Новый год мешает краски: тут искреннее дыхание надежды, и скорбь раздумий, связанных с общечеловеческими ощущениями – быстроты времени, неизвестности грядущего, краткости жизни…

Новый год очень по-разному отливался в шары и звёзды поэзии.

В. Капнист пел, соблюдая верность классицизму, тяжело: но создавалось ощущение большого пространства, охваченного поэтом, и совершенно особого духовного воздуха:

Как дождевая капля в море,
Так в вечность канул прошлый год,
Умчал и радости и горе,
Но, улетев, отверстый вход
Оставил в мир им за собою.

Точно совмещалось нечто свинцово неподъёмное с лёгкостью надежды: на этот отверстый вход… грядущего.

К. Случевский, разводя предельную печаль в растворе стихотворения, в чём-то вторил далёкому классику:

Вот Новый год нам святцы принесли.
Повсюду празднуют минуту наступленья,
Молебны служат, будто бы ушли
От зла, печали, мора, потопленья!
И в будущем году помолятся опять,
И будет новый год им новою обидой…
Что, если бы встречать
Иначе: панихидой?

Тут уж кажется нет места радости: тут сплошной пресс неугомонной мысли, однако, совершенство стиха оставляет место и надежде: а вдруг…эстетика самое высокое, что есть?

Вдруг спасёт она, ведь утверждал Достоевский… ну, известное – про красоту.

А вот плещеевская радость, выплеснутая в мир через Новый год в школе: вот – огни, беготня, игра, и – ничего плохого:

В школе шумно, раздается
Беготня и шум детей…
Знать, они не для ученья
Собрались сегодня в ней.
Нет, рождественская елка
В ней сегодня зажжена;
Пестротой своей нарядной
Деток радует она.

Бодро и молодо звучит стих: возвышенный в кристальной простоте своей.

…вопрос Ф. Глинки, оформленный чистым, стремительно летящим звуком, останется без ответа:

Ах, лучше ль будет мне, чем ныне?
Что ты сулишь мне, новый год?
Но ты стоишь так молчаливо,
Как тень в кладбищной тишине,
И на вопрос нетерпеливый
Ни слова, ни улыбки мне…

И вопрос этот будет вечен: как вечно вибрировать в душах будет надежда.

Хотя бы волоконце её должно оставаться всегда…

Надсон, некогда ставивший рекорды поэтической популярности, засветит свою «Легенду о ёлке» метафизическими огнями, и, начав о веселье и радости, о детворе, ликующей у ёлки, обратиться к пещере, где родился Христос: ради будущего света.

Иные песни предложит двадцатый век; тут будет совершенная печаль Блока, его снежная музыка, его мечтательность и усталость, и зыбкость ощущений бытия:

И ты, мой юный, мой печальный,

Уходишь прочь!
Привет тебе, привет прощальный

Шлю в эту ночь.
А я всё тот же гость усталый

Земли чужой.
Бреду, как путник запоздалый,

За красотой.

Красота!

Волшебно-манящее понятие: и так много её в медитативной поэзии Блока.

…глубинно-мерцающий звук Тарковского продолжит метафизическую линию поэтического Нового года:

Я не буду спать
Ночью новогодней,
Новую тетрадь
Я начну сегодня.

Ради смысла дат
И преображенья
С головы до пят
В плоть стихотворенья…

И стихотворение округло, со словами крупными, точно светящимися изнутри таинственным розоватом светом раковин.

А вот Саша Чёрный – с фирменной своей иронией, становящейся несколько злой: внезапно-злой, словно и надежда уж не надежда, и вообще…

Родился карлик Новый Год,
Горбатый, сморщенный урод,
Тоскливый шут и скептик,
Мудрец и эпилептик.

«Так вот он — милый божий свет?
А где же солнце? Солнца нет!
А, впрочем, я не первый,
Не стоит портить нервы».

Весело – да?

Подрастёт карлик – там посмотрим.

…интонация Л. Мартынова неповторима и сразу узнаваема: разумеется, его Новый год будет столь же своебычен, как эта волшебная интонация:

Зима.
Снежинка на реснице,
И человеку детство снится,
Но уйма дел у человека,
И календарь он покупает,
И вдруг он видит:
Наступает
Вторая половина века.

…разное мешая разные поэты представляли своё видение праздника: из основных, объединяющего всех: как всех объединяет свет и скорость жизни; по-разному пропели они свои песни, но высота эстетического градуса новогодних стихов позволяет говорить об отдельном феномене: новогодних страницах русской поэзии.

Александр Балтин