1

«Честная книга». Под таким непривычным, но притягательным названием в Тольятти в 2020 году вышла книга известного нашего критика, публициста, прозаика, Забайкальца из Хилка, волею семейных обстоятельств ставшего самарским волжанином, Эдуарда Константиновича Анашкина. Он в далёком 1965 году сошелся с Валентином Григорьевичем Распутиным, когда впервые не в Москве, а за Уралом, аж у нас «во глубине сибирских руд», в славном граде Чите, состоялся знаменитый всесоюзный семинар–форум начинающих, но уже замеченных в профессиональном и даже издательском сообществе литераторов. Знаменитым, значимым и даже, говорили, прорывным тот семинар стал потому, что, благодаря его официально, на государственном уровне оформленным итогам, статьям в газетах и журналах, сообщениям по радио и тв, произнесённым речам и кулуарным беседам и толкам, в последующие годы читающей публике Союза и даже мира были явлены яркие художники слова. И они, поддержанные, вдохновлённые, подучившиеся кое–чему, но точно не кое–как, поверившие в свои силы, стали стремительно набираться маститости, зоркости, творческой самости. Среди них, если говорить только о Восточной Сибири, засияли целым созвездием, но впоследствии назвали себя «иркутской стенкой», такие славные имена, как Валентин Распутин, Александр Вампилов, Геннадий Машкин, Глеб Пакулов, Ростислав Филиппов, Дмитрий Сергеев, Вячеслав Шугаев, Леонид Красовский, Сергей Иоффе, Борис Лапин, Юрий Самсонов.

Молоденький, едва–едва прикоснувшийся своим – думаю, порядочно обгрызенным! – поэтическим пером к белому листу бумаги Эдуард не был участником того семинара, но с гостевым билетом присутствовал на заседаниях жанровых секций. Однажды в коридоре, гудевшем и звеневшем голосами, голосами задорными, весёлыми, перебойными, не очень–то церемонными, но сплошь молодыми, молодецкими, а у кого и промороженными, сорванными до сиплости в тайгах и тундрах, на великих стройках и в геологических партиях, в этом самом коридоре он подошёл к одиноко стоявшему, молчаливому и, как показалось, недобро глядевшему исподлобья участнику семинара – интеллигентному молодому человеку лет под тридцать. Столько было народу вокруг, и всё–то интересный, колоритный, бойкий люд, однако почему–то именно к нему Эдуард подошёл. Душу ли родственную почуял, свою ли судьбинушку? Возможно, возможно; сам Эдуард Константинович уже и не упомнит. Подошёл и, наивная, младая душа, душа поэта, душа комсомольца, до краёв озарённая светом любви к Слову, к поэзии, к искренности, к дружеству, подошёл и – «обратился к нему с просьбой подарить (курсив наш. – А.Д.) книгу». Слышал Эдуард от кого–то на семинаре, что можно – а что такого?! – подойти к любому и – просто попросить… подарок. Что ж, так и сделал. Этот схмуренный, умственно напряжённый, одинокий молодой человек неожиданно как–то совсем по–детски – и растерянно, и ласково, и вроде как даже повинно – улыбнулся:

– Пока не могу. Вот выйдет книга – тогда и подарю с радостью.

Разговорились; захотели ещё встретиться, и встретились, чтобы потолковать о прочитанном и услышанном здесь. Так состоялось знакомство с будущим классиком отечественной и мировой литературы Валентином Распутиным.

И хотя судьбы их сложились по–разному, однако то шапочное знакомство, мимолётное общение через годы переросли в тёплые приятельские отношения, в товарищество, в дружбу, в соратничество. Эдуард Константинович всю жизнь много писал и печатался и был по нескольким ярким, проникновенным книгам принят в Союз писателей России, однако профессиональным писателем, то есть зарабатывающим на жизнь литературным трудом, не стал. Служил в армии, трудился в вагонном депо родного Хилка, потом в совхозе на новой, второй родине, родине супруги, – столяром, строителем, чабаном, кочегаром, секретарём сельсовета, учительствовал в школе – вёл историю, ещё чем–то занимался. Однако при всём при том его судьба – как прекрасная и поучительная книга о человеке, увлечённого до самозабвения высокими духовными поисками, глубокими и долгими размышлениями о непростых вопросах бытия, которые порой предстают «проклятыми». Его судьба – постижение шаг за шагом и трагического, и какого–то временами шального, но и бесспорно великолепного, в веках блистающего доблестью, честью, правдой, верой нашего русского пути, которым и сам он безропотно, неотступно, всегда трудолюбиво шёл и как семьянин, и как литератор, книжник, читатель. Его судьба – снова не побоимся приподнятого штиля, потому что сие правда, служение художественному русскому Слову, служение Литературе, служение, наконец, Писателю. И этим Писателем для него стал Валентин Распутин.

Но во всю жизнь и о других пишущих, представляющих на суд публики свои книги, журнальные и газетные публикации, рукописи не забывал он, беспокойный, увлекающийся, щедрый, заботливый. Едва вышла где–нибудь на просторах России достойная, не общего, как говорят, порядка вещь – только что не тотчас печатный отклик, заметка, статья или же телефонный звонок, письмо критика, литературоведа, товарища и соработника по общему творческому деланию, завзятого книгочея и книжника Эдуарда Анашкина. И его слово, за единичными исключениями, всегда непременно поддерживающее, напутственное, доброе, зачастую – восторженное. И восторженное, бывает, даже до пиетета, до поклонения, до страстного, юношеского желания, чтобы всенепременно если уж не весь мир, то больше, больше бы людей услышали о том, что:

– Какая прекрасная книга появилась! А какой автор, какой он молодец, талантище, трудяга! Обязательно прочитайте!

Не скроем, частенько встречаются недовольные, и крепко, этак принципияльно недовольные, восторгами и оценками Эдуарда Анашкина, высказывают ему: тот, тот и ещё вон тот огрех не замечен, вот за это, за то и ещё за кое–что даже полсловечком не ругнул. Ай–ай–ай! Да что ругнуть – врезать надо было!

Эдуард Константинович вежливо выслушает своего сердитого, взыскующего собеседника, редко когда вступит в горячую полемику, однако веское слово защиты автора, его стиля и позиции найден, потому что вызнал своим многотрудным, но человечным житейским и литературным опытом: если вон у того человека на левой ноге кривой мизинец, это не значит, что человек плохой, и тем более не урод. Так и о книгах судит. На том в десятилетиях стоял и стоит. Что ж, его право и дело.

2

Ещё в молодые годы Эдуард Анашкин завёл у себя дома отдельный книжный шкаф, в котором теперь в немалом числе хранятся различные материалы о жизни и творчестве Писателя. И шкаф стал для Эдуарда Костянтиновича не только бесценным литературоведческим хранилищем, архивом, но и даже своего рода исследовательской лабораторией: в папках – коллекции выписок с мнениями об отдельных произведениях, с аналитическими обзорами, с газетными и журнальными статьями, материалы по ступеням жизни Писателя, отдельно – диссертационные работы со всей страны и из–за рубежа, конверты с фотографиями, брошюры, письма, блокноты, дневники.

В шкафу скопилось немало книг с дарственными подписями самого Валентина Распутина, и одна из них заслуживает особого внимания: «Эдуарду Константиновичу Анашкину, писателю и человеку, талантливому самым ценным талантом – добрым сердцем. Искренне. Июль 2002 года». Воистину! Мы, пожившие, помыкавшиеся на этой грешной земле, тоже говорим, что самый ценный талант – доброе сердце. С годами всё тревожнее всматриваешься в жизнь и видишь с горечью и разочарованием – нарастает и крепнет повсеместно желание форсировать, да подчас невзирая на цену, личный успех, преуспевание, превосходство. В этом безрассудном коловращении другой раз уловчишься и зацепишься за тишину и молчание, вывернешься, вырвешься на время из стремнины страстей и вожделений – задумаешься, наконец: а отчего я теперь не добр, как надо бы, каким был в детстве, «на заре туманной юности», в ранней молодости? И люди, с которыми оказался в единой связке жизни и судьбы, добры ли, добры ли по–настоящему, не притворны ли их чувства и слова, да и могут ли быть искренними, добросердечными со мной, таким?

Озираешься – ищешь образец, пример, направление в людях, ту черту в них, ту примету, тот опыт житейский и мировоззренческий, которые что–то важное разъяснят тебе, вдохновят к честному и, возможно, нещадному самоанализу, подтолкнут, направят, наконец, к изменениям, к желанию быть добрее, покладистее, жить с людьми в согласии, в чуткости, может быть, даже в радости. Думается, что Эдуард Анашкин один из тех людей, к которому хочется пристальнее присмотреться, чтобы, возможно, почувствовать и понять, как же остаться человеком в этих всеобщих и от десятилетия к десятилетию нарастающих нравственных сумерках, слава Богу, пока ещё не тьмы, в этой вседневной толкотне и суматохе, сковывающей и придушивающей всё циничнее, всё наглее едва–едва нарождающиеся в нашем сердце благородные желания и порывы, а потому, думается, призрачнее день ото дня становится цель остаться добрым, нормальным человеком, и необязательно человеком с большой буквы, каким–то, что ли, особенным, а, понимаете, – просто, просто человеком. Казалось бы, чего же проще, ан нет!

Биографы, давние знакомые, товарищи, исследователи литературы тоже пишут об этом, если можно так сказать, другом таланте Валентина Распутина – о доброте, о добросердечности, которая всегда была сопряжена с его неподдельной скромностью, порядочностью, с умением сдержаться, выслушать до конца, хотя, сами знаете, слушать иного собеседника бывает уже невмоготу.

«Каждая встреча с Распутиным, – отмечает в «Честной книге» Эдуард Константинович, – для меня была событием, о котором долго помнится, размышляется. Она давала новый простор раздумьям, выводя их на новый уровень и давая новый ракурс обзора…»

После выхода книги Эдуарда Анашкина «Запрягу судьбу я в санки», повествующей о его послевоенном детдомовском детстве, сопровождённой предисловием Валентина Распутина под названием «На добро – добром», автор записал в своём дневнике, который, к слову, ведёт с молодых ногтей, что Писатель этим названием и самим предисловием словно бы напомнил нам, своим современникам, читателям и писателям, о самом главном в русском укладе жизни: «Дважды в одном предложении сказал о доброте. И с тех пор уверен я, да и раньше был уверен, при всей моей любви к Достоевскому, что не красота, а доброта спасёт мир. Потому что доброта – это и есть истинная красота». Предисловие – и правильно сделал! – Эдуард Константинович разместил в «Честной книге» в полном объёме и с весьма важным, едва ли не программным пояснением: «Привожу его полностью вовсе не из авторской гордыни, а затем, что в этих строчках живёт взгляд нашего классика на непростую жизнь народа, из гущи которого он никуда не выходил. А жил в народе и потому стал народом любимым. А я что? Я лишь один из представителей русского народа, которому повезло познакомиться и общаться с Распутиным».

«А я что?» Нет–нет, не унижение эти, хотя и сорвавшиеся, но не случайные, слова, а, напротив, – воодушевление, да в целую жизнь воодушевление, что ты един с народом, среди которого и он, твой Писатель.

Предисловие нигде не печаталось, кроме как в книге Эдуарда Анашкина, а жаль, потому что мысли, в нём высказанные, такой силы и заострённости, заострённости на чём–то чрезвычайно для всех нас значимом, необходимом, что при прочтении они словно бы смотрят, всматриваются в нас, и сердцем слышится вопрос:

– А ты каков? Разве не можешь стать лучше, чтобы вполне и полностью соответствовать званию человека?

Как ответить? А ответить нужно, чтобы подправить, а то и выправить, свою жизнь.

И вспоминаются слова одного неплохого человека, крепко повздорившего с другим и бросившего ему вгорячах:

– Если не можешь оставаться человеком, то хотя бы не будь свиньёй!

Да, конечно, не надо бы в таком духе друг с другом разговаривать, потому что, как сказал мне ещё один, тоже неплохой, человек, возглас за возгласом, взвизг за взвизгом и – захрюкаем. Или – залаем. Или – бог весть чего ещё вытворим и натворим.

Мы тоже не станем себя удерживать, чтобы, если не целиком, то хотя бы значимым отрывком, обратиться к читателю этими малоизвестными, но надёжными для выстраивания своей жизни словами Валентина Распутина, теми и такими в своей сути словами, которые расширяют для нас пространство для вхождения в новый, более, надеемся, честный и добрый мир. «В этой книге, – отметил Валентин Распутин, – из всех литературных достоинств есть самое главное – она удивительно добра. Добра, в некоторых случаях может показаться, даже чересчур. Добро неестественно, неоправданно, несовместимо с тем, во что сегодня превратилась Россия и во что превратился в ней человек. Но вот вопрос: разве может быть где–то, в том числе и в литературе, излишнее добро? И как это – много? Разве мы уже, как у Достоевского в рассказе «Сон смешного человека», всё зло преодолели и погрузились в сияющую, как солнце, нравственную гармонию? Напротив, мы погрязли в зле… И за каждый лучик добра мы хватаемся, как за спасение. А вот герои книги Эдуарда Анашкина живут добром так же естественно, как все мы воздухом, – и никаких! «А всё–таки она вертится!» – сказано было одним упрямцем о нашей планете, считавшейся в его пору центром Вселенной. «А всё–таки добра больше!» – с тем же упрямством уверяет автор этой книги. И что бы вокруг него ни говорили, какие бы ни вели подсчёты, а он прав. Без любви к человеку и без веры в него жизнь теряет всякий смысл…»

Вот и ответ Эдуарду Константиновичу на его вопрос «А я что?»: не только «лишь представитель русского народа», а человек, который неустанно, год за годом говорит, если не проповедует, народу и своими статьями, и выступлениями перед читателями, и книгами, да и всей жизнью своей, что:

– А всё–таки добра больше!

И его «Честная книга» о том же – несмотря ни на что, добра, добросердечия, отзывчивости среди людей больше. Больше, и можете не сомневаться! А если не так, то устояла ли бы жизнь сама в тысячелетиях, в веках, в которых отыщется ли хотя бы годок единственный, когда не разлилась по земле обильно и вольно кровушка человечья?

3

О каких событиях, встречах, разговорах «Честная книга»? О многих. О многом чём она повествует, – взволнованно и радостно, гневливо и тихо, торопко и задумчиво, сбивчиво и ровно, отрывками и повестями. Главное, она едва ли не на каждой странице будирует мысль и совесть. Но, однако, пересказывать в наших заметках, наверное, не надо бы: лучше, конечно же, прочитать. Тексты встречаются весьма интересные, притягивают, зовут к размышлениям. Если же очень коротко обрисовать содержание и темы, то книга Эдуарда Анашкина о том, о чём однажды сказал о Валентине Распутине Виктор Астафьев: «Ему как–то трудно всегда давалась и даётся жизнь, а вот старость накатывается с такими бедами». И это было сказано в 2001 году, когда до страшных личных трагедий, до неизлечимых болезней в жизни Валентина Распутина ещё оставались впереди годы, годы относительной тишины, благодати, писчих и читательских дней и ночей.

Обозначить некоторые темы «Честной книги» всё же надо, хочется, в особенности те из них, о которых мало и порой неточно или неполно говорят другие авторы биографий и литературоведческих, научных исследований. Например, полезны и поучительны малоизвестные слова Валентина Распутина о той поворотной в его жизни Забайкальской осени 65–го. Выступая в девяностых в Доме национальностей в Москве он отметил: «Думаю, что моему поколению повезло именно потому, что хватили той мурцовки, той общности выживания, которые уже никогда не забудутся. Люди были рады друг другу. На мой взгляд, так ещё жили русские люди в 60–е годы, а вот к концу советского времени стало невмоготу всё меняться. Каждый старался жить получше. Каждый хотел схватить кусок пожирнее. Для меня как писателя самыми счастливыми были 70–е годы. Да и для многих из моего поколения. Вот сейчас начинают молодые писать, суют свои рукописи известным писателям, те – когда прочитают, когда не прочитают. А тогда были у нас семинары для молодых писателей. Они проводились постоянно. В 1965 году я приехал в Читу и попал на семинар к Владимиру Чивилихину. Считаю, что мне повезло. Это была большая удача. Я мог попасть и к кому–то другому, не к Чивилихину, может быть, не так повезло бы. Но всё равно не пропал бы. Отношение к молодым было другое. Писатель знал, что пришло время талантливых людей, знал, что талантливых людей много. На следующий год после Читы в Кемерове был такой же семинар молодых, потом ещё и ещё. …легче было нам выживать, потому что было кому защищать нас…»

Прекрасно, прекрасно: «общность выживания», «люди были рады друг другу», «писатель знал, что пришло время талантливых людей», «легче было нам выживать»!

Перечитываю – и горечь подступает к горлу: до какого же первобытного, холуйского состояния мы опустились! Во всём облике нашей современной жизни, нашего времени, возможно, уже и мира целого явно прочитывается иезуитский лозунг: «Выживай, индивид (или особь), как хочешь. А рассчитываешь научиться поскорее – читай Дарвина». И кого же при таком раскладе жизнь отбирает в свои любимчики, в закопёрщики, в стратеги?

О нынешней нерадости друг другом немало сказано в «Честной книге». Одна самарская журналистка в своём бойком материале назвала повесть Писателя «Живи и помни» «непопулярной». Именитый режиссёр вальяжно пояснил интервьюеру, этой самой журналистке из Самары, что «у Распутина вообще много литературщины, которую в фильме нельзя ставить». Казалось бы, не снимай. Нет, снял! Один, можно сказать, замечательный фотограф, материалы которого были использованы в книге Валентина Распутина «Сибирь, Сибирь…», за которую он получил премию Правительства России, под надуманным предлогом потребовал немаленький кус от этой премии. Получил из рук Валентина Распутина. Творческое сообщество возмутилось: премию присудили за текст, а не за оформление книги. Дошло до того, что начались судебные разбирательства, измотавшие всех. Ещё нерадость: один литератор написал книгу о Валентине Распутине. Скорее всего в торопливости допустил немало досадных ошибок, неточностей, можно сказать, художеств, хотя на уровне подготовки рукописи сын Валентина Распутина Сергей помогал автору, настоятельно просил исправить то, то, другое. Бог весть почему, не было исправлено. Возможно, издатель поторапливался, подгонял беднягу–автора, чтобы книга поступила в магазины как раз к восьмидесятилетию Валентина Распутина: ясно, что бойчее разойдётся тираж. Разошёлся. А с художествами что делать? Сергей Распутин написал возмущённую статью – ни ответа ни привета. Видать, такое время – время деловых людей, ценящих своё время и – деньги.

Эдуард Анашкин закипал, его всего взнимало, как на гору, когда обижали Писателя лично или грязнили память о нём, и безотлагательно, немедля – яркая и нередко яростная статья с отповедью, звонки литераторам по всей стране с призывом встать на защиту, не молчать, подписаться. Когда ещё был жив Писатель, Эдуард Анашкин опубликовал статью «Популярно о непопулярном», с подзаголовком «Стыдно за самарское окололитературное хамство». Он отвечал самарской журналистке на её авторитетное мнение о «непопулярности» «Живи и помни», на заявление режиссёра о «литературщине» и его же прынципе (в каком–то кино слышал) о том, что он старается с авторами не общаться и предпочитает «экранизировать произведения уже мёртвых (курсив наш. – А.Д.) писателей». Что скажешь: маладэц–халадэц! Вполне современный человек. «Куда как легче режиссёрам иметь дело с покойными гениями, – написал Эдуард Анашкин. – Покойные классики смолчат и не смогут отстоять своё детище – это нам показала недавняя премьера «Тихого Дона». Насколько полнокровен «Тихий Дон» Сергея Герасимова, подбирать актёров для которого помогал сам Михаил Александрович Шолохов, настолько же выхолощен «Тихий Дон» Бондарчука… Я вообще уверен: чтобы экранизировать классику на должном уровне, надо быть режиссёром, который по таланту сопоставим с экранизируемым писателем как художник… Гениального писателя должен экранизировать гениальный режиссёр, иначе будет ситуация, когда сапожник пытается судить произведение искусства «выше сапога», налагая свои «сапожные» критерии на понятия художественности…»

Какая же была, похоже, досада для режиссёра фильма «Живи и помни», что Валентин Распутин к тому времени ещё немёртвый! И он ещё шире, ещё размашистее раскрылся в своих рассуждениях о произведении Валентина Распутина, заявив:

«Повесть ведь очень принадлежит своему времени, невозможно сегодня читать её…»

Ах, как «очень»! Ах, как «невозможно»! Что говорить: суждение мастака.

«Подивил режиссёр – так подивил! – воскликнул в своей статье Эдуард Анашкин. – Снял кино, а о чём оно, так и не понял!..»

«Дорогой Эдуард! – письмом откликнулся на статью Писатель. – Спасибо за поддержку в Самаре моей работы и моего имени. От С…вых (та самая журналист–правдоруб. – А.Д.) никуда не деться. Эти безграмотные и подловатые люди для того и существуют, чтобы защищать дурное и набрасываться на иное… Меня удивил так называемый (курсив наш. – А.Д.) режиссёр П…кин (да, тот самый. – А.Д.). Кто его, интересно, заставлял брать мою повесть «Живи и помни»?.. Ну их подальше!.. Работа твоя – я имею в виду «Популярно о непопулярном» – серьёзная и о многом говорит… Кланяюсь. В. Распутин».

Нападок, явной или затаённой озлобленности на Писателя случалось немало; и сейчас выскальзывают из сумерек, разгорячают себя и друг друга. Впрочем, довольно ворошить… да, то самое. Следует сказать и подчеркнуть, что «Честная книга» прежде всего о нескончаемости душевности и счастья в жизни, о взрастании, невзирая ни на что, человеческого в человеке. Согрело душу эссе–любование о судьбе героини рассказа «Уроки французского» Лидии Михайловне Даниловой. Валентин Распутин встречался с ней уже в своём писательстве, они перезванивались и переписывались, и свои письма к ней он подписывал так: «Ваш старательный и бестолковый ученик» или – «Ваш Валя». Когда она умерла, он отбил родственникам телеграмму со словами: «Не стало её, и тяжесть до конца моих дней легла на сердце и душу…»

Невыносимо тяжело читать главы о мученической гибели в авиакатастрофе дочери Марии, и какого высокого, нежного звучания переживания Эдуарда Константиновича, когда он узнал о трагедии из телевизионных новостей. «Хотелось сорваться с места, позвонить Распутину, – пишет он. – Но сдержался: а вдруг информация недостоверная. – Пять дней я мучился – позвонить, не позвонить…» И мы мучились, ни в какую не могли поверить; вся потрясённая страна переживала, надеялась. Трагедия, к слову, случилась в трёх километрах от моего дома, и я издали видел, как сгорал самолёт. И когда подтвердилось – думаю, не только во мне одном всплеснулось:

– Почему не я был в этом самолёте: непременно изловчился бы и вызволил её, помог бы людям! Что же теперь Валентин Григорьевич, Светлана Ивановна, Сергей? Возможно ли вынести… жить дальше…

Жить дальше – доля не из лёгких для родителей, когда дитя уходит раньше. Валентин Григорьевич сник, постарел, наступательнее зашевелились и новообретённые, и застарелые недуги. Но жизнь продолжалась, и жить Писатель мог только так, как несколькими годами раньше означил словами–искрами в одной из статей:

а) жить не по лжи;

б) содержать себя в нравственной чистоте и правде;

в) не поддаваться унынию и робости перед сгущающимся злом;

г) на виду транжирства, бесстыдства и окаянства обходиться малым в материальных и физических потребностях, а духовные обращать к спасительному ложу матери нашей России.

На том стоял до последнего всплеска сознания, до последнего вздоха.

Те же слова записал на лист Эдуард Анашкин и поместил его на стене в доме на самом видном месте. Чтобы – не дай Боже, не отступить и до последнего соответствовать ему, нашему Писателю.

«Его Слово и Дело, – подытожил Эдуард Анашкин в «Честной книге», – так хорошо впитались в русскую действительность, что теперь, после его ухода в мир иной, мы не можем жить иначе. Его жизнь, его поступки, его светоносное служение русской вере и правде, его кристальное поведение в обществе – нам всем достойный пример жить и работать, как жил и работал он».

***

И несколько слов о том, почему «Честная книга» не могла назваться как–нибудь по–другому.

Как–то раз в Иркутске на нашем славном празднике русской духовности и культуры «Сияние России» Писатель спросил у Эдуарда Анашкина, пытливо прищурив глаз:

– Эдуард, за последние годы ты так интересуешься моим творчеством, моей личной жизнью, – к чему бы это?

– Да вот, Валентин Григорьевич, «дело» завёл на Распутина. Хочу книгу о нём написать.

Валентин Григорьевич тихо рассмеялся и пожал руку собеседника:

– Благославляю тебя на это. У тебя всё получится. Главное, книга будет честная.

И он, Друг, так и сделал – написал «Честную книгу».

***

Писатель однажды сказал Другу:

– Почти 50 лет нашей дружбы доказали, что ты у меня один из настоящих друзей. У кого много, тот не разборчив в друзьях. К тому же последнее десятилетие сделало безжалостный и окончательный отбор. Близких людей немало, но близких второй близостью. Надёжной, но – всё–таки второй…

И отзвуком в душе – как музыка сфер русского космоса, те, любимые Писателем и его Другом, слова:

Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы,

Мой друг, отчизне посвятим

Души высокие порывы.

Александр Донских

Лауреат Национальной

литературной премии

имени В.Г.Распутина

г.Иркутск