– Григор, я хочу задать тебе несколько вопросов.

– Задавай, я не боюсь.

– В этом может быть что-то страшное?

– Самое страшное. Ты часто получал искренние ответы на свои вопросы?

– Почти никогда.

– В этом все дело. Люди боятся правды. Потому они придумали искусство. Это не я сказал.

– Разве искусство не есть отражение правды?

– О, нет. Искусство есть только искусство и больше ничего. Это сказал все тот же мудрый человек.

– Значит, оно ничего не стоит?

– Наоборот, оно стоит очень дорого. Именно потому, что оберегает нас от правды. Оно создает идеалы.

– Значит, оно близко от правды?

– Настолько, насколько близок человек к идеалу.

– Значит, далеко?

– Это не такой простой вопрос. Видишь ли, каждый человек считает себя идеальным, пусть это далеко не так, и он сам прекрасно знает, что это совсем не так. Но он не может ничего с собой поделать, да и не имеет права думать по-другому: если он откажется от этой мысли, он будет вынужден добровольно отдаться на заклание окружающей его стае человеков. Это противоречие, этот разрыв сознания и формирует истинное отношение человека к идеалу, его реальную готовность работать над собой, совершенствоваться.

– И это продуктивно? Он продвигается хотя бы чуть-чуть к заявленному идеалу?

– Вряд ли здесь можно говорить о каком-то прогрессе.

– Зачем тогда человеку идеалы?

– Видишь ли, у человека много свободного времени. И это его проклятье – у него появляется возможность думать. Не о том, как добыть дичь, или вырастить хлеб, а просто думать – о том, что такое жизнь и что такое смерть, можно ли быть действительно свободным и что такое, наконец, правда. Это ужасные вопросы. Именно потому нищий всегда счастливее богача – он озабочен лишь очень простыми, необременительными проблемами. Богачу нужны идеалы – для чего жить, чего добиваться. Это и есть искусство.

– Разве это не называется – философия?

– В сущности, философия есть часть искусства. С той же степенью уверенности можно сказать, что философия есть философия и больше ничего. И  выполняет она абсолютно идентичную функцию. Просто философия есть высшее искусство, доступное немногим.

– И эта же функция – не дать человеку умереть от правды?

– Да, хотя философия, вроде, по своему назначению ищет правду. Но опять же только для того, чтобы не дать человеку умереть от нее. Точнее, поисками правды она уводит человека от самой правды. А единственное название правды – смерть. Смерть – абсолютная истина. И мудрец, когда говорил, что искусство дано человеку, чтобы он не умер от правды, под «правдой», конечно, подразумевал все трудности жизни, и, прежде всего, самую ужасную ее трудность – смерть. Но я бы все-таки сказал, что искусство дано человеку, чтобы он не умер от несвободы.

– У вас не останется разногласий с мудрецом, если принять, что правда и есть несвобода.

– Точно. Людям кажется, что правда, как раз, и есть символ свободы, но они просто путают возможность говорить правду с самой сутью правды. А суть ее – действительно несвобода, рамки. Именно она, правда, жестко и безоговорочно очерчивает наши пределы, показывает нам наши возможности и нашу суть.

– И где в итоге оказывается искусство?

– Искусство – это единственная сфера человеческой деятельности, где не существует никаких императивов. Художник всегда свободен, как вольная птица. В этом вся прелесть и единственный признак искусства; оно дает возможность художнику творить красоту, как он ее понимает.

– А что считать достижением в искусстве?

– Эту самую красоту.

– Ей можно дать определение?

– Нет. Не может быть никаких всеобщих критериев.

– ?

– Я могу сказать так: Бог, идея Бога – это высшее искусство, ибо есть, если вдуматься, самый отчаянный уход человека от правды. Все остальное – производные от этой главной идеи.

– Уход от правды – это уход от себя?

– В любом деле, и в особенности — в искусстве, успеха, настоящего успеха может достичь только тот, кто способен хотя бы на время отрешиться от собственной персоны – от собственных проблем и забот, а самое главное – от собственных амбиций.

– Но ведь искусство – всегда восторг, пусть это даже горючие слезы?

– Для зрителя, слушателя – да; для творца изначально это тяжкий труд души, но и восторг беспримерный, конечно. Надо отметить, что чем дальше, тем больше искусство оборачивается вовнутрь личности; творец пытается понять и уловить тонкости своей собственной души, а не широких народных масс. Поэтому отзвук на его страдания (а искусство – это всегда страдание) будет обнаруживаться все в меньшем количестве реципиентов, в пределе – он останется единственным потребителем собственного искусства. И это – слияние с богом, то есть с самим собой.

– Но творец нуждается в аудитории.

– Да, конечно. Не стоит тут говорить о важной, но банальной проблеме куска хлеба, его можно добыть и другим путем; прежде всего творец нуждается, остро нуждается в верификации своих страданий, по сути, в определенном сочувствии. Пока нуждается.

– Неужели ты на самом деле думаешь, что когда-нибудь творец останется единственным потребителем своего искусства?

– Если честно, не уверен. Но все, вроде, к тому идет. Слезу своим искусством может вышибить только тот, кто сам плачет, когда творит. И именно эти его слезы самый драгоценный дар, выпадающий на долю человека, творца. Все остальное вторично.

– Но ведь далеко не все люди творцы. Как же будет решаться вопрос окормления всех остальных?

– Я же говорю об очень далекой перспективе, когда человек не сможет не быть творцом. Кажется, ортодоксальные еврейские ученые идут по этому пути.

– Это не утопия?

– Да, наверное. Ты не замечал, когда мы говорим не о технике, науке, космосе  и т.д., а о человеке, мы больше концентрируемся на надеждах, ожиданиях, мечтах несбыточных.

– Это хорошо, или плохо?

– Чаще плохо, потому что некрасивые люди используют эту чистоту во зло, но это и хорошо, ибо таким образом сохраняется вера в светлое будущее и поощряются шаги к нему.

– А что для тебя конкретно есть символ красоты?

– Мысль. Она беспредельна. Она всегда стремится к совершенству.

– Это должно порождать страдание; ведь совершенство недостижимо.

– Да, я страдаю, как ты.

– Это помеха счастью?

– Может быть, единственный путь к нему.

– Ты бы рискнул дать определение понятию «счастье»?

– Наверное, единственно возможное определение счастья – это ощущение не принуждаемой принадлежности. Оно переходит в свою противоположность, не-счастье, как только принадлежность воспринимается, как принуждение. Потому семейное счастье редко бывает долговечным.

– Какое счастье может быть долговечным?

– В принципе оно единственно достижимо в ощущении безусловной принадлежности самому себе, своим идеалам. Самодостаточность человека определяет его душевное равновесие. Это не означает, однако, что он обязан отрешиться от суетного мира.

– Ты не отрешился от суетного мира?

– Нет, конечно – это бы означало отрешиться от любви. Есть ряд общностей, к которым я себя вполне добровольно отношу. С определенными оговорками, конечно.

– Эти общности создают проблемы?

– У нас нет проблем – мы никому не сделали зла.

– Но, наверняка, вам хотят сделать зло.

– Это их проблемы.

– Они могут его сделать на самом деле.

– Мне будет их жаль.

– Ты будешь мстить?

– Зачем мне их проблемы? Я хочу умереть спокойным.

– А если они сделают тебе больно?

– Нам было очень больно, когда мы рождались. И будет больно, пока живем. Жизнь – это терпение.

– От чего же ты защищаешься, если боль уже сидит в тебе столь глубоко?

– От своей совести. Она беспощадна.

– А как же они?

– Здесь я бессилен. Я могу только казать им пример.

– Ты думаешь, они когда-нибудь поймут?

– Я не могу сделать ничего сверх того. Моя месть не утешит мою боль и не очистит их совесть.

– Как долго это будет продолжаться?

– Очень долго. Может быть, всегда.

– Ты хочешь сказать, что вы безупречны?

– О, нет! Я слишком далеко ушел от животного, чтобы безоговорочно во всех ситуациях прощать и поддерживать своих. Даже их малые изъяны больно режут мне глаза, а чужим я, как раз, могу простить и большие прегрешения.

– Ты можешь быть счастлив?

– Я говорил только о спокойствии.

– Хорошо. Ты можешь быть спокоен?

– Ты ранишь меня в самое сердце. Задавай эти вопросы себе.

– Ты – мудрец.

– Я никогда не говорил о себе такое. Видишь, и ты поставил меня в тупик.

– А мудрец – это кто?

– Я думаю, мудрец тот, кто в состоянии воспринимать жизнь такой, какая она есть. В принципе, это очень сложная наука. Примирение со вселенской несправедливостью.

– Значит, мудрец  тот, кто отказывается от борьбы?

– Борьба многообразна. Некоторым кажется, что борется только тот, кто с копьем наперевес идет против ветряных мельниц. Находить способы умиротворения – гораздо более сложная и благородная задача. Это и есть борьба мудрости. Успеха в этой борьбе можно достичь только при умении, способности понимать чужую боль, даже если это кусок кирпича.

– Так может говорить только тот, кто сам ведет подобную борьбу.

– Мои возможности очень скромны, но я стараюсь.

– Получается, что ты все-таки мудрец?

– Будет правильнее сказать, что я стремлюсь к мудрости. Обрати внимание – почти бессознательно. И вряд ли я когда-нибудь доберусь до ее самых низших ступеней. Мудрость, очевидно, выражается прежде всего в том, что больше слушаешь и размышляешь, меньше – говоришь. Идеал мудреца – абсолютный молчун. Я, как видишь, не могу удержать свою речь.

– Многие называют тебя учителем.

– Я не позволяю этого.

– Почему? Ты ведь на самом деле учишь людей.

– Да, многие испрашивают у меня совета, и я помогаю, когда это в моих силах. Более того, я могу даже принять плату за какое-то обучение, но допустить, чтобы меня называли учителем, не могу – я не терплю неравноправных отношений. И я категорически не приемлю подобострастия – оно унижает прежде всего меня.

– Ты любишь жизнь?

– Да, пока дышу.

– Ты можешь дать этому объяснение?

– Нет.

– Почему?

– Любой ответ будет неполным.

– В чем для тебя радость жизни?

– В возможности наблюдать.

– Ты искренен?

– Абсолютно.

– Ты хочешь сказать, что еда, секс не увлекают тебя?

– Увлекают.

– О чем ты тогда говоришь?

– И в сексе меня более всего привлекает возможность наблюдать. Любого это привлекает более всего. Просто осознают очень редко. Почему, по-твоему, так ценится секс с девственницей?

– У тебя было много девственниц?

– Ни одной. Но я найду девственность и в проститутке.

– Ты счастлив?

 

– Ты уже задавал этот вопрос. Но если ты задаешь его снова, значит, я могу ответить – да! Вот долго я не мог понять, почему на человека гораздо более сильное впечатление производит музыка, чем изобразительное искусство, хотя именно через зрение к нему поступает около 90 процентов информации. Потом я, наконец, понял, что через зрение человек получает большую часть внешней информации, но сам передает ее преимущественно через голос, а другому человеку важнее всего та информация, которая идет от брата, от сердца его. Музыка –концентрат этой информации, ее божественное проявление. В чередовании звуков композитор пытается уловить какую-то космическую логику, а слушатели так же старательно пытаются понять то малое, что ценой великих мучений все же удалось  высветить композитору. Эту же логику (по-другому – гармонию) художник пытается выразить посредством красок, а поэт – посредством слов. Это не логика Аристотеля, это иная, божественная логика, которая дарует человеку секунды, минуты (иногда дни и более) радости, вдохновения. Я, человек, с благодарностью пользуюсь предоставленными мне щедрыми дарами, это существенная, едва ли не главная составляющая моего счастья.

– А что такое человек?

– Человек – это трудное. Кто-то сказал, что красота – это трудное, кто-то добавил, что любовь – это трудное, но и то, и другое – это лишь сокровенная суть человека, значит, человек – это и есть трудное.

– И для тебя?

– Для меня прежде всего. Хотя нет, я не хочу себя выделять. Человек – это всегда самое трудное.

– Как с этим жить?

– Только так и можно жить. Все остальное — физиология.

– Ты знаешь много таких?

– Я знаю только себя. Каждый знает только себя.

– Ты одинок?

– Наверное, это прозвучит, как парадокс, но я человек, избалованный одиночеством.

– Разве одиночество балует?

– До этого надо дорасти, конечно. И тогда можно одиночеством действительно наслаждаться.

– Давай признаем, что таких не может быть много. Что ты скажешь об остальных?

– Людям только кажется, что они окружены другими людьми, на самом деле они всегда одиноки.

– Разве этот самообман – не благо?

– До поры до времени. Тем ужаснее бывает прозрение.

– Что же тогда остается?

– Личность. У кого ее нет, тому действительно трудно.

– Что бы ты мог посоветовать?

– Воспитывать себя. Готовиться к смерти.

– Для тебя это одно и то же?

– Для всех это одно и то же. Но мало кто это осознает, конечно. Вот, всем ясен важнейший фактор времени в нашей жизни, но многие ли понимают, что единственный смысл самого времени в существовании смерти – человека, народа, Земли, Вселенной. Если бы не было Смерти, не было бы и Времени. Время это всего лишь хронометраж смерти.

Что такое время? Это есть функция необратимости процессов. Любой процесс, который может быть отыгран назад, просто лишен фактора времени, оно для него не имеет никакого значения. Думали бы мы о времени, если бы имели возможность в любой момент вернуть свои двадцать лет? Но не только наши двадцать лет, ничего в этом мире не может быть отыграно назад, посему время властвует надо всем.

– О чем ты более всего жалеешь в этой жизни?

– Ничего такого нет. Чтобы жалеть о чем-то в жизни, надо быть очень самонадеянным человеком. Я скромен, возможно, это мой самый большой недостаток. Смысл жизни только в том, что она продолжается, и пока это так, нет ничего, о чем стоило бы жалеть. Кто знает, как бы сложилась твоя жизнь, выиграй ты в прошлом миллион в лотерею?

– Кого бы ты хотел встретить здесь?

– В этой жизни? Себя конечно. И поговорить вдосталь.

– А здесь, вот здесь?

– Вот встретил тебя. И его. И его. На самом деле в любой встрече тебе более всего интересен ты сам, а не собеседник – как ты проявишь себя в новых обстоятельствах, какие неведомые доселе тебе самому сокровища сможешь извлечь из глубин своей тоскующей души и показать их миру и себе. Потому пустые, не имеющие любви люди не в состоянии получить ничего даже от встречи с истинным поэтом, максимум, у них может сохраниться совместная фотография. Они всегда бывают ужасно разочарованы от встречи с известными личностями – ну, что, на самом деле, в них такого особенного!

– А что такое любовь?

– Любовь – это знание. Знать – означает любить; любить – означает знать. Такая, вот, плодотворная взаимосвязь.

– Но ведь существует и любовь с первого взгляда.

– Ты говоришь не о любви, о влюбленности; она недорого стоит по большому счету, пусть даже порой приводит к самоубийству.

– Что для тебя самое важное?

– Жизнь.

– Я спрашиваю, что для тебя самое важное в жизни?

– Дышать.

– Разве ты не сказал о ком-то: «Скучный человек. Единственное, о чем он может говорить с воодушевлением – еда»?

– Я ошибся.

– Когда?

– Я всегда ошибаюсь.

– Почему же люди считают тебя мудрым?

– Опять ты за свое! Я не знаю. Я себя таковым не считаю.

– Ты искренен?

– Я не считаю, что могу ответить на все вопросы. Даже самые простые из них.

– Но ты чувствуешь в себе силу разума?

– Пожалуй. К чему кокетничать?

– Что она тебе дает?

– Способность не бояться смерти. Это самое важное.

– А еще?

– Ты не понял меня. Это – единственное!

– Сколько тебе нужно слов, чтобы дать самому себе характеристику?

– Три. Грешен, жить хочу.

– Это можно сказать о каждом.

– Совершенно верно. Я и не выделял себя особо никогда. А жизнь справедлива также и тем, что никому не оставляет шанса считать себя святым. И те почитаемые за святых старцы, которые ушли в пустынь, лишь замаливали таким образом свои прежние грехи. Перезрелая гордыня вела их туда. И самый тяжкий грех человека – стремление к доминированию – пусть в святости – таким путем ими не был преодолен.

– А как ты охарактеризуешь человека вообще?

– Невозможность примирения и само неизбежное примирение – вот что такое человек. Со дня рождения и до самого последнего дыхания. И вот что: давай поставим здесь точку. Произвольно. Это тоже будет естественным проявлением жизни – она всегда ставит неожиданные знаки препинания.

– Давай. Но только с обещанием снова поболтать.

– Это ты хорошо сказал – именно поболтать! Ну, это как бог даст. Я хотел сказать, как приведется!

Григор Апоян

©Иллюстрации ЖК и ИИ