…видно ли из запредельности собственное признание, если накрыло оно посмертно: в случае с Ц. К. Норвидом началось с 1904 года, когда критик Зенон Пшесмыцкий стал публиковать статьи о поэте и его произведения: те, которые остались, ибо многое было утеряно, утрачено безвозвратно, и сложно представить, чтобы мистическим образом отразилось в метафизических зеркалах небес.

 К тому времени, когда Норвида открыли, он был уже 20 лет, как мёртв: смерть нашла его в благотворительном польском приюте на окраине Парижа, могила Норвида неизвестна…

Как славянин, когда не знает, где учиться,

Мечтает средь полей, как жить на свой манер, —

А где-то вдалеке купец в вагоне мчится,

И телеграф стучит, и реет монгольфьер;

Как славянин, что все уже прошел дороги,

Ждет самовитости, без знанья, от души —

Вот так печальна жизнь!.. Товарищи, пророки,

Крестьяне, шляхтичи, евреи, торгаши!

                      (пер. Д. Самойлова)

Его стихи бушевали: разрываясь отчаянием, сбираясь в мускульно-словесные громады титанической мрачностью, гудя пророчествами, рисуя мощные живописные полотна…

Рокот его поэзии был силён: но на современников действовал слабо: и лишь очень не многое, из написанного Норвидом, попадало в печать: чтобы пройти практически незамеченным.

Он был романтиком – Циприан Камиль Норвид: его поэзию отличает возвышенный лад: и она необыкновенно красива: словно отблески таинственного солнца духа играют на строчках, делая их огни мистическими и напевными:

Я по твоим следам учился чтенью,

Печальный рыцарь! — вечным силуэтом

Передо мной стоишь высокой тенью,

Спиною к солнцу вычерченный светом,

И ярким нимбом замерший на шлеме

Ласкает луч покинутое стремя…

                      (пер. А. Гелескула)

Казалось, внутреннее зрение было у него открыто: и – вместе с тем: он играл иронией, чтобы совсем мрачное, наползающее на сознание не застлало его полностью:

1
Помимо Данте, кроме Пифагора,
Помимо женщин, склонных к исступленью,
Когда им чрево пучит мандрагора,
И я был в Лимбах… помню, к сожаленью!
2
В порядке подтвержденья или моды
Томов двенадцать накатать бы кряду…
Устал! Махну куда-нибудь на воды;
Довольно я постранствовал по Аду!

    (пер. И. Бродского)

Он был глобален: его трагедии тяготели к космическим обобщениям, сохраняя нежность и музыкальность поэтически-романтических накатов.

 В Париже он дружил с Шопеном.

Норвид жил в золочёно-контрастном Париже, терпя нужду, стойко снося непонимание критики, запутанный сложными отношениями с людьми, теряя зрение и слух.

Был недолгий американский период жизни поэта: возвратившегося, однако, в Европу: в Лондоне жил случайными заработками, чтобы, вернувшись в Париж, оказаться в польском благотворительном приюте…

Его жизнь – воплощённая скорбь.

Его наследие: даже уцелевшее —  избыточно: собрание сочинений включает 11 томов – воплощённая сила, грация и величие слова: та подлинность оного, которая должна помогать расти душам…

…только обладатели их всё более и более склоняются к бесконечной материальности земного безумия.

         Александр Балтин

фото взято из открытых источников