В его стихах была лёгкая прозрачность и некоторая хорошая, отчасти детская наивность, сопряжённая с верой в бесконечные, неизбывные силы Родины, в правильность её движения; в его стихах была правда: и тогдашнего времени, и трепетного человеческого сердца, интуитивно отвергающего тьму и негатив, грязь и всякого рода спекуляции: того, что воцарилось постепенно в Отечестве:

Акварельные дали
Рисовала страна.
Мы за Родину пали,
А она не нужна.

За Победу, за правду,
За Российские сны.
Мы погибли — и ладно,
Мы уже не нужны.

Наши звёзды ломают,
Топчут наши цветы,
Словно после Мамая,
В душах даль пустоты.

…а столько простора, столько неба, столько поля: что, казалось бы, счастье должно быть органично и естественно: простое, русское, не омрачённое ничем, ведь:

Ах, поле медленное, гладкое —
я прямо на поле лежу,
держу травинку кисло-сладкую
и небо медленно цежу.

И нёбом пробую, губами,
как только пробуют вино.
И наконец двумя крылами
меня расходует оно.

В поэзии Феликса Чуева были тонкость и точность, а ясность, которая вела его вектором жизни и поэтической судьбы, никогда не изменяла ему; невозможно было путаться в придаточных предложениях: строка решалась на уровне устремлённости… порою, казалось, в небо…

В стихах пестро жила деревня: её темы и мотивы переливались, играя разными ладами, звукопись была хороша, стихи пелись.

Пелось родное: небесное, берёзовое, млечное.

Пелась и бесконечность через это не хитрое, такое сложное счастье, пелось так, что верилось – на века.

Александр Балтин