которой ходят режимные стражники и наблюдают, чтобы все действительно гуляли, и ничем непотребным не занимались, и пытаются пресечь общение между двориками. Народ всё равно выкрикивает свои клички, ищет подельников или просто знакомых. Очень интересно если через стену гуляет женская хата. Тут уж завязываются на скорую руку знакомства, романы и переписки. Жизнь есть жизнь и её никто не отменял, никакие стражники, решетки и кирпичные стены.

Бывают диалоги между двориками очень даже занимательные, и их потом тюрьма долго обсуждает.

В этот раз хата Вани Америки оказалась во дворике между двумя, в которых гуляли подельники Вася и Коля. Они доорались друг до друга через Ванькин дворик и очень обрадовались возможности пообщаться, потому как подельников в одних хатах не держат, чтоб не сговорились и не поубивали друг друга, а тут такая радость — нашлись ребята на расстоянии крика и стали свою делюгу обсуждать. Другие притихли, понимая, что такая редкая возможность ребятам представилась, и мешать не надо. Через минуту уже все, гуляющие в зоне достижения крика, знали об их неудачном разбое. В общем-то ничего интересного, если бы не концовка разговора. Уже перед окончанием прогулки Коля вдруг крикнул:

— Вася, а я от ножа отмазался.

— Молодец, братан, а как?

— А я сказал, что это твой нож…

Тюрьма грохнула так, что забила вопль Васи – «Ах, ты падла…». И никто Колю не осудил, еще бы, такая возможность поржать всегда праздник, а Вася с Колей пусть сам разбирается, чужое дело – потемки, и кто знает – кто, вообще, по жизни Вася и почему так сделал Коля. Бог им судья, и флаг им в руки.

Босоногий Игорек внимание, конечно, привлек, но не так, чтобы уж чрезмерное. Тюрьма – место не совсем обычное, и люди здесь тоже разные. Ну ходит парень босиком, мало ли закаляется, дело личное, никому не мешает.

Разговор об этом все же в хате зашел, многие давно уже вместе сидели, все переговорили, а тут какой-никакой, а повод. Дело в том, что Игорек и по хате босиком ходил и Америка все же спросил:

— Игорек, у тебя что – с обувью проблема?

— Да нет, это я так, на всякий случай.

— В смысле? Закаляешься?

— Ну да. Когда надо выручает.

Все примолкли, понимая, что сейчас какая-нибудь интересная байка начнется. Отмолчаться в тюрьме невозможно. Один старый зэк, как-то давно, еще в транзитке, сказал Америке: — Общаться в тюрьме надо. Только надо уметь это «надо».

Новый человек что-то рассказать должен. Кто-то о деле своем расскажет, кто-то о жизни на гражданке, кто-то о семье, неважно о чем, о себе, о друге, о женщине, важно, что и как он говорит, и в зависимости от рассказа хата или окончательно принимает новичка, или продолжает изучать издали, а иногда и отторгает раз и навсегда. И еще, опытный сиделец понимает, что рассказ должен быть интересным, лучше смешным и со счастливым концом. Тут бед у каждого своих хватает, и чужих никому не нужно.

Бродяжничает Игорек давно и в разные ситуации попадал, и про одну такую, где его реально закалка спасла, поведал.

Случилось это всё в том же Краснодаре, в январе месяце, а год он не уточнял, да он и не важен. Под новый год Игорек с бригадой местных работяг шабашили на даче у одного прокурора. Краснодарские прокуроры – народ небедный и потому жадный, и дело даже не в городе, и не в прокурорах, так вообще сложилось на планете издавна. Как только соберутся в одно место деньги в изрядном количестве они сразу требуют к себе особо внимательного отношения, охраны и умножения. «Рубь — не деньги, рубь — бумажка, экономить тяжкий грех…» пел Владимир Семенович и был прав. А вот миллион уже не бумажка, миллион это деньги, и если рубль тебя сам легко отпустит, то миллион вцепится всеми картинками, портретами и водяными знаками и схватит мощными цифрами за причинное место, и держать будет пока причинное место не станет бесполезным, а зачастую и дольше, до самой смерти. А умирать богатому человеку тяжко. Он не о следующей жизни думает, а кому после этой всё останется и смогут ли они сохранить и приумножить. И точно знает, что так как он не смогут, и переживает сильно, пока не сдохнет.

Новый год встречали на стройке. Бригадир денег не дал, сославшись на прокурора. А тот вообще на даче не появлялся, некогда ему, он человек занятый, людей сажал, а на свободе их еще много ходит не пристроенных. На закусь кое-как наскребли, а вот на выпить не нашлось. Ну и ломанули они прокурорский минибар из дубовой стенки. А там много, очень много маленьких и больших бутылок, разной окраски и все названия не по русски. Сначала пробовали все по отдельности, да доза показалась маловатой, ну и смешали всю мелочь в трехлитровый баллон и желаемого эффекта быстро достигли. Покутили славно и даже за здоровье прокурора выпили, а утром проснулись, осмотрелись и испугались. И нет бы дождаться бригадира и покаяться, так нет ломанулись со страху с дачи и инструмент прихватили, куда ж без инструмента.

Обидеть прокурора может каждый, но не каждый может убежать. Взяли их всех быстро, сразу после Нового года, похмельные опера. И стали колоть на такое, чего Игорек не то, что не знал, как выглядит, он и названия даже не все понимал. Прокурор, профессионально прокрутив ситуацию, решил, видимо, от чего-то избавиться, а чего-то легализовать и Игорьку выкатили немалый список похищенного, где были какие-то документы, какие-то облигации и бриллиантовая брошь, цены немалой. Игорек опытом своим почуял, что в чистую соскочить не удастся и согласился на брошь, потому как в документах он ничего не понял, а вдруг там какая ни на есть государственная тайна, а с этой статьей лучше не баловать.  Брошь он взял на себя, а с документами предоставил разбираться подельникам и операм. Видеть не видел, знать не знаю. Опера, люди тоже бывалые, возражать не стали, брошь так брошь, веди показывай где заныкал. Игорь указал место одной помойки на берегу Кубани. Его одели в наручники, взяли пистолеты, протоколы и повезли на речку, изымать драгоценности. Двое оперов и водитель.

Приехали. Где? Здесь. Где здесь? Да вот здесь, в этой куче. А кучка, несмотря на мороз пованивает. Потыкали палками, не нашли. Давай сам доставай. А как сам, руки в браслетах. Сняли браслеты и встали спиной к берегу, на всякий случай. Молодцы опера, всё правильно. Только вот снимать браслетики права не имели, но не самим же в дерьме ковыряться. А Игорек не долго думая, побежал по речке пока лед не кончился и в воду, прямо посередке. С этого берега лед и с того берега лед, метров по двадцать, а в середине вода черненькая бежит, тоже метров двадцать. И помахал Игорек саженками по течению. Опера по берегу бегут, пистолетики повыхватывали, кричат: «Плыви назад, гад, застрелим, на хрен», а он им: «Стреляйте», а сам знает – не будут они стрелять, только если сдуру. А как они потом отчитаются? И если труп без наручников достанут, то как объяснят, почему он не стреножен и как убежал, и каким образом его в реке застрелили? Да тут залет, хуже побега. Так они и шпарят. Игорек лихо по течению, опера по берегу бегом и уговаривают. И ждут вдруг замерзнет, сам вылезет. Но Игорек не мерзнет, знай намахивает. Опера забежали на Тургеневский мост, последний в городе по течению, попробовали камнем попасть в голову, промахнулись. Водила ментовской уже откровенно ржет, прохожие весело интересуются. А горемыка наш так по течению и ушел. Выскочил на другой берег в Адыгею и там на дачах затерялся.

Молодец, Игорек, наш парень. И мораль очень сильная во всей этой истории. Коли ты мент, то служи по уставу, и будет тебе счастье. А коли ты не мент, то всегда заботься о своем здоровье, закаляйся, зубы чисти, читай книги, желательно классическую Русскую литературу, относись с почтением к старикам, помогай детям, будь патриотом, не собирай доллары в оффшорах, а поднимай малый и средний бизнес в своей стране. Будь честен перед лицом своих товарищей, цени мать и отца, поминай деда, павшего под Харьковом в сорок первом, не гнись под сильного и не обижай слабого, короче не будь геем, в самом его неприглядном названии.  Будь мужиком и все приложится. Вот так вот, как-то. Как-то так…

Иван Жердев