– Вспомнишь удмурта ещё… Были и мы когда-то рысаками, не зря Степан Разин в войско своё удмуртов брал, по духу-то мы русские, и это дело самое главное. А раньше наш народ вотяками называли, нынче ежели кого назовут, обидеться могут, а по мне так чего обижаться слово вотяк звучит неплохо, родное оно какое-то, ей-Богу родное. Да чего греха таить, и водочку без меры пьём. Тут как не крути, виноваты, прежде всего, перед родителями.

Мама моя шибко убивалась, отец в гнев входил. А я – спортсмен, лыжник. Здоровье было такое, что распирало на всю катушку, ляжешь на снег после пробежки, и, веришь, снег под спиной тает, во как!.. А после соревнований – водка.

Однажды пьяный к утру домой пришёл, достал из печи еду, поел, вроде холодец по вкусу. А утром маманя ругается, де, свиньям готовила маленьким, а кто-то сожрал. А и сразу догадывается кто, да по спине ухватом, да нет, не со всей силушки, так, чтобы жар выпустить. Когда свиньи маленькие растут, их стараются повкуснее кормить, а еда деревенская она ж настоящая, вкусная, да и водка, язви её шальную, аппетит прибавляет.

Бывало выдрыхнуться-то ни за что отец не даст, в поле пахать надобно. Маманя маленькая у меня, а батя – здоровенный был, вот в войну и сразу после войны, нарожали нас пять братьев и три девки.

Он грозный был у меня, а вот лошадей шибко любил, до самой смертушки держал, и разговор вёл с ними. И, главное, непростые лошади были у него, а породы тяжеловес, эх, и мощьнецкие кони это, страх. Все его боялись, кроме меня.

В войну отец после ранения вернулся, колхоз возглавил, лобное место сам себе устроил, никому спуску не давал, и себе в первую очередь. А понимаешь ли ты, зять, что такое в те года председателем быть?! Это самая трудная аномалия жизни. Жилы рвали в колхозе будь здоров, здоровье выручало. Сейчас бы не смог так ломить, враз бы издох.

Все дивились, как это я отца не боюсь, а чего взять, беспутный и есть беспутный. Хорошо хоть в Сибири жить остался после армии, с женою, дочками повезло, а мне боле ничего и не надобно. Помню, иду за Шурой-то своей, на улице мороз под сорок, а я в одной гимнастёрке бежал за ней так, что и про шинель позабыл, прошу, чтобы, значит, замуж за меня вышла. У неё дочка маленькая Танюшка уж была. А я молодой, она меня постарше, словом, не соглашалась, не хотела мне жизнь портить, де, с дитём.

Нет, любовь на земле есть!.. Вот ведь выпивал я всю жизнь, лебёдчиком за одну смену бутылка водки потом выходила, а Шура всё одно любила меня, и за эту её любовь я лучше становился, ей-Богу. Бывало, и воровали у меня пьяного получку, большие деньги по тем временам. И ведь ни слова упрёка! Шибко теперь мне стыдно, да так, что спасу нет.

А всё же любовь меж нами была, такая простая, житейская. Прожили мы уж года три вместе, времянка загорелась, Шура детей схватила и выскочила, деньги в чулок тогда складывали, в Сибири много платили, сгорели деньги, одежда новая, и, веришь, не горевали по ним, главное, детей спасли. Проводка замкнула, сколько из-за этой окаянной проводки людей гибнет, страх сказать.

Хотели из Братска уезжать, жить-то негде стало, начальник больницы дал Шурочке моей комнату в бараке. Она в детском отделении нянечкой работала, дети её шибко любили, прямо талант у неё на доброту был. Так и остались, а как картошку садить, так девки наши вперёд нас бегут, радуются, конфетки, печеньки тогда в избытке были. У Шуры ничего не пропадало, даже зелёные помидоры солила. Другие, бывает, смотришь из-за денег ругаются, мы – никогда. Александра-то моя из Ивановской области, мама её погибла, когда она маленькой была, её тётя Тая воспитала, золотой человек. Эх, и любили мы её, сердешную. Она такого облику необыкновенного была, я перед ней даже выпивать не решался, уважал шибко.

А теперь маюсь без Шуры, эх, вот ежели оба враз, гоже бы тогда было. Все, кто любит, хотят, чтобы в один день с любимой помереть, и великая несправедливость жизни, что это не так. О, Господи! Прости…

Говорил такие простые житейские слова Михаил Семёнович своему зятю Петру Анатольевичу, при этом скупо улыбаясь. Зять, тогда ещё молодой, думал: ну надо же, о грустном говорит, а улыбается, непонятно как-то.

Копали они картошку. На обед Семёныч сварил на буржуйке молодой картошки, добавив туда два кубика химического, якобы куриного, бульона. Такими кубиками питалась почитай вся страна. Михаил позвал зятя к обеду, разлил суп по тарелкам. Бедное ёдово не радовало душу. Сколотил Семёныч недалеко от того места, где сгорела его времянка, небольшую сарайку из толстенного горбыля, поставил туда железную кровать, стол и маленькую буржуйку, жена старым ковром с изображёнными на нём оленями с оленятами украсила жилище, словом, было где от непогодины укрыться, а когда была жива жена Александра, так они частенько в этом домике-сараюшке и ночевали. «Ах горбыль, горбыль, сродни ты человеку, всю жизнь люди горбатятся на работе», – не раз думал Михаил Семёныч…

Поели супа, попили кипятка с лесной смородиной, эту смородину Семёныч привёз из тайги, ягодок на ней было всегда мало, а вот аромат – чудо всамделишное. Принялись снова выкапывать картошку. Вдруг соседка по даче Татьяна окликнула Семёныча, тот подошёл к забору, и она дала Михаилу килограмма два огурцов и перцев. Оставшийся без работы Михаил сильно обрадовался этому, еле заметно улыбнувшись, поблагодарил соседку.

Зять с дочкой помогали отцу чем могли. В основном продуктами, и это саднило душу Михаила – он привык всю жизнь работать. Но леспромхоз их развалился, и работы нигде больше не было. До пенсии оставалось два года, Михаил всё искал работу лебёдчика, но не находил. Раза два ходил он к нерусским ворам леса, те отказывали, криво усмехаясь ему вослед. Если бы в глаза усмехались, он бы в драку влез, таков был характер, но Господь уберёг. Он бережно принял от соседки зелёный дар. Подумалось, как принесёт эти огурцы с перцами дочери Ирине, и это немного обрадовало его…

Прошло много лет. В один из дней Пётр пошёл на погост покрасить серебрянкой оградку. Ограда, сделанная его другом Эдуардом, получилась большая, арматуры на железобетонном заводе было полно, вот друг и расстарался. Народу на погосте было много, мысли о бренности этого мира тревожили душу Петра. Он всё водил кисточкой по железным прутьям, и тихо разговаривал с усопшими родителями жены.

В этот день он ничего не ел, болело нутро, и ещё и от этого давила тоска. Двадцать лет уж лежали на погосте Михаил Семёнович с женою Александрой. Только нанемного и пережил Михаил свою любезную Шуру. Пётр с Ириной жили потихоньку на белом свете, растили троих детей, двух сыновей и дочку.

Туалет был на даче старый, попробовал было Пётр вырыть там яму, но плитняк было ничем не взять. Словом, надо было строить новый туалет в другом месте. Невыносимо было глядеть на жену, которая от этого житейского дела испытывала немалые неудобства. Вот тогда-то, спустя двадцать с лишком лет, и вспомнил зять тестя. Михаил Семёныч на своём огороде сделал хороший запас досок-пятидесятки и бруса. Так и пролежали они эти годы. Пётр, думал, что погнили, но Семёныч сделал добротные прокладки между строительным материалом, сгнили лишь две-три доски.

Пётр пилил старой ножовкой брус и доски, невольно вспоминал соседа по гаражу, ныне покойного деда Тимофея – ножовка была заточена отменно. «Эх, лежишь ты погосте, дед, а я вот твоё мастерство вспоминаю». Было это давно: Пётр пилил доски в гараже, увидел Тимофей, как тяжело идёт дело, и отобрал у Петра ножовку, заточил, и к немалому удивлению Анатольевича инструмент стал работать так, словно ножом масло резал, а не доски пилил.

Теперь же здоровье не позволяло взять разгон, три раза Анатольевич ходил на заготовку ценного материала. Особенно трудно далась ему распилка бруса. Люди вокруг уже давно пользовались импортными современными бензопилами, но у Петра не было возможности купить такую нужную вещь. И, глядя на соседей по огороду, он явно читал в их взглядах: де, что ты мучаешься, купил бы давно бензопилу, денег что ли жалко.

Не объяснишь сроду жизнь, много раз думал Пётр, невдомёк людям, что ежели бы были эти окаянные деньги, то разве бы не купил?!.. Детишек поднимать надо было в девяностые, да и какой у простого человека доход? Заплатить за квартиру, купить скромные продуктишки, а в штанах да куртке, можно, слава Богу, ходить долго.

Наконец с заготовкой дело закончилось, позвонил перевозчику и узнал, что тот больше трёх метров в длину доски не возьмёт, таков был кузов машины, пришлось многие укорачивать. Узнал Пётр у другого калымщика, сколько тот возьмёт денег за доставку, оказалось – полторы тысячи. И невольно обрадовался, что прежний перевозчик обещал довести за семьсот рублей. Эта новость утешала Петра, всё же экономия получалась немалая.

Досок и бруса было заготовлено не только для туалета, но и для других дел. Перевозчик Иван приехал вовремя, старший сын был на вахте на Севере, младший сын Петра был в армии. Анатольевич попросил друга сына Данилу помочь побыстрее перетаскать материал, получилась в итоге целая машина стройматериала.

Чего, казалось бы, проще: построить новый туалет, но у всех это дело по-разному выходит. Вот и началось с Божией помощью строительство. Пётр думал о жене Ирине: каким апостолам надо было молиться, что послали они ему такую жену! А мысли были таковые: ну почему люди расходятся?! Бог посылает жену-то, это – ангел в жизни каждого человека. За каждый шаг, каждое слово, просто добрый взгляд жены Пётр постоянно молился Богу – за такое чудо в его жизни. Мечтал, чтобы у всех было так, и, понимая, что не у всех такой лад, всегда жалел несчастных в семье людей.

Яма под туалет получилась большая и довольно глубокая, не поддающийся плитняк на месте старого туалета добавил злости. Добрые соседи спрашивали, улыбаясь, не на два ли места сразу строишь? Отвечал хозяин так: де, опыту в строительстве мало, а так как яма большая получилась, то и сам туалет будет немаленьким, места в Сибири много.

Часто вспоминал Пётр девяностый год. Поженились они с Ириной и отправились по деревням. Сначала в Горьковской области у бабушки и тёти Петра погостили, потом в Ижевск поехали пожить у Ириных бабушки с дедушкой, и тоже в деревне. Хорошо запомнилось, как водила их купаться двоюродная сестра Ирины, Лена. На возвышенности перед огромным водоёмом стоял памятник, который был построен в честь четырёхсотлетия дружбы удмуртского и русского народов. В народе же этот памятник ещё зовут «Лыжи Кулаковой», видимо, оттого, что памятник действительно похож на лыжи. Да и знаменитая чемпионка к этому прозвищу относится хорошо.

Пётр Анатольевич жил, работа была в радость, таскал тяжеленные брусья, пилил доску-пятидесятку, даже гвозди, отличного советского качества разного размера тоже были заготовлены Михаилом Семёновичем.

«Вспомнишь удмурта»… Пётр улыбнулся. «Да я и не забывал никогда, шибко памятно всё на белом свете».

Анатолий Казаков