В самом центре Москвы на Мясницкой (название улица Кирова так и не прижилось), прямо напротив Главпочтамта, в огромном доме на первом этаже помещалась редакция единственного еврейского журнала. Название на табличке у входа было написано по-русски: «Советиш Гейм­ланд» – Советская Родина!

За тяжеленной дверью с тёмным прохладным тамбуром, в большой приёмной, отгороженной от улицы огромными окнами с толстенными, вечно за­пылёнными снаружи, витринными стёклами, казалось, был совсем другой мир. Что больше всего поразило меня – это шкаф, стоящий у окна, в кото­ром красовался полный энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона, но, главное, точно в таких же корочках и с таким же золотым тиснением Полная Еврейская Энциклопедия! И её можно было вынуть и чи­тать!

Первый раз я пришёл сюда по рекомендации поэта Матвея Гру­бияна и композитора Зиновия Компанейца, устные рассказы которого во­истину — летопись России, начиная с десятых годов двадцатого века, когда он сам, ещё совсем мальчик (шести лет), был принят в Петербургскую консерваторию её ректором, замечательным композитором и педагогом Алек­сандром Константиновичем Глазуновым, а потом учился уже юношей в Мо­сковской консерватории у Рейнгольда Морицевича Глиэра и был знаком с гением двадцатого столетия Сергеем Сергеевичем Прокофьевым.

Авром Гонтарь

Много замечательных песен написал Зиновий Компанеец, но чтобы подтвердить это, достаточно напомнить одну, которая звучала еже­дневно в течение многих десятилетий по утрам по первой программе Ра­дио перед «Пионерской зорькой», когда начинался обязательный для всего Советского Союза «Урок утренней гимнастики» – правительство радело о здоровье народа. И все поколения детей и взрослых слышали: «На за­рядку, на зарядку,/ На зарядку, на зарядку становись»! В памяти сразу возникает любимая знакомая мелодия…

Мы с Зиновием Компанейцем написали немало популярных дет­ских песен, и он как-то обратился ко мне от имени журнала с просьбой сделать очерк о нём и его творчестве. Я возразил Зиновию Львовичу, что рад бы, но… только читаю и говорю на идиш, а писать не могу… Он легко опроверг меня: «Они сами переведут»!

Так я попал в редакцию, где всем заправлял заместитель Главного редактора Хаим Бейдер – его все так и звали: по фамилии: Бейдер! Он знал всё — что пойдёт, что не пойдёт, а что – в следующий номер… Кто сегодня где? – Бейдер. Как попасть к главному редактору? – Бейдер… он и повёл меня в кабинет «главного» – поэта Арона Вергелиса, по отечески подтолкнув в спину и пропуская вперёд… с порога без паузы он стал представлять меня, говоря на идиш, но вскоре Вергелис прервал его, конечно, тоже на еврей­ском: «Аза вейлер ят! – обратился он к Бейдеру, – Неудобно, он же ничего не пони­мает!» — И я, страшно смущаясь, тут же запротестовал: «Их форштей алц! Их форштей!..»

Вергелис вскочил из кресла, всплеснул руками, снова уселся и стал расспрашивать, как это так получилось, что я такой молодой и пони­маю… это было для него, может быть, чем-то знаковым – ведь он издавал журнал на идиш, и ему всё время задавали каверзный вопрос: «Для кого? Ведь нет же читателя! Нет молодёжи с языком! Нет будущего?».. А тут!..

Я написал очерк и стал сотрудничать с журналом, но, конечно, мечтал о большем: мне очень хотелось, чтобы в еврейском журнале напечатали мои стихи. Да кто их переведёт?.. И ещё я понимал, что для по­этов, пишущих на идиш, это единственная в стране возможность опубликовать в пе­риодике свои произведения. Получалось поэтому, что я вроде бы претендую на их место… мне было очень неловко, но…

— Знаешь что? – сказал мне как-то Бейдер, — Сходи к Аврому!

— К Аврому? – переспросил я

— Да. К Гонтарю. Он теперь возглавляет отдел поэзии вместо Мойше Тейфа… – мне стало не по себе. Я даже не знал, что нет уже Мойше Тейфа… редко, значит, бывал в редакции. Бейдер, видя, что я загрустил, не понял, отчего, решил, потому что не знаком с Авромом Гонтарём, и повёл меня к нему сам.

Гонтарь был в галстуке, белоснежной рубашке, с изумительно красивой головой и такими еврейскими глазами!.. из короткого разговора я понял, что дело со стихами “швах”… «Оставьте, конечно»… – грустно про­изнёс зав. отделом и замолчал. Я уже собрался уходить, но он не отпускал меня, стал расспрашивать, кто, откуда, где печатался… и когда узнал, что у меня вышло уже несколько сборников стихов для детей и даже в непри­ступном «Детгизе», вдруг «выудил» из-под груд скользящих бумаг на столе листочки с еврейской вязью и начал читать свои изумительные стихи! А ко­гда понял, что мне не нужен подстрочник, просто загорелся: «Сможете пе­ревести»? Ну, как я мог усомниться в своих способностях в такой ситуа­ции?! — «Конечно, да! Смогу»!

Я схватил его стихи и помчался к своей маме, Басе Моисеевне Голуш, человеку необычайно талантливому и высокообразованному, с не­сколькими европейскими языками, одной из первых кандидатов биологи­ческих наук в Советском Союзе, учившейся в аспирантуре у знаменитого академика Алексея Николаевича Баха. Но первым её, родным языком был идиш, на котором она воспитывалась и говорила в захолустном еврейском местечке Клецке в Белоруссии до того, как стала учиться в столичном университете. Это она открыла мне аромат и прелесть идиш, это она читала мне в подлин­нике Изи Харика и Льва Квитко и пела своим изумительным голосом ста­рые еврейские народные песни…

Мама воистину мой соавтор в этой работе над переводами! Мы читали с ней вместе вслух стихи Гонтаря, а потом вперемешку: она строфу на идиш – я перевод, она строфу на идиш – я перевод… и обсуждали, обсу­ждали все тонкости и тысячу раз подправляли перед тем, как мне идти к Гонтарю с готовым материалом…

В редакции, как мне показалось, — все поэты! Мы обсуждали переводы вместе, и тут уж не жди пощады: не понравится – разнесут на клочки, живого места не оставят… но я был уверен, что это все свои, и перед «чужими» — твоя верная и праведная защита… Читал Гонтарь, читал, конечно, Бейдер, и, разумеется, я читал и внутренне трясся от страха и ещё, на са­мом деле, потаённого, нетерпеливого ожидания одобрения своей работы…

А переводы… переводы, действительно, понравились Аврому Гонтарю. Но это было полдела, и он пожелал мне удачи в сражении на журнально-издательском поле…

Начал я с “Детгиза”, автором которого уже состоял! Что для меня самого и окружающих казалось невероятным, но там первая моя книжка вышла в 1968 году, а потом были и другие…

Однако, этим стихам не повезло – предлогов не печатать их нашлось много, — даже такой, что, может быть, лучше издать свои оригинальные стихи, зачем переводы?.. Но ещё больше было трусости и вранья, отведенных взглядов и уверений, что качество переводов и, конечно, стихов тут ни при чём.

Были попытки на Радио, в других издательствах, “Мурзилке”… – это были попытки в Советской России, в которой слово еврей оказалось, если не ругательным , то зазорным, позорным и горьким на вкус.

Я прекратил хождения – не выдержал. Отступил. Не одолел стену…

Не стало замечательного поэта Аврома Гонтаря…

А стихи остались, и они не портятся от времени… если настоящие…

Вот и всё.

Михаил Садовский