Он отвлекается от шлифовки линз: позволяющей освободить голову, чтобы в блаженно звучащую в ней пустоту потекли мысли: высокие, занятые у неба; он отвлекается, и нежно проступает, конденсируясь из воздуха, восточный мудрец, математик, поэт, благосклонно взирающий на философа-стекольщика…

-Твоё вино Хайям – ведь не вино? – спрашивает Спиноза.

Стекло поблёскивает волшебно.

-Конечно, — кивает поэт, и чалма слегка вздрагивает.

-Оно – суть экстаз, недоступный мне — такому методичному, не признающему бурь?

-Да, но экстаз: не обязательно буря – он может быть тих, спокоен; он вливается в сердце, как в сознание твоё, связанное с сердцем, вливаются мудрые мысли.

-Цель моей метафизики: достижение спокойствия, равновесия… Ты знаешь?

-О, там, где я пребываю – в небесных садах – видны многие мысли: они поднимаются блаженным звучанием, и твои – окрашены в самые радужные тона…

-Просто радужные? – интересуется Спиноза, крутя в пальцах сияющее стекло…

-Нет, скорее – золотистые, как моё вино, — смеётся Хайям…

…субстанция – она же природа – она же Бог – существует только одна.

Много земных реалий использовавший – для показа реалий высших Хайям медленно тает в воздухе, и Спиноза, обдумывая очередную деталь механизма собственного трактата, возвращается к обработке стекла.

За окнами живёт старинный город, и шпили соборов игольчато входят в небесную архитектуру, не беспокоя её.

«Этика» станет вызовом утверждению, что Бог и природа существуют по отдельности: Спиноза как будто прозревал самую сердцевину мироздания, ведая, насколько всё едино, соединено не зримыми связями; он и человечество видел – суммой листьев единого, гигантского древа.

«Этика» Спинозы отличается поразительной – отчасти детской: детско-дерзновенной чистотой: так снег сияет на горных вершинах; или – он же – выглядит, когда первый, только падает, спокойной музыкой утешая душу: коли пребывает в раздрае.

Кажется, душа Спинозы никогда не ведала подобных состояний: оттого такая небесная музыка пронизывает его философские построения.

Ясность мысли высока: сквозь прозрачность озёрной воды видны придонные камни.

…но – мир не только протяжён: ему присуще мышление – термин, которым Спиноза обозначает бесконечную вещь, являющуюся причиной всего содержания и процессов сознания.

(Иван Петрович Павлов выгонял за употребление этого слова из лаборатории, считая, что человеческая сущность определяется суммой сложно скомбинированных рефлексов, и сознание – термин, не имеющий смысла —— но это уже совсем другой контрапункт).

Причинность рассматривалась Спинозой, как воля Бога: поскольку она вечна и неизменна.

На уровне человека – свобода воли невозможна: она – одна из глобальных иллюзий.

Рассмотрите свою жизнь: убедитесь – всегда плетение обстоятельств сильнее вас, вы просто вынуждены подстраиваться, принимая, или нет.

«Философия барокко» развивается красиво: самые разные элементы ложатся в её архитектуру: порою – линии мысли тяжелы, и прихотливо изогнуты, порой – они поднимаются вверх, всё выше и выше, теряясь в разводах метафизического неба, о котором – и мыслить не удаётся: слишком погружены в материальность.

Особенно теперь: когда…какая уж там философия: сплошное лютование технологий, бал соблазнов, неистовство поднятой с метафизического дна мути.

Свободомыслие отсекло его от еврейской общины: которая отторгла Спинозу, слишком не подходившего ей по духу.

Он предпочитал уединение.

Он жил шлифовкой оптических линз, отклонив предложение занять кафедру в Гейдельберге: видя в этом, вероятно, вариант суеты.

Он не хотел впускать суету в свою жизнь.

Он был монахом философии: так, избрав уединение, они – монахи веры – порой плетут корзины, чтобы очистить мозг для наиважнейшего.

Спиноза очищал свой, одновременно зарабатывая, но вместо молитвы были мысли: разнообразно вытягивающиеся в вечность.

…он был из сефардов, но это не слишком волновало философа, первыми учителями которого были, разумеется, раввины; хотя трактаты иудейских мудрецов – Маймонида в особенности – он изучал с тою же тщательностью, с которой потом шлифовал стёкла.

Имя Бенедикт – благословенный – буквальный перевод еврейского Барух.

Вокруг Спинозы складывается кружок друзей – постепенно, и каждый здесь – как цветок, или – наполненный мыслью алхимический сосуд…

Как знать – быть может алхимия – древняя наука – была близка Спинозе: по крайней мере в своём герметическом аспекте, где под «философским камнем» подразумевается высший аспект души, и работа сосредоточена не на метаморфозах металлов, но – над собственной душой, из которой необходимо иссечь всё низовое, ради высшего: именно в этом смысле Иисус принёс не мир, но меч…

Спиноза узнал угрозу суда, был вынужден покинуть Амстердам, жил в других городах.

Произведения его были запрещены в 1678 году – чтобы отправиться пышными и прекрасными кораблями в вечность.

Персидский мудрец, снова сгущающийся в пространстве комнаты, где работает над двояковогнутой линзой мастер мысли, глядит с улыбкой…

-Математика шлифует мысль, как ты шлифуешь стекла, правда?

-Математика рифмуется с метафизикой, — отвечает Спиноза, глядя на Хайяма, и прерывая работу. – Но рифма поэзии – побрякушка, ибо поэзия – то есть этика – мира не требует оной…

Хайям, став задумчивым, помолчав, читает четверостишие, музыкально растворяющееся в воздухе комнаты.

Образы высоты тонко переданы реалиями земными: плотными и сгущёнными, как привычно нам, живущим в пределах трёх пространственных и одной временной координаты.

Спиноза, вслушиваясь в мысль и звучание рубайата, соглашается, что только так и возможно.

…чтобы продолжить совмещать математику, метафизику, музыку, мёд мысли в пределах своих спокойных, неортодоксальных, не похожих ни на что, из бывшего раньше, трактатов.

    Александр Балтин

фото из открытых источников