Светлой памяти, 240-летию со дня рождения

Василия Андреевича Жуковского

посвящается

Василий Андреевич Жуковский

(русский писатель, поэт, переводчик, критик, педагог)

(1783-1852)

Происхождение. Образование.

Внимательными биографами подмечено, что от смешения кровей родятся талантливые дети, которыми впоследствии гордилась их родина – Россия. И тому есть подтверждение: в жилах Александра Пушкина, Михаила Лермонтова, Льва Толстого, Анны Ахматовой и других литераторов «во стане русской словесности» текла не только славянская кровь. Но открывает этот список классиков – Василий Андреевич Жуковский.

I.

…Во время русско-турецкой войны 1768-1774 годов мещане г. Белёва Тульской губернии ездили за русскими войсками в качестве маркитантов. И был среди них некий мужичок села Мищенского, который отпросился у своего барина Афанасия Ивановича Бунина «на войнушку», пообещав ему – «Вот тебе крест!» – привезти оттуда «пригоженькую турчанку».

Обещание мужик исполнил, – привез барину не одну, а двух молоденьких сестёр Фатиму и Сальху, попавших в русский плен при взятии Бендер (1770 г.). Фатима вскоре умерла от какой-то хвори, а Сальха, муж которой погиб в той войне, пришлась, как говорится, «ко двору» заботливого и доброго русского барина. Впоследствии она приняла православие, и стала зваться Елизаветой Дементьевной, и нарожала Бунину детей. Но девочки во младенчестве умирали, а единственный сын, который появился на свет 29 января (9 февраля) 1783 года, нарекли Василием.

Ситуация была непростая: Афанасий Иванович при законной жене Марии Григорьевне не мог жениться на Сальхе. На помощь Бунину пришел домашний «приживала», обедневший дворянин Андрей Григорьевич Жуковский, который крестил мальчика, и, по обоюдному согласию домочадцев, дал ему свою фамилию и отчество.

Но в это время у Буниных умер их единственный сын, студент Лейпцигского университета. Горе Марии Григорьевны было неутешно, и она всем сердцем привязалась к малышу, а вскоре Васенька стал всеобщим любимцем в семье Буниных.

Афанасий Иванович, согласно традиции, в 1785 году, когда мальчику исполнилось 2 года, записал его сержантом в Астраханский гусарский полк; в 6 лет Василий получил чин прапорщика, но вскоре, по неясной причине, был отправлен в отставку. В том же, 1789 году, ему наняли гувернера – немца, который был обязан не только присматривать за ребенком, но и учить его грамоте, а также и немецкому языку. Но продержался он в доме Буниных недолго: из-за какой-то малой провинности немец вздумал высечь мальчика!.. Реакция была незамедлительной – немчуру тут же отправили восвояси!..

И первоначальным образованием занялся его «приемный отец» Андрей Григорьевич Жуковский, человек высоко образованный, но педагогическим талантом, увы, не обладающий.

II.

В 1790 году семейство Буниных перебралось в Тулу, и зимой Василия отдали в пансион Роде, как «приходящего» ученика. Дополнительно ему наняли персонального учителя Ф.Г. Покровского, который работал в Главном народном училище.

Мальчик рос и воспитывался преимущественно в «женском» окружении: две мамы, племянницы (внучки Марии Григорьевны), все его обожали и баловали. И молодой учитель, не сумев совладать с характером Васеньки, вскоре заявил, что тот совершенно лишен способностей!.. На том и закончилось «домашнее» образование.

А в марте 1791 года неожиданно скончался Афанасий Иванович Бунин. Согласно завещанию, все свое состояние он оставил своим единокровным четырем дочерям. Василию Жуковскому и его матери Сальхе не досталось ничего. Мария Григорьевна Бунина, понимая щекотливость ситуации, передала Елизавете Дементьевне на сына весьма значительную сумму 10 тысяч рублей.

Семья Буниных, похоронив отца, согласно его желанию, в селе Мишенском, вернулась туда, а Василия оставили в пансионе Роде вплоть до его закрытия в 1792 году.

Осенью того же года мальчик поступил в Главное народное училище, но вскоре был исключен за «неспособность».

Что делать?.. Эту весьма неприятную ситуацию разрешила крестная мать Василия и его сводная сестра Варвара Афанасьевна Юшкова, забрав мальчика к себе в Тулу. В её доме собиралось высшее местное общество; здесь читали и обсуждали последние произведения Николая Карамзина и Ивана Дмитриева; пели романсы Юрия Нелединского-Мелецкого, отмечали памятные даты родных и близких родственников.

Впоследствии Жуковский называл её «хранительницей своего детства», где его привечали, одобряли различные увлечения, а также и первые «пробы пера». Дело в том, что в усадьбе Сальково, где жили Юшковы, был домашний театр, и одиннадцатилетний Василий испытал острое желание стать драматургом, равным если не Раскину, то – Сумарокову!.. И в 1794 году он сочинил трагедию на сюжет Плутарха «Камилл, или Освобожденный Рим», а затем – мелодраму по мотивам романа «Поль и Виргилия», где явно угадывались его будущие литературные интересы и способности.

Но перед Варварой Афанасьевной Юшковой стояла чрезвычайно острая проблема – обеспечить достойное будущее Василия, а это было возможно, лишь добившись для него дворянства, чем она и занялась.

Прежде всего было необходимо инициировать процесс о внесении Василия Жуковского во 2-ю часть Родословной книги по Тульской губернии. Благодаря А.И. Протасову (супруг сестры В.А. Юшковой), Военная коллегия выдала «патент на чин» и «посемейный формуляр», где отставка не упоминалась. В один день 25 апреля 1795 года с нарушением формальной процедуры было подано заявление и тут же – вынесено «Определение» о внесении В.А. Жуковского в родословную книгу. Грамота на дворянство была получена 1 июня того же года!..

Но, как говорится, «береженого и Бог бережет», и для того, чтобы не возникло каких-либо неприятностей по линии Департамента герольдии, было принято решение – определить мальчика на действительную службу. И осенью 1795 года в сопровождении соседа – майора Д.Г. Посника – Васеньку Жуковского отправили в Кексгольм, в нарвский полк, где когда-то служил Афанасий Иванович, его отец.

Однако затея эта не удалась, поскольку, согласно указу императора Павла I, брать в офицеры несовершеннолетних воспрещалось!.. Уже гораздо позднее, это нарушение было обнаружено ревизией 1838 года, но из родословной книги Василия Андреевича, к счастью, не вычеркнули, а в следующем году (тогда уже – статского советника) императорским указом Жуковский был пожалован «с потомством» дворянским достоинством.

Однако домашнее образование юный «дворянин» получить был обязан, и Василий целый год провел в имении Мишенское, занимаясь с нанятым преподавателем А.Т. Болотовым. Итогом занятий стала его рекомендация Марии Григорьевне – попытаться устроить Василия в Московский пансион.

В ноябре 1796 года хлопоты по его зачислению начал П.Н. Юшков; по всей видимости, они были успешными, поскольку в январе 1797 года Мария Григорьевна Бунина привезла Жуковского в Москву и представила его инспектору пансиона – профессору кафедры энциклопедии и натуральной истории Московского университета А.А. Прокоповичу-Антонскому.

Экзамен-собеседование с профессором Василий выдержал вполне достойно, более того, выяснилось, что он хорошо знает французский и отчасти немецкий язык, а также превосходно начитан, включая русскую классическую и французскую литературу XVIII века.

Московский университетский пансион.

I

В 1797 году Жуковский был принят в 1 средний класс пансиона (третий из шести) и достаточно быстро привык к уставу и порядкам; кстати, привычку вставать в 5 утра он сохранил до конца жизни.

Программа обучения оказалась весьма либеральной: часть предметов ученики выбирали сами в соответствии со своими потребностями и вкусами. Василий избрал: историю, русскую словесность, французский и немецкий языки, а также – рисование.

Ближайшим его другом стал Андрей Тургенев, сын директора университета. Подростков связывала не только общность интересов, но и круг их чтения. Преподавателем русской словесности был знаток просодии и поклонник М.Ю. Лермонтова и Г.Р. Державина – М.Н. Баккаревич.

В университете для пансионеров издавался обязательный для их чтения журнал «Приятное и полезное препровождение времени», – где можно было опубликовать что-либо свое – стихи, рассказ, или собственные размышления о жизни и образовании.

На зимних каникулах 1797 года Жуковский отправился в Мишенское, которое по завещанию отошло Юшковым. В имении по-прежнему жили Мария Григорьевна Бунина и его мать Елизавета Дементьевна. Василия поселили в бывшем флигеле «приемного отца» Андрея Григорьевича Жуковского, где помещалась собранная им библиотека, и где будущий 14-летний поэт и писатель оставил свои первые серьёзные пробы пера: стихотворение «Майское утро» и прозаический отрывок «Мысли при гробнице», которые были навеяны печальным событием о смерти 28-летней Варвары Афанасьевны Юшковой, скончавшейся от чахотки в мае того же года:

«Серебристая, бледно мерцающая луна светит, совершенно по-юнговски, над полуразвалившейся границей; результат – сладкое уныние, задумчивость, томность. Вселенная представляется гробом, но смерть – торжество, она – путь в вечно блаженную страну».

Первое стихотворение, как впоследствии отмечал критик В. Афанасьев, «получилось ученически робким» и выглядело, как подражание одновременно Державину и Дмитриеву. Ода Державина «Бог» произвела на юного Василия такое сильное впечатление, что он перевел её на французский язык и написал автору восторженное письмо. Первые литературные опыты Жуковского, тем не менее, были одобрены и М.Н. Баккаревичем и переданы в редакцию «Приятного и полезного препровождения времени».

II

После знакомства с Андреем Тургеневым Жуковский всерьез заинтересовался немецкими романтиками, для чего пришлось вплотную заняться языком. Но давался он Василию нелегко: даже в 1808 году он признавался, что все еще скверно знаком с немецкой литературой и язык знает не так хорошо, как бы ему хотелось.

Между тем учёба шла вполне успешно: каждый год на выпускных экзаменах именно Жуковскому поручалось произносить торжественные речи, которые неизменно публиковались в журнале. В начале 1799 года было основано Собрание воспитанников университетского благородного пансиона, председателем которого был избран Василий Жуковский.

Лучшие творения участников этого Собрания – В. Жуковского, А. Тургенева, Г. Гагарина, М. Контогорова (стихи, басни, драма, прозаические произведения и пр.) –составили сборник «Утренняя заря», который вышел в свет в 1800 году.

О чем же мечтало, о чем волновалось юное поколение?.. Для Жуковского более всего были важны темы и проблемы «внутреннего человека» нравственно-философского характера, а также общей картины мироздания, но главная идея его речей и статей заключалась в нравственном совершенствовании обыкновенного человека.

В июне 1800 года по результатам выпускных экзаменов Жуковский удостоился именной серебряной медали, а его имя было помещено на мраморной доске у входа в пансион.

Мария Григорьевна в честь окончания учебы подарила Василию все 35 томов «Энциклопедии» Дидро-д*Аламбера. Будущее Жуковского было вполне определенным: еще с 15 февраля 1800 года он числился в бухгалтерском столе Главной Соляной конторы с жалованием 175 руб. в год. С того же числа ему был пожалован и статский чин городского секретаря.

Служба в Соляной конторе.

Окончив пансион, Жуковский жил в доме Юшковых, где Василию были выделены две комнаты на антресолях.

Привычка вставать в 5 утра позволяла ему выкраивать не менее 3 часов для написания или перевода пары-тройки страниц до начала службы. К концу 1800 года он перевел комедию Августа Коцебу «Ложный стыд» и предложил её дирекции московских театров; пьеса была принята и выдержала несколько постановок.

А.Ф. Мерзляков (критик) свел его с разорившемся издателем Зеленниковым, который заказал Жуковскому переводы модных тогда повестей и романов, с условием, что денежный гонорар будет выплачиваться «по случаю», когда перевод будет востребован, но сверх платы можно будет брать домой книги «из неходовых».

Жуковский перевел роман Коцебу «Мальчик у ручья», за что, в качестве награды, получил 36 томов «Естественной истории» Бюфдона. В библиотеке Василия вскоре появилось: полное собрание сочинений Лессинга, сочинения А. Смита, Ш. Бонне, аббата Баттё, а также исторические сочинения Шефтсбери, Канта, Кондильяка и Руссо. Все это было прочитано, изучено и составило не один десяток страниц, исписанных юношей личными суждениями по вопросам сущности и происхождения человека.

…Место в Соляной конторе Жуковский с известной долей иронии называл «синекурой», хотя это не соответствовало действительности.

На самом деле служба раздражала и тяготила Жуковского; в одном из писем А.Ф.  Мерзлякову он именовал её «гнилой». Большинство сослуживцев было много старше его, сразу не сложились отношения и с начальством. Однако, несмотря на это, карьера Василия складывалась вполне успешно: уже 18 октября 1800 года он был повышен в чине до губернского секретаря, а 14 октября 1801 года имел чин 12-го класса табели о рангах, и вне правил был сразу пожалован чином титулярного советника, состоящего в 9-м кассе табели о рангах. С присущим возрасту максимализмом юноша писал:

«Я только одна планета, которая, плавая над безобразною структурою мундирной сволочи, мыслит an—dessus du vulgaire».

В письмах матери Жуковский жаловался на судьбу и выражал желание переехать в Петербург. Елизавета Дементьевна ответила: «Отъезд твой в Петербург не принес бы мне утешения: ты, мой друг, уже не маленький. Я желала бы тебе, чтобы ты в Москве старался себя обосновать хорошенько… Мне кажется, многое зависит больше от искания. Можно, мой друг, в необходимом случае иногда и гибкость употребить: ты видишь, что и знатней тебя не отвергают сего средства».

В другом письме мать укоряла его за чрезмерные, по её мнению, траты на приобретение книг и посещение театров. В ответ Василий снова жаловался матери, что по складу своего характера продвинуться в конторе вряд ли сможет.

В 1801 году роман Коцебу в переводе Жуковского вышел в четырехтомном издании малого формата; вскоре в том же году в его переводе появилась и повесть «Королева Ильдегерда» того же автора.

А. Ф. Мерзляков, посредник между Зеленниковым и Жуковским, выговорил для него гонорар в размере 5 руб. за печатный лист (что составило 80 руб. за издание «Королевы»).

Далее Василий взялся за перевод повестей Жан-Пьера Флориана «Вильгельм Телль» и «Розальба», опубликованные впоследствии в одном томе в 1802 году.

Но кроме службы и зарабатывания «на хлеб насущный» хотелось дружеского общения с близкими по духу единомышленниками. Поэтому ещё в 1801 году, по инициативе Мерзлякова, было проведено организационное собрание «Дружеского литературного общества», в ряды которого вошли: В. Жуковский, А. Тургенев, А. Кайсаров, А. Воейков и другие литераторы. Первое заседание (собирались по субботам) открылось чтением «Оды к радости» Шиллера. Зимой и весной того же года в разное время Жуковский произнес три речи: «О дружбе», «О страстях», «О счастье», вызвавшие горячие дебаты слушателей.

…В ноябре 1801 года Андрей Тургенев был отправлен на службу в Петербург, после чего у Василия не осталось в Москве близких задушевных друзей.

Стремление Жуковского покинуть службу натыкалось на непонимание матери и Марии Григорьевны Буниной. Однако приятели и особенно Андрей Тургенев настаивали, что строго совмещать чиновные и литературные занятия необязательно, тем более служа в Соляной конторе. Наконец, отношения Жуковского с начальством приняли форму открытого конфликта, после чего Василий перестал появляться на службе; наказание последовало незамедлительно: он был отстранен от должности и помещен под домашний арест. За него хлопотали: И. П. Тургенев (по просьбе сына Андрея) и директор университета Прокопович-Антокольский. От ареста поэта освободили, но со службой он решительно расстался – подал в отставку!..

Жуковский писал Андрею Тургеневу, что готов питаться только хлебом, но служить Отечеству он будет лишь тем, чем может – пером сочинителя.

Писал он и Марии Григорьевне, прося разрешения поселиться в Мишенском. 4 мая 1802 года, уже после отставки и «для определения к другим делам», состоявшейся 30 апреля, он получил от нее ответ: «Теперь осталось тебе просить отставки хорошей и ко мне приехать… Всякая служба требует терпения, а ты его не имеешь. Теперь осталось тебе ехать ко мне и налаживать свои дела с господами-книжниками».

Выбор жизненного призвания.

I

Примерно в это же время к Василию Жуковскому (при посредстве Тургеневых) обратился П. Бекетов, основатель лучшей типографии в Москве того времени. Бекетов планировал выбрать для перевода значительные произведения европейской литературы; Жуковский предложил роман испанского писателя Мигеля де Сервантеса «Дон-Кихот» во французском переводе. Выбор был одобрен, но работа растянулась на много лет: 1 том вышел в 1804 году, а полное издание завершилось в 1806 году.

Кроме «Дон-Кихота» появился в 1802 году еще один заказ – переложить элегию Грея «Сельское кладбище» на русский язык. Готовый перевод Жуковский отвез Николаю Михайловичу Карамзину на дачу в Свирлово, который взялся за редактирование для вновь основанного журнала «Вестник Европы». Но перевод не понравился Карамзину, однако он указал на весьма удачные строки и посоветовал работать дальше, ибо «может получиться великолепная вещь!».

Влияние Николая Михайловича оказалось для Жуковского мощным стимулом к поэтическому воплощению и философской рефлексии феномена меланхолии.

Осенью Василий Андреевич вернулся в Москву для переговоров с Бекетовым. Чувство одиночества не отпускало его: кружок единомышленников перестал существовать: Александр Тургенев учился в Гёттингене, Андрей служил в Петербурге, Алексей Мерзляков готовился к получению профессорского звания. И в честь собственного 20-летия Жуковский написал стихи:

«К моей лире и к друзьям моим»

Не нужны мне венцы вселенной,

Мне дорог ваш, друзья, венок!

На что чертог мне позлащенный?

Простой, укромный уголок,

В тени лесов уединенной,

Где бы свободно я дышал,

Всем милым сердцу окруженный,

И лирой дух свой услаждая, –

Вот все – я больше не желаю,

В душе моей цветет мой рай.

Я бурный мир сей презираю.

О, лира, друг мой, утешай

Меня в моем уединенье;

А вы, друзья мои, скорей

Оставя свет сей треволненный,

Сберитесь к хижине моей!..

Там, в мире сердца благодатном,

Наш век как ясный день пройдет;

С друзьями и тоска приятна,

Но и тоска нас не найдет,

Когда придется нам расстаться,

Не будем слез мы проливать:

Недолго по земле скитаться,

Друзья! Увидимся опять.

1803 г.

Весной того же года Жуковский вновь посетил Карамзина (он был женат на сестре покойного мужа Е.А. Протасовой). Василий Андреевич был восхищен тем, как Карамзин умел выразить обуреваемые его самого чувства. Говорили они доверительно, по вечерам гуляли в Останкино, делясь самым сокровенным.

Следует заметить, что дружба с Карамзиным была для Жуковского, как «бальзам на душу», ни с кем у него не было такой проникновенной близости душ и доверия, как с Николаем Михайловичем. Именно Карамзин занял в литературной судьбе поэта огромное место: Николай Михайлович стал для него учителем не только в поэзии, но и в жизни, а в 1815 году в одном из писем Жуковский назвал его своим «евангелистом».

…Но 8 июля 1803 года в Петербурге в возрасте 21 года скоропостижно скончался самый близкий друг Жуковского – Андрей Тургенев, что повергло его в глубокую тоску. Он решил собрать и издать переписку с Тургеневым, приобщив к ней краткое жизнеописание Андрея, для чего просил родных покойного прислать альбом и его дневники, а в январе Жуковский отправил Александру Тургеневу стихотворное послание с намеренным цитированием «Элегии» его умершего брата.

Через год после кончины Андрея поэт начал вести дневник, ибо возникла острая нужда в старшем товарище-наставнике, который бы подчинил его себе и руководил бы нравственным воспитанием.

Александру Тургеневу он писал, что с Андреем потерял то, «чего не заменю или не возвращу никогда: он был моим руководцем, которому бы я был готов покориться».

II

Но жизнь бежала стремительно: вскоре состоялась свадьба вдового Карамзина с побочной дочерью А.И. Вяземского – Екатериной Андреевной Колывановой. Стало известно, что Николай Михайлович добился звания государственного историографа и ежегодного пособия для работы над историей России.

Это подвигло Жуковского к размышлениям на тему служения Отечеству. В дневнике он задавал сам себе вопрос: «Что ты разумеешь под словом «служить»? И отвечал:

«Разумею действовать так, чтобы последняя была не противна первой».

…Зимой 1804 года вышел из печати 1-ый том «Дон-Кихота» с иллюстрациями, который разошелся очень быстро. В январе следующего года в Москву вернулся Василий Андреевич, и Бекетов, с его согласия, начал печатать сразу трехтомник «Дон-Кихота». Полученные гонорары позволили Жуковскому взяться за перестройку дома в Белёве, который еще в 1797 году получил в наследство от тётки; молодой писатель явно хотел обрести независимость от семейства.

В середине месяца того же года из Германии вернулся Александр Тургенев, и Василий Андреевич в его обществе отправился в Петербург. Поселились они у родственников Державина – Дмитрия Блудова, который стал гидом Жуковского в северной столице. Ему удалость попасть в императорский Эрмитаж, побывал он и в Академии художеств, в Строгановской галерее с прекрасной и богатой экспозицией картин известных художников. Кстати, следует сказать, что сам Жуковский прекрасно рисовал и писал портреты своих близких знакомых.

В театр друзья ходили почти каждый вечер, а некоторые спектакли смотрели по многу раз. Наибольшее впечатление произвела на Василия Андреевича трагедия Озерова «Эдип в Афинах»; состоялось и личное знакомство драматурга и начинающего поэта.

Особенностью творческого роста Жуковского являлся процесс самообразования в соединении с нравственной и творческой (литературной) потребностью, как автора и переводчика с иностранных языков. Для этого дотошный Жуковский завел 2 тетради: «Примеры слога, выбранные из лучших французских прозаических писателей и переведенные на русский язык Василием Жуковским». И вторая – «Избранные сочинения Жан-Жака Руссо», где, в соответствии с каталогом систематической библиотеки петербургского книготорговца, книги были подобраны по разделам: история, естествознание, логика, эстетика, грамматика, риторика, критика, педагогика, политика, юриспруденция, физика, география, медицина и экономика, что помогало поэту в зависимости от потребности восполнять недостающие знания.

Роковая любовь.

В конце мая 1802 года Василий Жуковский покинул Москву и перебрался в Мишенское, где жили почти все представители семейства Юшковых и Вельяминовых, в том числе, единокровная сестра Жуковского – молодая вдова Екатерина Афанасьевна Протасова. Овдовев, она была очень обеспокоена тем, что не сможет дать приличное образование своим дочерям, Маше и Даше, поэтому обратилась к Жуковскому с просьбой помочь. И девятнадцатилетний Василий, которому осточертела служба в Соляной конторе, принял предложение Протасовой – стать домашним учителем девочек. Следует заметить, что Жуковский был прирожденным учителем, не зря несколько лет спустя, его пригласили ко двору, сначала в качестве преподавателя русского языка и литературы к невесте великого князя Николая Павловича (будущего императора Николая I), и прусской принцессы Шарлотты, окрещённой Александрой Федоровной, а затем – воспитателем при великих князьях Николае и Михаиле.

Итак, Василий Андреевич в 1805 году перебрался в Белёво, где ничего не мешало заниматься полезным и очень приятным делом. Он стал для девочек одновременно и гувернером, и учителем, и близким, родным человеком. Естественно, Жуковский не получал жалования, зато мог обучать своих учениц тем предметам, какие считал наиболее важными. Дочери Екатерины Афанасьевны, особенно Мария, очень привязались к Василию.

В дневнике от 9 июля 1806 года 23-летний Жуковский задался вопросом:

«Можно ли быть влюбленным в ребёнка?».

Речь шла о его романтическом влечении к старшей из девочек – 12-летней Марии. Это сразу же сказалось на поэтической активности Василия Андреевича: если в 1805 году он написал всего 3 стихотворения, то в следующем – 43!..

Первое обращение в дневнике к Маше Протасовой относится еще к 12 августа 1805 года, это описание их диалога, причем реплики, обращенные к девочке, даны по-французски.

Частые отъезды Е.А. Протасовой с дочерями в имение погружали Жуковского в меланхолию, кроме того, дела сразу шли плохо, а гонорар за последний том «Дон-Кихота», как было обещано в который раз издателем, ему должны были доставить в Белёв.

После возвращения Протасовых занятия возобновлялись. В противоположность принятому в те времена поверхностному образованию девочек, Жуковский занимался с ними историей, читал Герольда и Тацита, а вечером были – философия и литература, эстетика и натуральная история. Он разработал подобнейшие планы, причем преподаватель и его подопечные учились вместе: он читал с ними то, что было необходимо и ему самому.

В одном из планов он детально перечислял:

«Читать стихотворцев не каждого особенно, но всех одинакового рода вместе; частный характер каждого сделается ощутительнее от сравнения. Например, Шиллера, как стихотворца философического – вместе с Гёте и другими; – как трагика – вместе с Шекспиром; чтение Расиновых трагедий перемешивать с чтением Вольтеровых и Корнелевых. Эпических поэтов перечитывать каждого особенно, потом вместе те места, в которых каждый мог иметь один с другим общее: дабы узнать образ представления каждого. Сатиры Буало – с Горциевыми, Поповыми и Кантемировыми. Оды Рамлеровы, Горациевы – с одами Державина, Жан-Батиста Руссо и прочих.  Или не лучше было бы философические, последнее – эстетическое; из обоих бы составилась идея полная».

Жуковский стал для своих учениц и педагогом, и товарищем; они общались к нему на «ты», однако называли его по имени-отчеству, либо – Базилем. Поэт стремился к открытости в отношениях, в частности, к выработке полезных привычек и к совместному анализу поступков учениц, даже самых маловажных.

Но в краткие минуты отдыха Жуковский умудрялся писать стихи, однако работа двигалась медленно, в частности, около двух месяцев он работал над элегией «Вечер», отрывок из которой здесь приводится:

Сижу, задумавшись: в душе моей мечты;

К протекшим временам лечу воспоминаньем.

О, дней моих весна, как быстро скрылась ты,

С твоим блаженством и страданьем!

Где вы, мои друзья, вы, спутники мои?

Ужели никогда не зреть соединенья?

Ужель иссякнули все радостей струны?

О, вы, погибши наслажденья!.. 

Но молодость есть молодость, и Жуковский… влюбился!.. При самой первой встрече с Машей Протасовой он понял, что видит её не девочкой, а такой женщиной, какой она может стать в будущем.

«Я не требую слишком многого, – пишет он в дневнике, – в июне, как приехал в Белёв и поселился в доме Протасовых, – хочу иметь некоторые удовольствия, возможные всякому, бедному и богатому человеку; удовольствие от занятий, от умеренной, но постоянной деятельности, наконец, от спокойной, порядочной семейной жизни».

Все его идеалы вдруг нашли воплощение в милых чертах Машиного лица, в её мягком голосе и пылком нраве. «Я был бы с нею счастлив, – писал он в дневнике. – Она умна, чувствительна, она узнала бы цену семейного счастья и не захотела бы светской рассеянности». Тут же появились и стихи:

Младенцем быть душой:

Счастливо созерцать,

Не тела красотой,

Любезностью пленять.

Поэт испытывал самые возвышенные чувства к своей племяннице Марии Николаевне; но молодых людей смущало их двусмысленное положение: жили в собственном доме, где вместе читали и обсуждали Руссо, а спали в соседних комнатах.

Андрей Тургенев, узнав о романе Жуковского, сравнивал их отношения с чувствами Петрарки и Лауры.

Но как любому большому поэту, Жуковскому был присущ дар предвиденья. В стихотворении «К Нине» (так называл в стихах Машу, пытаясь скрыть свои чувства) он писал: «Сей пламень любви Ужели с последним дыханьем угаснет?».

В 1811 году Жуковский впервые решился посвататься к Марии Протасовой. Девушка отвечала взаимностью, но поэт получил решительный отказ от Екатерины Афанасьевны, женщины глубоко религиозной, свято чтившей церковные уставы: «Вы родня! Ты – дядя, она – твоя племянница! Оставь мою дочь в покое!».

Это была первая в его жизни драма!.. Но беда, как известно, не приходит одна: в мае того же года ушла из жизни Мария Григорьевна Бунина, его приёмная мать, а через 10 дней скончалась и Елизавета Дементьевна, которая привезла сыну это известие. Похоронив обеих на кладбище Новодевичьего монастыря, после такого унизительного «демарша» со стороны Екатерины Афанасьевны, Жуковский был вынужден уехать в Москву, и вскоре началась война с Наполеоном.

«Певец во стане русских воинов».

I

С началом военной компании Жуковский посчитал для себя необходимым принять участие в защите Родины, и 12 августа 1812 года его зачислили в ополчение в чине поручика. Он имел право ехать верхом, но предпочел идти в общем строю; так он стал участником Бородинского сражения. Во время Бородинской битвы ополченцы в составе Мамонтовского полка находились в резерве русской армии; позднее Жуковский так описал этот день:

«Мы стояли в кустах на левом фланге, на который напирал неприятель; ядра невидимо откуда к нам прилетали; все вокруг нас страшно гремело; огромные клубы дыма поднимались на всем полукружье к горизонту… Но мы недолго стояли на месте: армия тронулась и в глубоком молчании пошла к Москве…».

После отхода армии к Тарутину служившие в штабе М.И. Кутузова братья Кайсаровы добились прикрепления к нему и Василия Жуковского. В сентябре его отправили курьером в Орел, куда эвакуировали 5000 раненых, где он встретился со знакомым ему губернатором П.И. Яковлевым, который всячески способствовал молодому человеку выполнять возложенные на него обязанности. В общей сложности, Жуковский пробыл там месяц, занимаясь обустройством госпиталей и делая закупки для армии. 10 октября он прибыл в Москву, только что оставленную французами.

Не имея ни способностей, ни талантов к военной службе, Василий Андреевич при штабе стал оформлять деловые бумаги по поручению квартирьера-майора М.Д. Скобелева, деда знаменитого генерала.

Произошло это случайно: не в состоянии составить записку на имя М.И. Кутузова, майор попросил Жуковского об одолжении, а далее стиль письма настолько понравился главнокомандующему, что Скобелев стал регулярно давать Жуковскому письменные поручения. Об этом узнал Ермолов, и после сражения под Красным доложил князю Кутузову, что есть, мол, у нас некий хлопец – поэт, который стихи печет, как блины; и надо бы поднять настроение солдатиков. В результате 10 ноября 1812 года в походной типографии отдельной листовкой было отпечатано стихотворение «Вождю победителей», которое восторженно встретили молодые воины.

Успехи Жуковского как пропагандиста и его личное мужество, проявленное под Бородиным и под Красным, были отмечены орденом св. Анны 2 степени.

Под Вильно суровой зимой 1812 года Жуковский сильно простудился и слег в горячке, 18 декабря его поместили в госпиталь, где поэта дважды навещал Федор Глинка. А слуга Жуковского, пользуясь ситуацией, сбежал с вещами, оставив хозяина без всяких средств!..

Неразбериха была глобальная, такая, что адъютант Кутузова не смог разыскать Жуковского, которого планировали взять в штаб армии на штатную должность. В Москве ни Тургенев, ни Вяземский также ничего не знали о судьбе поэта, и пытались разыскивать его в Петербурге, но все было тщетно.

Через некоторое время несколько оправившись от хворобы, Василий Андреевич сам связался с Главным штабом. В результате он был удостоен чина штабс-капитана, и ему был предоставлен бессрочный отпуск по болезни. Будущее поэта было, мягко говоря, туманным: из-за войны он потерял половину всех имевшихся у него средств; надо было восстанавливать гардероб, утраченный в пожаре Москвы, искать новое место жительства, а также – дело, которые бы ему приносило некоторую возможность прилично существовать…

II

В Москву, только что оставленную французами, Жуковский прибыл 10 октября; это стало исходной точкой для элегии-оды «Певец во стане русских воинов», первый вариант которой разошелся по армии в стихах, который переписывали, размножали и заучивали наизусть. Василий Львович Пушкин, прочитав «Певца», тут же написал П.А. Вяземскому, что это «лучшее произведение на русском языке». Тема, и особенно поэтический прием – призыв не к разуму, но к сердцу читателя, сразу сделал стихотворение предельно популярным:

О, братья, о сыны возвышенных славян,

Воспряньте! Вам Перун для мщенья свыше дан.

Отмщенья! – под ярмом народы восклицают, –

Да в прах, да в прах падут погибели творцы!..

В ноябре 1805 года Жуковский передал элегию-оду издателю Коченовскому, который поместил ее в декабрьский номер журнала «Вестник Европы». Стихотворение сделало автора настолько известным, что незнакомые люди снимали на улице перед ним шляпы и пожимали руки. Композитор Кашин положил текст на музыку, а затем добавил к нему и «хор».

Александр Тургенев, прочитав оду, назвал Жуковского «великим поэтом», и посоветовал издателю выпустить её отдельным изданием с виньеткой, где должен был быть изображен бард, созерцающий летящие тени.

Видимо, благодаря этому успеху, а также – протекции Карамзина и Дмитриева книгопродавец предложил Жуковскому 3 комнаты в своем доме при университете, что было чрезвычайно удобно для наблюдения за набором и версткой отредактированных материалов.

Но произошло еще одно важное событие: в этой оде, помимо перечисления имен героев солдат и полководцев, были слова о самой светлой и восторженной любви. Они-то и принесли автору всероссийскую известность и славу не только простым читателям, но и знати, царедворцам, отрывок из которой здесь публикуется:

…Любови сей полный кубок в дар!

Среди борьбы кровавой

Друзья, святой питайте жар:

Любовь одно со славой…

Кому здесь жребий уделен

Знать тайну страсти милой,

Кто сердцем сердцу обручен:

Тот смело, с бодрой силой

На все великое летит;

Нет страха; нет преграды;

Чего-чего не совершит

Для сладостной награды?

Ах, мысль о той, кто все для нас,

Нам спутник неизменный;

Везде знакомый слышен глас,

Зрим образ незабвенный!

Она – на бранных знаменах,

Она – в пылу сраженья,

И в шуме стана, и в мечтах

Веселых сновиденьях.

О сладость тайные мечты!

Там, там за синей далью

Твой ангел, дева красоты,

Одна с своей печалью;

Грустит, о друге слезы льет,

Душа в молитве,

Боится вести, вести ждет:

«Увы! Не пал ли в битве?»

И мыслит: «Скоро ль, дружный глас,

Твои мне слышать звуки?

Лети, лети, свиданья час,

Сменить тоску разлуки».

…Святое имя призовем

В минуты смертной муки,

Им мы дышали в мире сем,

С той нет и так разлуки:

Туда душа перенесет

Любовь и образ милой…

О, други, смерть не все возьмет;

Есть жизнь и за могилой!.. 

Императрица Мария Федоровна, мать императоров Николая I и Александра I, пришла в восторг от этих стихов и пожелала иметь автограф автора, что и было исполнено.

Кроме того, Жуковский написал послание Александру I, после чего Карамзин, по просьбе императрицы Марии Федоровны, представил Жуковского ко двору.

А между тем поэт, избежав гибели в бою, заболел тифом и провалялся в госпитале более двух месяцев, а по выздоровлению, в начале 1813 года ушел в бессрочный отпуск.

…Семья Протасовых войну пережила в Дерпте, и Василий Андреевич, узнав об этом, отправился туда, в надежде добиться желаемого.

Его, орденоносца, встретили очень радушно, и у Жуковского возникли робкие надежды, а баллады и стихи вновь полились рекой: «Старушка», «Варвара», «Ахилл», «Эльвира и Эдвин» и другие. И однажды он решился – вновь сделал предложение Машеньке, но снова получил категорический отказ от Екатерины Афанасьевны!..

В конце концов, Маша поняла, что у нее нет другого выхода, как выйти замуж за умного и порядочного человека, профессора медицины Дерптского университета Иоганна (Ивана Филипповича) Мойера (кстати, учителя двух замечательных людей: основателя русской военной медицины Николая Пирогова и военного врача–энтолога Владимира Даля – ред.), который давно и настойчиво ухаживал за Марией Протасовой.

«Бог хотел дать мне счастья, послав Мойера, но я не ждала счастья, видела одну возможность перестать страдать», – записала Мария в своем дневнике.

Депрессия Жуковского накрыла тяжелейшая, ничего не радовало: ни успехи на литературном поприще, ни избрание его почетным доктором философии Дерптского университета, ни благоволение императорского двора, где его принимали по-царски.

После венчания Марии Протасовой с Мойером Жуковский писал Тургеневу:

«Старое все миновалось, а новое никуда не годится, душа как будто деревянная. Что из меня будет, не знаю. А часто хотелось бы и совсем не быть. Поэзия молчит. Для нее еще нет у меня души. Прошлая вся истрепалась, а новой я еще не нажил. Мыкаюсь, как кегля».

Жизнь в Дерпте, отмечал его приятель А.Н. Веселовский, отразилась в поэзии Жуковского весьма слабо. За полтора года, там проведенных, он дописал по убедительной просьбе Тургенева лишь «Певцы в Кремле», и против воли работал над «Вадимом».

Романтическая тематика требовала от поэта обращения к наиболее важной теме из национального прошлого родной страны, но для Жуковского той поры не существовало российской древности, и он обращался к немецкой и английской тематике, языками которых владел в совершенстве.

На новом поприще.

К этому времени песни, романсы, баллады Василия Жуковского времен его драматической любви были изданы отдельным сборником и составили ему славу лучшего русского Поэта. Кроме того, в 1816 году он написал первый официальный гимн России «Молитва русских». И хотя это был вольный, сильно измененный перевод английского гимна «Боже, храни короля», император Александр I пожаловал штабс-капитану В. Жуковскому пенсию «по 4 тысячи рублей в год». (Впоследствии гимн был автором переписан и назван «Боже, Царя храни!», который просуществовал с 31 декабря 1833 года до Февральской революции 1917 года, и был официальным гимном Российской империи – ред.).

Между тем влияние Жуковского при дворе росло, и в 1825 году в чине надворного советника поэта назначили наставником будущего императора Александра II.

Несмотря на высокое назначение Василий Андреевич в 1826 году выпросил высочайшее разрешение поехать лечиться за границу, где он провел 8 месяцев, живя в Дрездене, именно там он составлял программы для обучения и воспитания цесаревича, будущего императора России. Об этом Жуковский сообщил в письме Петру Вяземскому: «Я здесь так же занят, как в Петербурге; занят уроками детскими, таблицами, выписками, приготовлениями к трудам петербургским. Я теперь пропал для литературы… Я принадлежу наследнику России. Эта мысль сияет предо мною, как путеводная звезда».

Там же, в Германии, Жуковский перевел на русский язык несколько сказок братьев Гримм: «Колючая Роза», «Братец и сестрица», «Милый Роланд и девица ясный цвет» и «Красная шапочка», которые были отправлены издателям Гречу и Булгарину и напечатаны в журнале «Детский Собеседник».

Параллельно Василий Андреевич работал и над учебным планом обучения наследника (которому 8 лет – ред.), который он представил Николаю I с подробнейшими примечаниями, где изложил свое видение, как следует воспитывать «либерала на троне».

Плоды педагогического труда Жуковского трудно переоценить: его августейший воспитанник стал Царем, который впоследствии отменил многовековое рабство и навсегда изменил облик империи.

Любопытно отметить план педагогического метода Жуковского:

«Сей период можно сравнить с приготовлением к путешествию», – писал поэт в предисловии к начальному этапу, состоящему из 3-х важнейших частей: «Компас. Предварительное образование ума – практическая логика. Образование сердца: развитие нравственного чувства посредством первых понятий религии. Карта. Знания. Сообщение вкратце, в связи, в ясной и полной системе, сообразуясь с понятием воспитанника, наблюдая нужную постепенность всех тех познаний, которые после должны быть предложены ему отдельно, как науки со всеми необходимыми подробностями. Орудия. Языки способны дополнять сообщенное знаниями, а также собственно приобретенными талантами».

«Арзамасское общество безвестных людей».

Кружок, названный этим именем, впервые собрался 14(26) октября 1815 года в доме С.Г. Уварова, где присутствовали 6 человек: В.А. Жуковский, Д.Н. Блудов, С.Г. Уваров, Д.В. Дашков, А.И. Тургенев и С.П. Жихарев. Они отказались от общения с членами «Беседы» и Российской Академии, приняв шуточное «крещение», после которого каждый получил прозвище, взятые из баллад Жуковского. На следующих собраниях в кружок были приняты: П.Н. Полетика, Д.П. Северин и А.Ф. Воейков. В знак уважения почетным членом кружка сделали самого Карамзина. На встречах кружка бывал и лицеист А. Пушкин; в том же году он впервые провозгласил себя «арзамасцем», и так подписывался в посланиях Жуковскому. Однако рассмотрение его кандидатуры и официальное принятие в кружок произошло несколько позднее.

Прозвища участников «Арзамаса» брались из осмеянных А.А. Шаховским баллад Жуковского: С.Г. Уваров – «Старушка», ДН. Блудов – «Кассандра», Д.В. Дашков – «Чу», Ф.Ф. Вигель – «Журавль», С.П. Жихарев – «Громобой», Д.П. Северин – «Резвый кот», А.И. Тургенев – «Эолова арфа», П.А. Вяземский – «Асмодей», К.Н. Батюшков – «Ахим», А.С. Пушкин – «Сверчок», Д.В. Давыдов – «Армянин», А.Ф. Воейков – «Дымная печурка», Жуковский – «Светлана».

В октябре 1815 года членство было предложено и Василию Львовичу Пушкину, которому Жуковский предложил назваться «Пустынником»; его принятие в общество было обставлено сложной церемонией, пародирующей масонские ритуалы.

В 1816 году А.И. Тургенев через министра народного просвещения князя Голицына представил Государю 1-ый том собрания сочинений Жуковского, вышедшего в 1815 году, что произвело на него большое впечатление. В результате, 30 декабря 1816 года указом Александра I поэту, состоящему в чине штабс-капитана, была назначена пожизненная пенсия в 4000 руб. в год, «как ознаменование Моего к нему благоволения, так и для доставления нужной при его занятиях независимого состояния.

Указ был оглашен на заседании «Арзамаса» 6 января 1817 года, и по этому поводу был устроен большой праздник.

Наставник императорской семьи.

(1817-1841)

Судьба Жуковского в очередной раз, в силу внешних обстоятельств, определилась случайно. В конце апреля 1817 года. в Дерпт прибыл А. Глинка, помощник воспитателя при великих князьях Николае и Михаиле, назначенный учителем русского языка молодой супруги великого князя Николая прусской принцессы Фредерики-Луизы-Шарлотты-Вильгельмины. Но Глинка был тяжело болен, поэтому не мог оставить должность, не предложив замены, поэтому он и обратился к Жуковскому.

Василий Андреевич тут же посоветовался с Тургеневым, стоит ли браться ему за такое ответственное дело?.. Иван Сергеевич горячо поддержал поэта, ибо место чрезвычайно почетное и выгодное: 5000 руб. жалование, квартира во дворце великого князя; занятия ежедневно по одному часу, а прочее время свободно!..

И Жуковский согласился «Обязанность моя, – писал он впоследствии Тургеневу, – соединена будет с совершенной независимостью. Это главное!.. Эта не работа, а занятие благородное… Здесь много пищи для энтузиазма, для авторского таланта».

В ожидании назначения в мае Жуковский добрался до Санкт-Петербурга и вновь поселился у Блудова, посещая заседания «Арзамаса». Однако новые цели были ему пока не совсем ясны, кроме того, он видел, что первоначальный «Арзамас» практически умер. На последнем заседании Жуковский, как обычно, вел протокол, который скорее был печален, чем весел:

«Братья-друзья, арзамасцы! Вы протокола послушать, верно, надеялись. Нет протокола!.. Все позабыл я, что было в прошедшем у нас заседании! Все, да и нечего помнить! С тех пор, как за ум мы взялись, ум от нас отступился! Мы перестали смеяться, веселиться. Смех заступила зевота, чума окаянной Беседы!..».

Для Жуковского наступала новая, неизвестная ему пора – обязанность служить царскому двору со всеми его сложностями и требованиями.

Иван Иванович Дмитриев (поэт, баснописец, государственный деятель, министр юстиции; 1760-1837г.г. – ред.) 6 сентября сердечно поздравил Жуковского с Высочайшим благоговейным назначением, и вскоре поэт отправился вместе с монаршим семейством в Москву. Там он жил сначала у своего приятеля Антоновского, а вскоре ему обустроили квартиру непосредственно в Кремле – в кельях Чудова монастыря.

Первое занятие с Великой княгиней состоялось 22 октября, а спустя 5 дней Василий Андреевич писал в дневнике: «без всякого беспокойства… смотрю на будущее и весь отдан настоящему. Милая, привлекательная должность. Поэзия, свобода!».

Нужно заметить, что к себе Жуковский относился весьма сурово, подвергая беспощадному самоанализу. В дневнике он разделил себя на две составляющие: первая – человек высоких и чистых побуждений; вторая – личность мелочная и слабая, которую всякая незначительная «заноза» приводит в отчаяние.

Ему предстояло прежде всего научить Её величество русскому языку. Занятия с строились по тем схемам, которые разработал Жуковский. Однако дело двигалось, как говорится, «ни шатко, ни валко»: Великая княгиня не была в восторге от педагогических талантов своего учителя, а впоследствии она вспоминала, что «человек он был слишком поэтичный, чтобы оказаться хорошим учителем (…) Поэтому русский язык я постигала плохо (…) и в продолжение многих лет не имела духу произносить при нем цельных фраз».

Но было и еще одно обстоятельство, затрудняющее обучение: Великая княгиня должна была вот-вот родить, поэтому занятия с мая 1818 года пришлось прервать.

У Жуковского появилось время заняться любимым делом. В октябре вместе с Карамзиным он был принят в Российскую Академию наук, а в ноябре, заболев какой-то хворью, сделал множество переводов из Мольера, в том числе, «Мещанин во дворянстве», что очень понравилось Великой княгине.

Общаясь в кругу красивых, великосветских дам, 36-летний Жуковский вновь почувствовал вкус к жизни, а также обострилась тоска «по семейному счастью». В 1819 году он серьезно увлекся 22-летней фрейлиной императрицы С.А. Самойловой, что подвигло поэта посвятить ей стихотворение «Платок графини Самойловой». Но отношения между ними выстраивались по той же схеме, что и с Марией Протасовой: объяснение состоялось, однако ни к чему хорошему не привело, ибо, осознавая разницу в социальном положении, робкий романтик не посмел препятствовать, как выяснилось, чужому счастью.

Произошло это знакомство в Павловске, где Жуковский заканчивал грамматику русского языка для Великой княгини, более того, у него вдруг открылось амплуа легкого салонного стихотворца, что позволяло сочинять «альбомную поэзию», которая весьма нравилась вдовствующей императрице Марии Федоровне и её окружению.

Однажды она попросила поэта написать несколько строф о Луне, и вскоре появилась поэма – «Государыне-императрице Марии Федоровне»:

…Изгнанница –луна теперь на вышину

Восходит нехотя, одним звездам блистает;

И величавая прозрачностью ночей,

Неблагодарная земля её лучей

Совсем не замечает;

Едва, едва при них от сосен и дубов

Ложатся на траву сомнительные тени;

Едва трепещет блеск на зелени лугов,

Едва сквозь зыбкие, решетчатые сени

Прозрачным сумраком наполненных лесов

Печальный полусвет неверно проникает

Едва туманит он верхи густых древес;

И словом, жить луне мешает

Ревнивый свет ночных небес!

(отрывок)

Примерно в том же духе было выдержано и описание заката солнца в Павловском парке. Легкость и точность картины удивляли и восхищали слушателей.

…Осень 1819 года для Жуковского прошла под ореолом Гёте и Байрона, которыми он зачитывался и восхищался, и с удовольствием переводил их творения на русский язык.

На Рождество поэт наконец перебрался из предместья в собственную квартиру в одном из флигелей Аничкого дворца, получив для обустройства отпуск. Здесь собирались знакомые литераторы, практически – те же члены «Арзамаса». А Жуковский, наконец, мог заняться и живописью, ибо он был очень талантливым, искусным и тонким рисовальщиком. Оригинальные пейзажи Мишенского, Павловска и других мест, где ему приходилось бывать, теперь обрели свой дом.

При всей насыщенности его поэзии «музыкой чувств», в ней ощущалась наблюдательность художника, который стремится передать сложные, неуловимые оттенки и переходы не только внутреннего мира человека, но и окружающего его внешнего мира.

Василий Андреевич был убежден, что природа имеет «два лица»: выразимый и невыразимый; её лик имманентен ей самой, а не привносится человеком. Язык искусства, был убежден Жуковский, намного беднее языка природы, поэтому задача искусства в том и состоит, чтобы выразить средствами «земного языка» внутреннее ощущение всеединства. А счастливое мгновение единства души и сердца человека с миром природы, как известно, связаны с проявлением Божественного начала, веянием высшего, потустороннего мира.

Путешествия по Европе.

В служебные обязанности Жуковского входило сопровождение «венценосной ученицы» во время зарубежных путешествий.

На 1820 год была запланирована поездка в Германию, и прощальный вечер с друзьями состоялся 23 сентября. Около недели Жуковский провел в Дерпте, а далее отправился в Берлин.

В Германии в 1821 году он посетил множество городов, где посмотрел 62 драматических спектакля, 6 балетов, прослушал с превеликим удовольствием 41 оперу и 8 концертов. Причем те, которые его особенно взволновали, поэт слушал по 2-3 раза.

Причина, видимо, была в том, что сложившееся ранее ведение дневника-диалога с воображаемым собеседником, не годилось для новых впечатлений. Вдобавок, Жуковский в отличие от Радищева, Карамзина или братьев Тургеневых поехал в Европу уже вполне сложившейся личностью и художником, более того – главой национальной школы поэзии.

Изобилие впечатлений и обострение эстетической чувственности стимулировали его работу над переводами классиков. В частности, он завершил перевод «Орлеанской девы» Шиллера, а затем – одну из повестей Лалла Рук, которую пересказал в стихах и назвал её «Пери и ангел», впоследствии опубликованную в журнале «Сын Отечества».

Когда Великая княгиня отправилась на воды в ЭМС (курорт – ред.), Жуковский попросил у нее разрешения посетить Швейцарию. Здесь он познакомился с известным художником Каспаром Фридрихом, чье творчество было по духу очень близко его собственному. Василий Андреевич купил несколько картин этого художника, которые впоследствии украшали его кабинет и напоминали о прекрасном времени, проведенном в этой стране.

Много времени Жуковский уделил и Дрезденской галерее, где неизгладимое впечатление произвела на него «Сикстинская мадонна» Рафаэля, возле которой он простоял более часа, не в силах расстаться с этим чудом. В дневнике он так описывал эту счастливейшую в своей жизни встречу:

«Сперва с некоторым усилием вошел в самого себя; потом ясно начал чувствовать, что душа распространяется… «Неизобразимое» было для нее изображено.  Не понимаю, как могла ограниченная живопись произвести необъятное… Приходит мысль, что эта картина родилась в минуту чуда… Рафаэль как будто хотел изобразить для глаз верховное назначение души человеческой… Какую душу надлежало иметь, чтобы произвести подобное!».

Жуковский побывал в поместье Вольтера – Ферне, где познакомился с историком Бонштеттеном, чью переписку с Миллером когда-то переводил для «Вестника Европы».

Через Лозанну поэт прибыл в Веве, где задержался на Женевском озере, деля свое время между рисованием пейзажей и углубленным чтением Байрона. Путеводителем для Жуковского служили «Письма русского путешественника» Н.М. Карамзина.

Шильонский замок он исследовал, отправившись туда на лодке; ориентиром служила поэма Байрона, благодаря которой поэту удалось отыскать камеру, где томился Боннивар, а также найти личную подпись Байрона на столбе и поставить рядом свою.

В дневнике Жуковский отмечал, что «тюрьму узника Байрон описал весьма достоверно в своей несравненной поэме», которую решил немедленно перевести на русский язык.

Далее путь поэта лежал в Люцерн, оттуда – через Франкфурт-на-Майне, Висбаден, Ханау, Эрфурт – в Веймар, где сразу же отправился в дом Гёте, однако хозяина не застал, но Жуковскому позволили осмотреть дом и сад, которые он с особым удовольствием зарисовал.

Далее Василий Андреевич все-таки добрался до самого Гёте, которому представил его русский поверенный Труве. Немецкий классик после общения с поэтом сообщил, что «хочет положить начало их отношениям».

Жуковский осмотрел также поместья Шиллера и Виланда в Дрездене, а затем направился в Италию, где в то время лечился Константин Николаевич Батеньков, один из лучших поэтов своего времени. Весьма тягостным оказалось общение с человеком, у которого остро проявлялись все симптомы наследственной душевной болезни, в том числе, приведшей к тому, что он уничтожил все, написанное им в Италии, где он служил в русской дипломатической миссии.

Литературные и политические события и дела 1820-х годов.

I

В Санкт-Петербург Жуковский приехал в феврале 1822 года и поселился в квартире, в доме Меньшикова, напротив Аничкова дворца. Все, кто видел его после возвращения, отмечали, что Жуковский вернулся из Италии «новым человеком».

Однако среди бытовых проблем, которые, как говорится, свалились на его голову, Василий Андреевич предпринял, с точки зрения многих его приятелей и друзей, неординарное решение: отпустил на волю своего верного слугу Максима, который так и остался в Белёве на правах управляющего. Кроме того, Василий Андреевич выкупил у книготорговца Попова своих крепостных и также подарил им «вольную».

В 1823 году вдовствующая императрица Мария Федоровна назначила Жуковского учителем русского языка невесты Великого князя Михаила Павловича – Фридерики Шарлотты Марии. Эти занятия шли регулярно до 1825 года.

Но друзья поэта Тургенев и Вяземский были крайне обеспокоены его литературным молчанием после возвращения из-за границы. С их точки зрения, что-то очень сильно повлияло на его душевное состояние, и они всячески тормошили Василия Андреевича, допытываясь, что с ним приключилось. Наконец, чтобы друзья «отстали», Жуковский написал элегию «Море» – о любви Моря к небу и его страстно-тревожной борьбе со всеми стихиями.

К маю был готов перевод пьесы «Орманская дева» Шиллера, о которой Карамзин сказал, что он хорош для чтения, но не представляет, как это могут сыграть актеры!..

Более того, цензура наложила «вето», и направила на прочтение министру внутренних дел графу Кочубею, который предложил некие сокращения и правки, о чем Жуковский уведомил Гнедича, кому вменялось внимательно следить за изданием «Шильонского узника» Д. Байрона Жуковского, а также за «Кавказским пленником» Пушкина.

В сентябре Пушкин так ответил Гнедичу: «Злодей! В бореньях с трудностью силач необычайный, должно быть Байроном, чтобы выразить в столь страшной форме первые признаки сумасшествия, а Жуковский, чтобы это переложить в стихи. Мне кажется, что слог Жуковского ужасно возмужал, хотя утратил первоначальную прелесть. Уж он не напишет ни «Светланы», ни «Людмилы», ни прелестных элегий 1-ой части «Спящих Дев». Дай Бог, чтобы он начал создавать».

…Никто в окружении Жуковского не понимал ни его творческого метода, ни прогресса в развитии как художника и поэта. Даже Пушкин, видимо, не воспринимал «Шильонского узника» как самостоятельное произведение.

В Павловске, куда уехал Василий Андреевич, он вновь принялся за переводы, одолжив у Гнедича латинское издание «Энеиды»; это, кстати сказать, была первая попытка перевода поэмы на русский язык.

II

Сороколетие Жуковского – 1823 год выдался для него эмоционально очень тяжелым. Неудачно прошло его знакомство со М.М. Сперанским (государственный и общественный деятель, реформатор, правовед, личный статс-секретарь императора Александра I – ред.), который в феврале на экзамене в Екатерининском институте поинтересовался, не собирается ли Жуковский написать нечто оригинальное в духе «национальной русской драмы»? На что поэт дерзко ответил, что готов лишь в соавторстве с «подающим надежды» (так с латыни переводилась фамилия Михаила Михайловича).

В марте поэт ездил в Дерпт, где близко сошелся с семейством Мойеров и познакомился с поэтом Николаем Михайловичем Языковым (друг А.С. Пушкина, философ, патриот, противник самодержавия, один из лучших поэтов того времени – ред.).

Но вскоре Жуковскому пришло известие о кончине родами Марии Мойер, не выжил и ребенок!.. Это была тяжелая, невосполнимая утрата, и поэт немедленно снова выехал в Дерпт. Похоронив обеих дорогих людей, Иван Филиппович Мойер и Василий Андреевич обсадили могилку деревьями, которые впоследствии разрослись, и образовалась прелестная рощица.

…После всех этих потрясений Жуковский вернулся в Петербург, куда 5 мая доставили Батюшкова: в Симферополе он пытался покончить с собой и сжег сундук своих любимых книг. Единственно, кого он хотел видеть, это был Жуковский, и вел себя в его присутствии вполне адекватно.

В конце лета пришло Василию Андреевичу письмо от Вильгельма Карловича Кюхельбекера, находящегося под надзором полиции, который также думал о самоубийстве. И снова только Василию Андреевичу удалось вернуть ему вкус к жизни, и в благодарность за духовную поддержку поэт написал стихотворение «Кассандра», которое было посвящено «духовному отцу» Жуковскому.

Между тем, к концу 1823 года состояние Батюшкова настолько ухудшилось, что Василий Андреевич был вынужден списаться с начальством саксонской психиатрической лечебницы в Зоннештейне, имевшей репутацию лучшей клиники в Европе, чтобы поместить туда Константина Николаевича. Но история на этом не закончилась: Батюшков попросил у императора Александра I разрешения на постриг, на это ему было указано, что прежде он должен пройти лечение в Дерпте.

В соответствии с указанием императора, Жуковский 6 мая 1824 года повез Батюшкова в Дерпт, но по дороге больной…сбежал!.. С огромным трудом удалось его разыскать, и поскольку ни один врач не захотел иметь дело с сумасшедшим, Василию Андреевичу пришлось самому доставить Батюшкова в Зонненштейн.

…Как-то вокруг Жуковского складывалась такая обстановка, что все его приятели и друзья обращались к нему за помощью – решить их сложные дела, и он не мог никому отказать. В частности, весьма нелегко складывалась военная служба Евгения Абрамовича Баратынского, поэтому он решил уйти в отставку, что встретило категорический отказ начальства. Тогда, по предложению Василия Андреевича, в декабре он написал письмо, где изложил причины своего ухода со службы. Это письмо Жуковский с нарушением всех правил этикета, через министра Голицына довел до сведения императора, и дело завершилось полным успехом!..

Конечно, близость к царскому двору, и занятия с Великой княгиней Александрой Федоровной, которые к тому времени превратились в литературные чтения, весьма помогали решать сложные проблемы. В частности, Жуковский составил записку, где Батюшков, Баратынский и опальный Пушкин, именовавшийся «прекрасной надеждой России», получили материальную поддержку, – добился для них от двора небольшой, но регулярной денежной помощи. Как говорили друзья, «в делах помощи, Жуковский не боялся быть «назойливым».

III

Очередные перемены в судьбе Василия Андреевича случились в 1825 году. Жуковский был назначен официальным наставником Великого князя Александра Николаевича, цесаревича, будущего императора. Это было вполне закономерно после того, как он успешно занимался с Великой княгиней, обучая ее русскому языку.

Жуковский писал Вяземскому, что вынужден выбирать между двумя предметами не в пользу поэзии, поскольку заниматься двумя он вещами не в состоянии.

А.А. Дельвиг (русский поэт, друг Пушкина – ред.) по этому поводу писал Александру Сергеевичу: «Жуковский, думаю, погиб невозвратно для поэзии. Он учит Великого князя Александра Николаевича русской грамоте и, не шутя говорю, все время посвящает на сочинение азбуки. Для каждой буквы рисует фигурку, а для складов – картинки. Как обвинять его!.. Он исполнен великой идеи: образовать, может быть, царя!.. Польза и слава русского утешает несказанно сердце его!».

Лето Жуковский провел в Павловске и в Царском Селе, а осенью обосновался в Аничковом дворце. Известие о кончине Александра I в Таганроге он встретил 27 ноября вместе с придворными в церкви Зимнего дворца, и, по свежим впечатлениям, описал события 14 декабря (восстание декабристов – ред.). А через два дня Жуковский сообщал А.И. Тургеневу, что прибыл во дворец в 10 утра, присягнул в дворцовой церкви, где виделся с новым императором и императрицей:

«Вообрази беспокойство! Быть во дворце и не иметь возможности выйти – я был в мундире и башмаках – ждать развязки!».

Внезапная смерть императора в Таганроге 19 ноября породила очень много домыслов и догадок о причинах случившегося. О последующих арестах декабристов, причастных, якобы, к случившемуся, тоже ходили всевозможные «легенды». Жуковский отзывался о них весьма иносказательно:

«Наше бедствие имеет весь характер летней грозы после зноя: поля были изнурены засухой. Мы ждали дождя; гроза была, и был благодатный дождь… Теперь посмотрим, воспользуются ли благотворением грозы, чтобы удобрить заброшенную ниву».

Примечательно, что с делом декабристов оказался связан и Пушкин, который 20 января 1826 года просил поэта «замолвить перед новым императором словечко за него». 7 марта он отправил Жуковскому письмо, которое можно было бы показать царю, но 12 апреля поэт решительно советовал Пушкину не напоминать о себе:

«Ты ни в чем не замешан – это правда. Но в бумагах каждого из действовавших находятся стихи твои. Это худой способ подружиться с правительством».

Кроме того, прослышав о благотворительной деятельности Жуковского, к нему стали обращаться родственники декабристов, чтобы он убедил Императора помиловать их. Ответ Василия Андреевича был весьма резким:

«Зачем вы возлагаете на меня такое дело, которое при малейшем вашем размышлении вы должны бы найти совершенно для меня неприступным?.. Зачем даете мне печальную необходимость сказать вам: ничего не могу для вас сделать!.. В моем сердечном участии вам сомневаться не должно!».

…Следует сказать, что здоровье Жуковского всегда было весьма неважным (болезни, операции, недосыпание, напряженная общественная деятельность и пр.), и с начала 1826 года Василия Андреевича мучила сильнейшая одышка. В результате, по предписанию медиков, ему был предоставлен отпуск для лечения в Германии, а также для подготовки к новому этапу обучения наследника престола, в рамках которого предстояло выработать общий план преподавания и заказать все необходимые книги и пособия для учебной библиотеки.

Второе путешествие в Европу.

В начале мая 1826 года, навестив тяжело больного Карамзина, Жуковский отплыл из Кронштадта в Гамбург. Он чувствовал себя настолько скверно, что перед отходом судна направил А.И. Тургеневу распоряжение об уплатах долгов и раздаче вещей в случае своей кончины.

Благополучно добравшись до Гамбурга, Василий Андреевич купил себе дормез (карету) и, не торопясь, отправился в ЭМС. Дорогу помогал скрашивать перевод «Сида» Гердера, который он делал прямо на полях книги карандашом.

В ЭМС он прибыл 10 июня, встретив множество знакомых. Первым делом поэт купил себе осла и отправился на прогулку, осматривая места, а также живущих в этом благодатном крае жителей. Обстановка и тишина благостно отражалась на его состоянии.

Но только из газет Жуковский узнал о кончине своего давнего друга Н.М. Карамзина, последовавшей 3 июня 1826 года от чахотки, полученной в результате простуды на Сенатской площади 14 декабря 1825 года.

Василий Андреевич очень огорчился, что ни Тургенев, ни Вяземский ему об этом не сообщили. Он написал прочувственное письмо вдове, и заказал поминовение об усопшем в ближайшем храме.

…В ЭМСе Жуковский познакомился и подружился с прекрасным художником Герхартом Рейтерном, который некогда находился на русской службе и потерял руку в битве народов под Лейпцигом. Но здесь они стали вместе ходить на этюды и совершали путешествия по Рейну, хотя поэт все еще не оправился полностью от хворобы. Забегая вперед, следует сказать, что Евграф Романович Рейтерн был придворным художником с регулярным жалованием и бессрочным правом проживания в Германии; кроме того, он мог писать для Российского двора картины на темы, которые выбирал на свой вкус. Именно он писал портреты известных людей, в том числе, писателей, государственных деятелей из близкого царского окружения. В частности, именно Рейтерн написал потрет В.А. Жуковского в полный рост, стоящего у открытого окна, который затем был скопирован и продавался, чтобы помочь выкупить украинского поэта Тараса Шевченко из неволи.

…В сентябре Жуковский добрался до Лейпцига, где поселился с братьями Александром и Сергеем Тургеневыми. Позже поэт отправился в Дрезден, где жил отшельником, готовясь к основной миссии, которая ему предстояла по возвращении в Санкт-Петербург.

План воспитания наследника, цесаревича Александра Николаевича.

В 1825 году в чине надворного советника Жуковский был назначен наставником будущего императора Александра II. Идея воспитания наследника престола Великого князя Александра Николаевича увлекла Жуковского. Еще в ноябре того же года он писал его матери:

«В воспитании и обучении есть 3 основных срока, которые нужно с ясностью различать и отделять чёткими границами: Ребенок-мужчина-государь. Ребенок должен быть счастлив. Мужчина должен учиться и быть деятельным. Государь должен иметь великие замыслы, прекрасный идеал, возвышенный взгляд на его предназначение, ничего необычайного, но естественный результат всего, что предшествовало. Нужно относиться к нему, как к ребенку в детстве, чтобы он мог стать однажды мужчиною, и чем более будет он чувствовать себя мужчиной, тем менее усомнится он в том, что он Государь, когда еще не настанет пора быть государем, и тем более будет он рад представшей перед ним великой судьбы, когда однажды его поздравят с его титулом».

План воспитания будущего императора Жуковский предполагал реализовать в три этапа, выступавших прообразами начального, среднего и высшего образования.

Первый: с 8 до 13 лет – включал себя в «приготовительное учение», т.е. изучение образовательных дисциплин.

Второй: с 13 до 18 лет предусматривал «учение подробное», т.е. систематический курс начал основных наук.

Третий: с 18 до 20 лет – «учение применительное», ориентированное на жизненную практику наследника престола, круг его «профессиональных» обязанностей.

Педагогическая система Жуковского была основана на методиках И. Песталоцци, которому Жуковский посвятил несколько статей; в его личной библиотеке были книги по педагогике и сборник сочинений Песталоцци.

На практике идеи Песталоцци Василий Андреевич начал реализовывать еще при обучении Великой княгини Александры Федоровны русскому языку.

Задача, стоящая перед ним, была более чем нетривиальной: нужно было адаптировать модель Песталоцци для народной школы к элитарному индивидуальному образованию. На первоначальном этапе предстояло научить ребенка логическому мышлению. Приучить его к постановке задачи и её решению. Набор предметов этого блока Жуковский дополнил библейской историей и христианской нравственностью, т.е. подчиняя учение моральному воспитанию. Этот же принцип выдерживался и на втором этапе, когда систематическое усвоение основных наук становилось лишь фундаментом для нравственного самоопределения, ответа на вопрос: «кем я должен быть?» и «к чему я предназначен?».

Немалое время в программе отводилось свободе, ибо она означала: «свободно и с удовольствием делать то, что велит долг».

На втором этапе огромную роль играла наглядность применения пособий, включая физические приборы и минералогические образцы, а также учет индивидуальных качеств воспитанника, наследника цесаревича, в частности, минимизация влияний прямых его обязанностей – военных и придворных. Они были неизбежны, но, по мысли Жуковского, должны быть согласованы со всей системой обучения. Поэтому он просил императора Николая сократить переезды наследника и его участие в придворных церемониях.

Военные занятия должны были происходить в каникулярное время. В дальнейшем император Николай I пошел навстречу наставнику и личным волевым решением впервые отправил сына в военные лагеря в 11- летнем возрасте, а не в 9-летнем, как это практиковалось ранее.

Существенное место в «Плане» занимало обучение истории как важнейшему предмету для политической деятельности государя; обязанность преподавать историю Жуковский брал на себя. В исторических взглядах Мюллера Василий Андреевич наиболее выделял идею верховенства закона, который сочетался с просвещенным автократическим правлением.

…Преподавание истории для наследника начиналось с «начального этапа», и для этих целей поэт составил подробный конспект объёмного труда Н.М. Карамзина «Истории Государства Российского». Конспект, к счастью, сохранился, он включал ту часть сочинения Николая Михайловича, которая посвящена истории Руси от 1230-х до 1480 года, т.е. татаро-монгольскому игу. Как «ключевая» рассматривалась тема создания централизованного монархического государства. Но педагогическая задача требовала более подробного, чем у Карамзина, изучения вопроса о природе власти монарха, поэтому выбор и подача конкретного исторического материала, а также его оценка, были включены в программу занятий с наследником.

Для нужд работы с цесаревичем Жуковский приобрел 22-томное издание Фенелона, опубликованное в 1822-1824 годах: «Начальный курс философии» Снелла, «Трактат об ощущениях» Кондильяка, а также – «Проект воспитания и наставление принца» Эрнста Морица Арндта.

Пушкин и Жуковский.

…Летом 1815 года Жуковский случайно познакомился в Царском Селе с 16-летнем лицеистом Александром Пушкиным, племянником Василия Львовича Пушкина, с которым был «на дружеской ноге». Прочитав в 1814 году первое стихотворение Пушкина «К другу стихотворцу» в ж. «Вестник Европы», Василий Андреевич был в восторге!..

«Это надежда нашей словесности, – писал он Вяземскому. – Боюсь только, чтобы он, вообразив себя зрелым, не мешал себе созреть!.. Нам всем надобно соединиться, чтобы помочь вырасти этому будущему гиганту, который всех нас перерастет. Ему надобно непременно учиться, и учиться не так, как мы учимся!».

Дружба, возникшая между ними, продолжалась до последних дней поэта. Осенью того же года в Петербурге возникло литературное общество «Арзамас».

Это общество, по сути, отражало войну того времени между стилистическими староверами и новаторами школы Карамзина. Здесь Пушкин читал друзьям окончание поэмы «Руслан и Людмила». Жуковский пришел в восторг и подарил Александру свой портрет с надписью:

«Победителю-ученику от побежденного учителя».

Возмужав как поэт, Александр Сергеевич в 1836 году начал издавать журнал «Современник», ставший лучшим русским периодическим изданием XIX века, где появлялись самые свежие новинки русских писателей.

Поскольку Жуковский был старше Пушкина на 16 лет, то отношения между ними были как между братьями – старшим и младшим, поэтому многое, чисто личное, Александр поверял Василию Андреевичу. И когда случился скандал в семье Пушкина, касающийся отношений Натальи Николаевны и Дантеса, и последующей за этим дуэлью, где Пушкин был ранен, Жуковский взялся урегулировать эту ситуацию, ведь была задета честь любимой жены поэта!.. Но когда Василий Андреевич пришел к раненому с этим предложением, то Пушкин категорически отказался встречаться с Дантесом.

Жуковский писал Александру:

«Хотя ты и рассердил, и обидел меня, но меня все тянет к тебе – не брюхом, которое имею уже весьма порядочное, но сердцем, которое живо разделяет то, что делается в твоем».

27 января 1837 года Жуковский узнал от доктора Арендта, что рана смертельна, и конец неминуем. Когда Пушкин в полном сознании прощался с близкими и друзьями, Василий Андреевич, не в силах вымолвить ни слова, смог поцеловать лишь руку умирающего, после чего немедленно отправился во дворец – спасать бумаги Поэта.

В последнюю ночь у постели Александра Сергеевича сидел В.И. Даль, а Вяземский, Жуковский и Виельгоров – в соседней комнате. После выноса тела Жуковский опечатал кабинет Поэта своей печатью.

29 января был день рождения В.А. Жуковского, куда еще до дуэли был приглашен и Александр Сергеевич. И.С. Тургенев записал в дневнике:

«29 января день рождения Жуковского и смерти Пушкина!».

2 февраля Жуковский известил Тургенева, что Государь повелел ему и К.К. Данзасу (лицейский товарищ Пушкина, секундант на дуэли с Дантесом – ред.) проводить тело Поэта для захоронения, что и было в точности исполнено.

7 февраля Василий Андреевич перевез архив Пушкина для разборки к себе на квартиру, где его встретил Л.В. Дубельт (муж дочери Пушкина – ред.), официально передал бумаги на хранение в отдельной комнате, которую они опечатали двумя печатями. Право, данное Государем Жуковскому, сжечь те бумаги, которые могли бы повредить памяти Поэта, было отменено.

Разбор бумаг был закончен к 25 февраля, причем Василий Андреевич уведомил императора, что не смог читать личные письма почившего и предоставил это Дубельту.

Рукописи и черновики остались у Жуковского, включая не опубликованные поэмы «Медный всадник» и «Каменный гость». Судьба журнала «Современник» была решена: по обоюдному согласию друзей и почитателей Поэта, он продолжал издаваться под руководством П. А. Плетнева, литературного критика, поэта и журналиста.

И последнее, что посчитал сделать необходимым Жуковский: многие свои письма к Пушкину он запечатал перстнем отошедшего в мир иной, снятым с пальца умершего. Этот перстень-печатка был воспет еще ранее автором в стихотворении «Талисман»:

Александр Пушкин

«Талисман»

Там, где море вечно плещет

На пустынные скалы,

Где луна теплее блещет

В сладкий час вечерней мглы,

Где, в гаремах наслаждаясь,

Дни проводит мусульман,

Там волшебница, ласкаясь,

Мне вручила талисман.

И, ласкаясь, говорила:

«Сохрани мой талисман:

В нем таинственная сила!

Он тебе любовью дан.

От недруга, от могилы,

В бурю, в грозный ураган

Головы твоей, мой милый,

Не спасет мой талисман,

И богатствами Востока

Он тебя не одарит,

И поклонников пророка

Он тебя не покорит;

И тебя на лоно друга,

От печальных чуждых стран,

В край родной на север с юга,

Не умчит мой талисман…

Но когда коварны очи

Очаруют вдруг тебя,

Иль уста во мраке ночи

Поцелуют, не любя, –

Милый друг! От преступленья,

От сердечных новых ран,

От измены, от забвенья

Сохрани мой талисман!

1827 г.

В 1837 году 6 том журнала «Современник» был издан друзьями и почитателями таланта А.С. Пушкина в пользу его осиротевших детей.

После смерти Пушкина, как заметили современники, Жуковский стал «грустнее» и, как сам говорил, «старее». В доставшейся ему записной книжке Пушкина он переписал введение к «Ундине», а также описание последних дней поэта – переложение собственного письма С.Л. Пушкину…

Путешествия по России.

I

В план образования и воспитания цесаревича Жуковского входило обязательное знакомство с империей, которой впоследствии ему придется управлять. На 27 апреля 1837 года был назначен отъезд. Но всяческие неурядицы сдвинули сроки начала путешествия на 3 мая, когда путешественники покинули Санкт-Петербург, и которое продлилось до 17 декабря того же года.

Настроение, как писал Жуковский императрице, было пессимистическое:

«Мы едем слишком скоро, имеем слишком много предметов для обозрения, и путь наш слишком определен; не будет ни свободы, ни досуга, а от этого часто и желание заняться, как следует, тем, что представляется нашему любопытству».

Начали они с Вятки, где огромное впечатление на цесаревича произвел А.И. Герцен, который вызвался быть гидом по городу, и которому будущий император пообещал перевести писателя в Петербург.

Следующей целью путешествия был Урал – огромнейшая территория, с примышленными центрами: Екатеринбург, Невьянск, Тагил, а также великолепная природа – горы, леса, реки!..

Оттуда путь наследника лежал в Сибирь: через Тюмень добрались до Тобольска, где ненадолго задержались, чем и воспользовался Жуковский – сумел найти и зарисовать место гибели Ермака, а заодно и познакомиться с местным поэтом Е. Мельниковым. Побывали они и у П.П. Ершова, автора знаменитых сказок и былей.

Наследника разместили в доме как раз напротив жилища ссыльного Нарышкина.

Обратный путь лежал через Урал на юг – Курган, Ялуторовск, где отбывали срок 6 декабристов, в том числе, давний друг Василия Андреевича – Якушкин и сын белёвского приятеля Черкасов. Но встретиться им не удалось, поскольку кучер Жуковского сбил по пути женщину, и пока поэт доставил её на ближайшую почтовую станцию и заботился о лечении потерпевшей, он отстал от великокняжеского поезда. По этой причине с декабристами Жуковский увиделся лишь в Кургане на Троицын день 6 июля.

По пути в Златоуст Василий Андреевич отправил императору письмо-ходатайство о судьбе декабристов. Ответ пришел лишь 23 июня в Симбирске, где говорилось, что осужденным декабристам разрешалось поступить в Кавказский корпус рядовыми.

Но Жуковский на этом не успокоился, он персонально попросил императрицу помиловать жену Нарышкина, бывшую фрейлину, добровольно последовавшую за мужем, а также семьи других декабристов, что впоследствии было исполнено.

II

Возвращаясь обратно через Тулу, Жуковскому, по его просьбе, предоставили 10-дневный отпуск для посещения Белева, где он встретился с Е.А. Протасовой и А.П, Елагиной, которая устроила грандиозное торжество в честь Василия Андреевича (деньги собирали по подписке), где его увенчали серебряным венком.

Но имение Мишенское, которое Жуковский давно не видел, чрезвычайно его разочаровало: старая роща была вырублена, а на месте прежней бунинской усадьбы Анна Петровна Юшкова, его племянница, отстроила новый дом.

Цесаревич прибыл в Белев 19 июля, а 24-го свита была уже в Москве. Жуковский нанес несколько важных визитов; слушал у графа Потёмкина цыган, а 25-го с Александром Тургеневым отправился на Воробьёвы горы на этюды, несмотря на несносную погоду.

З августа в Сокольниках московские литераторы устроили праздник в честь Василия Андреевича, чем чрезвычайно растрогали поэта.

Далее путешествие продолжалось в южном направлении. Но поскольку в Вознесенске предстояли большие маневры, Жуковский отправился в Одессу, где пробыл 5 дней, а оттуда – в Крым. Перекоп он пересек 2 сентября; 7-го побывал в Никитском Ботаническом саду и в Ялте; посетил Алупку, где для графа Воронцова строили дворец.

Переболев в Екатеринославле гриппом, Жуковский прибыл в Киев; по пути в Москву посетил Воронеж, где встретился с А. Кольцовым. Вернувшись в Тулу, из газет он узнал о кончине И.И. Дмитриева, о чем очень сокрушался, ибо это был его ближайший друг и соратник.

Из длительного вояжа по Сибири Жуковский возвратился прямо на пожар Зимнего дворца!..

Заграничное путешествие с наследником-цесаревичем.

В 1838 году состоялось торжественное празднование 70-летие со дня рождения Ивана Андреевича Крылова. На званном обеде, на котором присутствовало более 300 гостей, был дан в Зале Дворянского собрания, Жуковский произнес речь, которая вызвала неудовольствие министра народного просвещения С.С. Уварова. В речи, произнесенной поэтом от имени всей России, он говорил о покойном И.И. Дмитриеве, предшественнике Крылова, и о Пушкине, великом гении русской литературы.

В апреле, наконец, решился вопрос с Тарасом Шевченко, дело которого затянулось почти на год из-за отсутствия Жуковского. Чтобы добыть 2500 руб., которые запросил владелец Шевченко, в Аничковом дворце была организована лотерея с портретом самого Жуковского работы Брюллова. Царское семейство внесло 1000 руб., остальные деньги обеспечивали Жуковский и Брюллов.

«Отпускная» была подписана 22 апреля 1838 года. В эти же дни Жуковский сдал все бумаги Пушкина в государственную опеку; благодаря его хлопотам в один год вышли из печати 8 томов собрания сочинений гениального поэта, так рано покинувшего этот мир.

3 мая, после обеда у М.Ю. Виельгорского (музыкант, композитор, «живая энциклопедия» самых глубоких познаний – ред.), Василий Андреевич в очередной раз отправился в Европу, сопровождая наследника престола.

До 24 мая свита наследника-цесаревича находилась в Берлине, и потому, воспользовавшись этим обстоятельством, Жуковский общался с художниками, в том числе, со скульптором Раухом и живописцем Крюгером, который сделал литографический портрет Жуковского, продаваемый через книжные лавки Смирдина, что значительно пополнило бюджет поэта.

27 мая начался визит наследника в Швейцарию, на сей раз Александр Николаевич сопровождал своего отца во время его официального визита, и тем самым Василий Андреевич был предоставлен самому себе, чем с удовольствием и воспользовался. Посетив Упсалу, Копенгаген, а затем – Марбург и Франкфурт-на-Майне, где встретил Александра Ивановича Тургенева (общественный деятель, историк, писатель, почетный член Петербургской Академии наук – ред.), Жуковский отправился в Веймар, где несколько раз посетил Гёте в сопровождении канцлера Мюллера, который занимался изданием его сочинений и написанием биографии поэта.

Следующее путешествие Василий Андреевич предпринял по Италии, остановился он в местечке Комо и занялся изучением итальянского языка, что помогло ему в дальнейшем более адекватно, с учетом всех нюансов делать переводы на русский язык.

…С 25 ноября по 1 декабря Жуковский осматривал художественные коллекции Флоренции, однако главной его целью оставался Рим!.. Прибыв в Вечный город, Василий Андреевич сразу отправил записку Николаю Гоголю, где тот в то время жил, чтобы встретиться и вдоволь пообщаться. Кстати сказать, в Риме собралась тогда довольно крупная колония русских художников, материальное положение которых было весьма незавидным. Жуковский, привыкший всегда помогать талантливым людям, оформил ряд заказов с обязательством по достоинству оценить их работы.

Вместе с Гоголем они посетили мастерскую Александра Иванова; увидев его картину «Явление Христа народу», Жуковский был в полном восхищении, о чем рассказал наследнику престола и настоятельно советовал, чтобы этот шедевр Александр Николаевич оставил за собой, а художнику, в знак поощрения, была бы назначена приличная пенсия. К счастью, цесаревич его «услышал», более того – Василию Андреевичу было поручено приобрести у русских художников несколько картин для украшения покоев Великого князя. Это вызвало форменный ажиотаж, ибо в Риме в тот год находилось более 30 русских художников!..

…1 февраля 1839 года Великий князь покинул Рим, но Жуковский, «по обыкновению» опоздал. В Турине он ежедневно общался с Федором Тютчевым, который тогда замещал российского посланника. Из Италии поэт отправился в Вену, там он опять умудрился подхватить какую-то «заразу», и несколько дней лежал с высокой температурой, в результате чего снова отстал от свиты наследника.

Несколько оправившись, Жуковский посетил Штутгарт и Карлсруэ; свита же цесаревича двигалась по Рейну и 20 марта прибыла в Роттердам, оттуда – в Гаагу.

В Голландии поэт пробыл около месяца, живо интересуясь голландской живописью, а также пребыванием в этой стране Петра Великого. В домике, где жил в те времена царь, Жуковский написал на стене экспромт, посвященный этому великому человеку:

Над бедной хижиною сей

Витают Ангелы святые!

Здесь колыбель империи твоей,

Здесь родилась Великая Россия!».

Торжества 1839 года.

В августе 1839 года были намечены торжества на Бородинском поле, посвященные 25-летию победы над Наполеоном.

Праздничный цикл начался освещением на Пасху восстановленного после пожара Зимнего дворца и закончился – закладкой в Москве 18 сентября Храма Христа Спасителя.

Жуковский прибыл 25 августа на открытие памятника, где многие участники читали наизусть его «Певца во стране русских воинов». Однако следует заметить, Василий Андреевич не слишком привечал повышенное к себе внимание, и уже через 2 дня поэт вернулся в Москву, сочинив по дороге стихотворение «Бородинская годовщина», посвященная идее примирения народов и наступления мирного времени.

Пробыв еще сутки в столице, Василий Андреевич написал письмо наследнику престола, которое закончил напоминанием о том, что «человек во всяком сане есть Главное».

Это было неслучайно: именно к этому времени закончилось обучение цесаревича, и он должен был начать с посещения Сената. И Бородинские торжества – были для наследника серьезным экзаменом – на готовность к царскому званию.

Но пафос торжества сбил именно Жуковский, который написал наследнику:

«Мне было жестко больно, что ни одного из этих главных героев дня я после не встретил за нашим обедом. Они, почетные гости этого пира, были забыты, воротятся с горем на душе восвояси, и что скажет каждый в стороне своей о сделанном им приеме, они, которые надеялись принести в свои бедные дома воспоминания сладкие, богатый запас для рассказов и детям, и внукам?».

Чтобы загладить допущенную властями оплошность, Жуковский предложил отлить памятную медаль, а в день тезоименитства цесаревича или закладки Храма Христа Спасителя раздать ветеранам, по крайней мере, хотя бы ленточки к будущей медали.

Василий Андреевич настойчиво добивался проявления человеческого участия со стороны цесаревича в судьбе хотя бы приглашенных ветеранов. В письме к наследнику он обращался и к Николаю I с просьбой принять участие в судьбе сосланных декабристов.

С 1 сентября Жуковский, пребывая в официальном отпуске, жил в кремлевской квартире. Каждый день он бывал в салоне Елагиных, где общался с представителями литературной Москвы, которые стремились заинтересовать мэтра своими творениями.

В середине месяца Жуковский поехал в Чернь – навестить близких друзей – Мойера и Протасову, где, отдыхая душой, прожил до октября.

В Москву поэт вернулся 6 октября, где встретился с Николаем Гоголем и слушал в компании его друзей чтение поэмы «Мертвые души». Автор очень волновался, говорил: «Еще восстанут против меня сословия и много разных господ; но что же мне сделать?.. Знаю, мое имя после меня будет счастливее меня, и потомки тех же земляков моих, может быть, с глазами, влажными от слез, произнесут примирение моей тени». Но, как всегда бывало, Жуковский поддержал молодого автора и морально, и материально. Через три дня он отправился в Петербург, куда вскоре приехал Гоголь и остановился у Жуковского.

Деятельность Жуковского в 1840-1841 годы.

I

В феврале Жуковский был назначен сопровождающим Великого князя в Дармштадт, где должен был давать уроки русского языка Марии Гессенской, невесте наследника престола. Занятия с принцессой шли в Дармштадте весь апрель и половину мая, а затем Василий Андреевич взял отпуск, чтобы уладить свои личные дела: он встретил женщину (дочь художника Рейтерна – ред.), которая ему чрезвычайно понравилась.

Впоследствии Жуковский так описывал свою невероятную, судьбоносную встречу:

«Я провел только два дня в замке, и в эти два дня были для меня минуты очаровательные. Старшая дочь Рейтерна, 19 лет, была предо мной точно, как райское видение, которым я любовался от полноты души, просто, как видением райским, не позволяя себе и мысли, чтоб этот светлый призрак мог сойти на меня с неба и слиться с моею жизнью».

Василий Андреевич доверительно признался в этом своему другу художнику Рейтерну, который сказал, что будет счастлив, если Лизхен (Елизавета) согласится выйти за него замуж.

К счастью, Елизавета Ефграфовна дала согласие стать его женой. Обрадованный этой вестью, Жуковский немедленно отправился в Россию, чтобы решить вопрос о своей отставке. Прежде всего он обратился к императору – написал прошение, и отдал его лично в руки Николая Павловича:

«Государь, я хочу испытать семейного счастья, хочу кончить свою одинокую, никому не присвоенную жизнь… На первых порах мне будет невозможно остаться в Петербурге: это лишит меня навсегда средства устроиться так, как должно; во-первых, не буду иметь на то способов материальных, ибо надобно будет всем заводиться с начала».

Вместо пенсиона Жуковский просил единовременного займа для обзаведения хозяйством и права на трехлетнее пребывание за границей. Как же поступил государь?..

В отставку Жуковский отправлен не был; ему предоставили двухмесячный отпуск, а просьба о займе (при отказе от пенсии) была сочтена «безмерной»!

В ответ поэт написал чрезвычайно резкое письмо, даже без обязательных «этикетных» форм, и подписал его просто – Жуковский. Как и следовало ожидать, заём так и не был выдан!..

II

Новый 1841 год Василий Андреевич встретил у Одоевского, и уже 3 января был в Москве. Там только что вышел первый номер журнала «Мсковитянин», где была опубликована большая подборка стихотворений Жуковского1840-41 годов. Отзывы были самые лестные, славянофилы оценивали его творчество чрезвычайно высоко, и считали «своим».

За неделю до отъезда из столицы Жуковский сдал цензору А.В. Никитенко 3 тома сочинений Пушкина – в дополнение к седьмому тому, изданному ранее.

Далее нужно было решить все «домашние дела». Свою квартиру в Шепелевском дворце со всей обстановкой он продал некому Мейерсгофу, а свою роскошную библиотеку и коллекцию произведений искусства Жуковский отдал на хранение в Мраморный дворец, но 3 картины, связанные с памятью М.А. Протасовой-Мойер, отдал на сохранение своему старому знакомцу.

…16 апреля 1841 года в день бракосочетания наследника престола Жуковский был произведен в «тайные советники» и назначен состоящим при цесаревиче. В этой почетной должности он числился до конца своей жизни.

Жуковскому была назначена пенсия, часть которой он распорядился переводить своей овдовевшей сестре Анне Петровне.

Однако появились и хорошие новости. Николай I, видимо, одумавшись, дал Жуковскому разрешение на бессрочное пребывание в Пруссии, «где он найдет для себя удобнее и приятнее»; ибо по закону, принятому в 1834 году, дворянин мог свободно пребывать за границей не более 5 лет.

Пенсию и гонорары за издания и переиздания произведений Жуковского, по его настоянию, пересылали в Пруссию, но при условии, что каждую треть года поэт был должен отправлять в Петербург «свидетельство о жизни» – документ, заверенный в русской миссии. Это же требование касалось и его тестя – художника Рейтерна.

Покидая северную столицу, поэт вез обручальные кольца, на которых была гравировка – дата его венчания с Елизаветой – 21 мая. Кроме того, у Жуковского была взята подписка о том, что он обязуется «крестить и воспитывать детей своих в лоне православной церкви».                   

III

Венчание Жуковского и Елизаветы Рейтерн произошло дважды: первая церемония – 21 мая 1841 года в православной церкви при русском посольстве в Штутгарте.

«Отец держал венец над своей дочерью, – писал поэт в дневнике. – Надо мной не держал никто: он был у меня на голове».

Оттуда молодожены сразу же перешли в лютеранскую церковь, по вере невесты. С июля чета Жуковских поселилась в окрестностях Дюссельдорфа в двухэтажном особняке с видом на парк, который поэт описывает весьма живописно:

«С севера окружает мой дом маленький сад (150 шагов по окружности: за садом – мой собственный огород, снабжающий обильно, мой стол картофелем, салатом, горохом и подобной роскошью. За огородом – поле, на горизонте которого городское кладбище, мимо него идет большая дорога. На восток от моего дома – продолжение парка… Положение дома моего весьма уединенное. Он вне всякого городского шума… Я убрал этот домишко так удобно, что не могу желать себе более приятнейшего жилища, в нем есть картинная галерея, есть музеум скульптуры и даже беседка… Я должен прибавить, что самая большая горница моего дома принадлежит не мне, а моему тестю Рейтерну; в ней он учредил свой atelier, где теперь работает весьма прилежно».

Осенью близких родственников навестила Анна Петровна Елагина, которой не терпелось познакомиться с женой Василия Андреевича. Особняк не преминули посетить и его приятели А. Котепев и М. Погодин.

Сам поэт рассматривал это «убежище» как временное, поскольку он мечтал поселиться в России, но для этого нужно было заработать весьма приличную сумму, чтобы приобрести если не особняк, то хотя бы квартиру в одной из столиц. Но самое печальное, супруга не разделяла этих несбыточных планов, кроме того, абсолютно не желала учиться русскому языку, и всегда говорила только по-немецки, либо по-французски.

В довершение всего, не получилось и семейной идиллии: на 5-м месяце беременности у Елизаветы случился выкидыш, после которого она едва выжила и долго восстанавливалась.

Жуковский писал, что открыл в себе новый вид страдания:

«Страдание одинокого человека суть страдания эгоизма; страдание семьянина суть страдание любви».

После неудачной беременности Елизавета долгое время пребывала в депрессии, от которой Василий Андреевич всячески пытался её избавить.

Только любимая работа спасала его от безысходной тоски. Переводы, изучение образцов древнеиндийского эпоса; попытки, как впоследствии выяснилось, вполне удачные, перевода «Одиссеи» Гомера с 1842 года заполняли его досуг и не давали впасть в безликое отчаяние.

Жуковский начал интенсивно заниматься переводом, причем прологом к нему была именно переработка сказаний с их мотивами супружеской верности, а также трагических отношений отца и сына. Именно поэтому античный эпос под пером Жуковского не принял облика патриархальной утопии. Более того, именно в 1840-е годы вопрос о форме эпоса, а также о возможности и границах перевода Гомера сделался одним из самых актуальных для русской литературы. Суждения по этому вопросу оставили очень известные и авторитетные писатели и поэты: К. Аксаков, Белинский, Гоголь, Чаадаев, а также – Островский, Достоевский, И. Тургенев и Гончаров.

Это объяснялось общей тенденцией освоения в русской литературе эпических форм повествования, что и определило интерес к «первообразу» эпической поэзии.

Работа над переводом для Жуковского была не только потребностью души, но и необходимостью: 30 октября 1842 года родилась у Жуковских дочь– Александра.

Еще до этого важного события Василий Андреевич обратился к императрице с просьбой быть крестной матерью, если родится девочка. Однако на свою просьбу ответа он так и не получил. Более того, Жуковский написал цесаревичу, что не получил ответа и Рейтерн, который отправил на серебряную свадьбу императора картину «Георгий Победоносец», к которому он написал свой поэтический комментарий.

Несмотря на поздравления, императорская семья начисто забыла о существовании поэта, отдавшего ей много времени и сил. Между тем, другой учитель Александры Федоровны, сменивший Жуковского, за свою недолгую «педагогическую» службу был обласкан и награжден орденом Св. Анны 2-ой степени.

Жуковский в письме к Вяземскому писал:

«общественное дело мое, взявшее лучшие мои годы, кончено… Из прошедшей моей деятельности, сохраню только давно оставленную авторскую».

Вторая половина 1840-х годов.

I

Жизнь Жуковских была весьма нерадостна. Объяснялось это крайне тяжелым состоянием Елизаветы, которая после родов не вставала с постели до мая 1843 года. Не лучше было и здоровье Жуковского: сильно ослабело зрение (он больше не мог писать и читать при свечах), а в дневнике фиксировались поэтом частые «нервические припадки», головные боли и другие недуги.

Однако жизнь, как говорится, берет свое: 1 января 1845 года в семье Жуковских родился сын Павел; его крестным стал князь Александр Николаевич. Но ко времени рождения мальчика состояние Василия Андреевича и физическое, и душевное было чрезвычайно тяжелым. Единственным лекарством от болезни и хандры стала опять же – работа!.. Жуковский написал целый ряд произведений в стихах: «Выбор креста», «Повесть об Иосифе Прекрасном», три сказки – «Кот в сапогах», «Тюльпанное дерево», «Сказка о Иване-царевиче и Сером волке».

Сказки, адресованные детям, были опубликованы сначала в «Современнике», а затем отдельными иллюстрированными изданиями вышли в следующем году.

Кроме того, в 1844-1845 годах Жуковский специально для своих детей сделал перевод «Нового Завета» на русском языке. Но для широкой публики он стал известен лишь после берлинской публикации в 1895 году.

…Между тем в 1843 году отношения Жуковского с императорской семьей настолько осложнились, что он был вынужден лично встретиться с Александром Николаевичем в Дармштадте. Беседа, вероятно, была не из приятных, ибо в декабре Василий Андреевич написал цесаревичу подробное письмо, где разъяснил суть своей жизни и деятельности за границей.

В Петербурге, между тем, упорно бродили слухи об эмиграции поэта, а Жуковский не решался напомнить о разрешении Николая I на бессрочное пребывание его за рубежом. Кроме того, к началу 1844 года состояние Елизаветы Евгафовны ухудшилось настолько, что семейный врач настойчиво советовал переселиться во Франкфурт-на-Майне. Переезд с малолетними детьми и серьезно больной женой был немыслим. Но царское семейство настойчиво требовало возвращения Жуковского в Россию, называя его нежелание вернуться «непатриотическим поведением».

Наконец, в июне 1845 года Василий Андреевич твердо решил вернуться в Россию. Хлопотами занялась его верный друг А.П. Елагина: был нанят дом в Москве, а в Петербург отправлена доверенность Зейдлицу (управляющему) на имущество, помещенное в Мраморном дворце, которое предстояло впоследствии перевезти в Москву.

Однако план не удался: Жуковский получил известие о кончине своего сердечного друга Александра Тургенева, в результате чего, вернулось учащенное сердцебиение, а также кровотечение из горла и другие симптомы опасного сердечного заболевания. Кроме того, в январе сильно ухудшилось зрение, по всей вероятности, поэту грозила полная слепота…

Но Василий Андреевич сдаваться этим обстоятельствам даже не мыслил, поэтому он изобрел «машинку»-транспорант, специальную картонную папку с прорезами для строк, чтобы можно было писать на ощупь.

Кроме того, Елизавета Евграфовна написала Елагиной, что Жуковский, хотя самочувствие его не позволяло ходить без сопровождающих, приказал сделать себе некое подобие тренажерного аппарата – «механического коня», благодаря которому он мог самостоятельно передвигаться по комнате, и писать на «машинке» свои стихи и переводы. Это поначалу несколько застопорило работу над «Одиссеей», но позже вернуло, что называется, «сторицей», и перевод «Одиссеи» пошел полным ходом!..

II

Однако обстановка в семье Жуковских была весьма невеселой. Как писал поэт Гоголю, что состояние его жены было крайне негативным:

«Она почти ничем не может заниматься, и никто никакого развлечения ей дать не может. Чтение действует ей на нервы; разговоры только о своей болезни».

И Василий Андреевич был вынужден выкраивать для работы время, чтобы заняться переводами. Только к осени он сумел отдать в цензуру первую часть «Одиссеи» и «Рустема и Зораба», которые должны были войти в состав «Новых стихотворений» 8 и 9 томов его полного собрания сочинений. Печатать их должны были в Карлсруэ, где издатель, из уважения к автору, даже специально отлил русский шрифт.

Хотя уже истекли все мыслимые сроки пребывания поэта за границей, П.А. Плетнев и П.А. Вяземский уговаривали поэта любой ценой остаться на Западе, ибо начавшаяся в 1848 году во Франции революция, которая прокатилась по всей Австрийской империи, включая Германию, Чехию, Венгрию, Италию, Словакию, Галицию и Польшу, давала писателю и поэту бесценный материал для творчества. Но Жуковский воспринимал революцию, как стихийное действо, которое после удовлетворения требований восставших, закончится сама собой, т.е. миром. Он много писал друзьям и Романовым, причем одно из его писем цесаревичу было опубликовано в центральной печати. Но правительству России было удобнее, чтобы Жуковский оставался за рубежом ради его статуса «истинного русского патриота», который трезво и подробно оценивал бы ситуацию в Европе и сообщал бы царскому двору бесценную информацию.

После уличных боев 17 сентября во Франкфурте Жуковский стал мрачен, писал о смерти и более не верил, что вернется на Родину.

…Шестьдесят шестой день рождения Василия Андреевича был отпразднован 29 января 1849 года в Санкт-Петербурге в его отсутствие. Организатором был Петр Андреевич Вяземский; собралось более 80 гостей; читали его стихи, посвященные юбиляру, и поднимали бокалы в его честь, желая ему долгих лет здоровья и продуктивного творчества.   После торжества Василию Андреевичу Жуковскому отправили подробный протокол этого празднования с подписями всех гостей!..

«Одиссея», переведенная Жуковским, была встречена на «ура» и критикой, а также издателями. Даже самые взыскательные «судьи» – современники и потомки – «не могли не признать эстетического обаяния перевода Жуковского». В частности, А.Н. Толстой в предисловии к изданию «Academia» 1935 года, отмечал, что «десятки точнейших, ученейших переводов, конечно, не дали бы того, что дал один этот перевод».

…В мае 1849 года революционные события захлестнули Баден-Баден, и семейству Жуковского пришлось бежать в Страсбург. Туда, несмотря на все трудности, издатель Рейф прислал последнюю корректуру второй части перевода «Одиссеи». Но опасаясь за детей и больную жену, Василий Андреевич был вынужден уехать в Швейцарию и далее – в Базель, а потом в Берн.

Эта неожиданная «встряска» сильно повлияла на взгляды Жуковского: он принял манифест Николая I от 26 апреля 1849 года о начале Венгерского похода и считал возможным и более того – необходимым вмешательство России в дела Европы.

В августе того же года поэт отправился в Варшаву для личного свидания с императором, который готовился встретить возвращающиеся в Россию войска. При личном свидании император подтвердил дарованное в 1841 году право на неограниченное пребывание Жуковского за границей.

Пожалованный при этом орден Белого Орла, рескрипт о котором Василий Андреевич просил опубликовать, также подтвердил высокий статус поэта при дворе, несмотря на его проживание за границей.

«Илиада». «Иерусалимский проект»

С начала сентября Жуковский начал думать о переводе «Илиады», тем более, что после многих лет работы над «Одиссеей» он мог свободно читать по-гречески.

Начало было положено 2(14) октября в Баден-Бадане, причем со второй песни, наиболее сложной. В среднем, в день поэт переводил примерно по 20 строк, которые впоследствии подвергались правке. «Каталог кораблей» был готов к 2(14) ноября; первая песнь была написана к сентябрю 1850 года.

Эту работу Василий Андреевич считал исключительно важной, причем каждый раз говорил своим близким, что если ему не удастся завершить «Илиаду», то нет смысла перепечатывать и «Одиссею».

А главная цель была такая: обе эти поэмы должны были стать воссозданием образа Античности, увиденного через призму романтической культуры. Жуковский писал П.А. Вяземскому:

«Эта беспрестанная идиллия, описание, простой быт в семейной хижине пастуха, с которым весьма мало разнится и быт во дворце царском, и описание нравов простых, часто грубых, все это имеет несказанную прелесть…».

Но следует заметить, что перевод этих двух поэм являлся «утопическим проектом», призванным на новых основаниях перестроить современную Жуковскому литературу, и в перспективе, – и всю культуру, соединив духовный опыт новой Европы и Древнего мира.

На рубеже 1849-1850 годов мысли Василия Андреевича занимал еще один утопический проект – внешнеполитический. О нем поэт рассказал (изложил в письмах) великим князьям Александру и Константину Николаевичам. Смысл проекта, в основном, касался важных тем: освобождение Гроба Господня и Иерусалима из-под власти турок. Иерусалим должен был перейти под контроль христианской европейской армии исключительно мирным, бескровным путем. Тем самым это был вариант урегулирования назревавшего конфликта, который привел к Крымской войне.

Однако Жуковский сумел изложить подробный план о идеально-художественном преобразовании современного бездуховного мира – в христианский. Только подлинная вера способна восстановить порушенный Иерусалим, а также – Европу. Миссия христианских государств, и в первую очередь России – в освобождении не Константинополя, а Иерусалима и Храма Господня.

…Успех Венгерского похода русской армии подтолкнул Жуковского к идее мирной христианской «войны». В своих письмах 1840-х годов Жуковский подчеркивал, что Николай I остался единственным государем, сохранившим в революционное время священный ореол монарха. Это должно было поставить его во главе миссии по освобождению Гроба Господня.

Литературным воплощением этого проекта стала последняя поэма Жуковского «Агасфер», которую он называл своей «Лебединой песнью».

Но к великому сожалению, она осталась не оконченной. С одной стороны, история «Вечного Жида» была очень хорошо разработана в европейской романтической литературе; с другой стороны – это было законченным продолжением его размышлений об «Одиссее» человеческого духа. Одновременно было и развитие пушкинско-лермонтовской романтической линии:

Я – Агасфер, не сказка Агасфер,

Которую кормилица твоя

Тебя в ребячестве пугала, – нет! О, нет!

Я, Агасфер живой, с костями, с кровью,

Текущей в жилах, с чувствующим сердцем,

И с помнящей минувшее душою;

Я, Агасфер, – вот исповедь моя…

Действие поэмы начиналось от казни Христа и затем переносилась в современность: с Агасфером встречается Наполеон. Исповедь Агасфера великому завоевателю и составляет содержание поэмы. Причину разрушения Иерусалима Жуковский связывал с отвержением Христа народом Израиля. Сюжет поэмы – это поиск Агасфером смерти, которая оказывается путем к вере во Христа. Агасфер постоянно возвращается в Иерусалим, а описание разрушенного пожаром города напоминало образ Европы, созданный Жуковским. В результате, священная и литературно-романтическая история недвусмысленно соотносилась с современностью и ее задачами.

Жуковский и смертная казнь.

В мировоззрении Жуковского одна из важных тем, что его занимало более всего в последние годы жизни, – это вопрос о смертной казни.

Впервые он был рассмотрен поэтом в письме «О смертной казни», адресованного наследнику-цесаревичу от 4 января 1850 года. Поводом для него послужила казнь в Лондоне супругов Марии и Фердинанда Меннинг за убийство с целью грабежа; приговор вызвал бурные дискуссии во всей Европе.

Главная идея Жуковского весьма сурова: смертная казнь – это институт, установленный самим Богом, поэтому её следует не отменять, а преобразовывать в таинство, всеобщий «акт любви христианской». Столь противоречащее христианской морали заявление не было принято современниками и вызвало острую критику.

И.С. Аксаков выразил мнение противников Жуковского (и смертной казни) следующим образом: «Для воспитанного человека на слове евангельском общества вполне ясно и несомненно, что убиение человека, совершаемое, хотя бы мечом государства, противно учению и разуму учения Христа».

…Еще ранее, до начала 1830-х годов, поэт столкнулся с этой проблемой, когда был свидетелем казни казака в Пруссии, а позже – с возникшей дискуссией в обществе. Жуковский воспринял её как религиозный ритуал, но был категорически против присутствия толпы любопытных. Он полагал, что исполнение ритуала должно осуществляться за закрытыми дверями, в сопровождении колокольного звона, ибо душа грешника сразу улетает к милосердному Богу.

Но еще раньше на Жуковского произвело огромное впечатление казнь декабристов, которая осуществлялась прилюдно. А поведение С. Муравьева в последнюю минуту показало ему, что смерть может быть благом для уходящего в мир иной, и должна быть исполнена с «милосердием». Поведение всех декабристов на эшафоте отличалось смирением и религиозным чувством, – эти черты впоследствии стали лейтмотивом в рассуждениях о спасительном влиянии наказания на душу преступника и были отражены в «Записке об амнистии».

В последнее десятилетие поэт написал несколько статей «О смертной казни», где отчетливо просматривались его идеи о причастии. В основе его рассуждений, изложенные в дневнике, подчеркивалась схема: разбойник – казнь – благодать – таинство – очищение.

Иными словами, Жуковский вопрос о смертной казни перенес из юридической плоскости в религиозную.

«Но как дать себе эту веру? – писал он. – Как дойти до того, чтобы она была всё, во всём и всегда?.. Если сердце сухо, как русло ручья иссякшего, если оно холодно, как железо, и нечувствительно, как камень, – кто оживит его для веры?.. Наша воля не имеет этого всемогущества. (…) О, кто мне даст это слово во всем его таинственном всемогуществе, освещающим и просвещающим и радость, и страдание?».

Речь шла о способе, посредством которого преступник, не имеющий перед казнью времени на духовные поиски, мог бы в кратчайший срок обратиться к вере. Из этого проистекало осуждение публичной казни, которая становилась «занимательной трагедией» для собравшихся и уничтожила спасительное действие на душу преступника в его последнюю минуту.

Жуковский настаивал на том, что народ должен молиться за душу преступника, а ожидание известий о казни должно сопровождаться молитвенным песнопением, которое «не прежде умолкнет, как в минуту его смерти».

Казнь в представлении Жуковского для публики есть ничто иное, как коллективное зрелище Суда Божия. Статья «О смертной казни» явилась закономерным итогом размышлений и духовных исканий Василия Андреевича.

Последние годы жизни.

I

Последние годы жизни Василий Андреевич провел в Баден-Бадане, но не оставлял надежды вернуться в Россию. Поэтому помимо литературных дел, много времени посвящал образованию своих детей: учил русскому языку, истории страны, а также образу жизни в России. В письмах друзьям он именовал дочь Александру «гениальной» и сетовал на то, что свои педагогические работы отослал в Петербург в надежде на возвращение.

С появлением сына Павла Жуковский начал занятия, когда мальчику исполнилось 5 лет, в котором он видел себя в детстве. Для того, чтобы Павлик легче усвоил русскую азбуку, Жуковский нарисовал более 500 акварельных картинок.

Петр Александрович Плетнев (поэт, критик, академик, издатель и редактор «Современника» — ред.), с которым Жуковский делился своими планами, не одобрял эти «художества». Он считал, что поэт и педагог должен создать начальный курс обучения детей, чтобы родители могли им пользоваться без помощи «приходящих» учителей. Плетнев полагал, что гораздо полезнее было бы начать писать мемуары: «Высший же Ваш талант как поэта и вообще, как писателя, есть исключительно Ваше назначение».

Но Жуковский отказался от мемуаров в достаточно резкой форме, чем чрезвычайно огорчил Плетнева. В то же время он весьма сожалел, что нерегулярно вел дневник, ибо «много прошедшего для меня исчезло как небывалое».

Но «гены», которые передались детям, впоследствии порадовали родителей: Александра Васильевна (в замужестве – Верман) была принята при дворе, стала фрейлиной императрицы. Её брак с Великим князем Александром Александровичем (4-ый сын Александра II – ред.) был расторгнут Синодом, но она родила Великому князю Алексею Николаевичу единственного сына, который стал первым графом Белевским-Жуковским, потомки которого проживают в США в наши дни.

Павел Васильевич унаследовал от отца художественный талант и стал художником-любителем; именно он был учредителем по устройству Русского музея в Санкт-Петербурге и принял деятельное участие в разработке здания Музея изобразительных искусств в Москве, а также он – автор памятника императору Александру II в Московском Кремле.

II

…В начале 1851 года Жуковский ослеп на один глаз и по нескольку часов проводил в темной комнате, где он и встретил свой 68-ой день рождения. Но мечты о возвращении в Россию не оставляли Василия Андреевича, и в этом его активно поддерживали друзья: Гоголь, Чаадаев, А.П. Елагина.

29 июня, наметив выезд из Бадена-Бадена, где он жил, на 14 июля, о чем Жуковский сообщил в письме Елагиной, и просил её известить всех своих близких собраться в Москве.

Однако за два дня до отъезда у поэта сильно воспалился глаз, и переезд был отложен до следующего года. C этого периода переписка с Елагиной шла по-французски, чтобы жена поэта могла читать ему вслух (по-русски она не говорила!). Между тем, с 8 июля шла интенсивная работа Жуковского над «Агасвером» при помощи камердинера, который мог записывать написанное Василием Андреевичем по-русски.

Но болезни одолевали Жуковского. Он убедительно просил Вяземского приехать к нему в Баден-Баден до весны, ибо ему было необходимо закончить последнее (как выяснилось) стихотворение «Царскосельский лебедь», чтобы успеть обсудить с ним написанное и договориться о публикации.

Но задуманный план, к несчастью, не осуществился: Жуковский получил известие о внезапной, страшной смерти Николая Васильевича Гоголя и о том, что он уничтожил второй том «Мертвых душ»!.. После этого Василий Андреевич уже не вставал.

…Поэт скончался 12 апреля 1852 года в 1 час 37 минул ночи в присутствии камердинера.

Похоронили Жуковского в Баден-Бадене на загородном кладбище, в особом склепе, украшенном строками его стихотворения:

«О милых спутниках, которые сей свет присутствием своим животворили, не говори с тоской: «их нет», а с благодарностью – «были».

В августе тело кремировали, а позже слуга Даниил Гольдберг перевез прах Жуковского в Санкт-Петербург, и состоялись повторные похороны 29 августа в некрополе мастеров искусств Александро-Невский Лавры в присутствии П.А. Плетнева, Ф.И. Тютчева и А.П. Елагиной.

После смерти мужа Елизавета Евграфовна Рейтерн-Жуковская из лютеранства перешла в православие. Она никогда не отличалась крепким здоровьем, и вскоре, угнетенная душевно и физически, в 1856 году скончалась.

…Богатейшая библиотека В.А. Жуковского была приобретена в 1879 году А.М. Сибиряковым у сына поэта Павла и подарена Томскому университету.

***

Основные произведения В.А. Жуковского:

Прижизненные издания: Сочинения в прозе Василия Жуковского (Санкт-Петербург,1835); «Наль и Дамаянти», индийская повесть (Санкт-Петербург,1844); Стихотворения В. Жуковского (Санкт-Петербург, 1849: том 1: 1802-1812; том 2: 1813-1817; том 3: 1818-1812; том 4: 1821-1831; том 5: 1832-1842); Гомерова Одиссея (том 2-ой, 1849).

Эллегии: «Сельское кладбище», «Славянка», «Вечер», «Море», «Певец во стане русских воинов», «На кончину Её Величества королевы Виртембергской».

Песни и романсы: «Кольцо души-девицы», «Послания (Тургеневу в ответ на его письмо)», Оды, идиллии.

Баллады: «Людмила», «Светлана», «12 спящих дев», «Лесной царь», «Рыбак», «Рыцарь Тогенбург», «Замок Смальгольм или Иванов вечер», «Кубок».

Сказки: «Спящая царевна»; «Сказка о царе Берендее, его Иван-царевиче, о хитростях Кощея Бессмертного и премудрости Марии-царевны, кощеевой дочери»; «Сказка о Иван-Царевиче и о сером волке; «Кот в сапогах».

Статьи: «Писатель в обществе» (1809); «О басне и баснях Крылова» (1809); О сатире и сатирах Кантемира» (1810).

Награды Российские:

Орден Святой Анны 2-ой степени; Серебряная медаль «В память Отечественной войны 1812 года»; Арзамазские знаки к ордену Святой Анны 2-ой ст.; Орден Святого Станислава 1-ой ст.; Орден Святой Анны 1-ой ст. за воспитание цесаревича, будущего императора Александра II; Орден Святого Владимира 2-ой ст.; Знак отличия беспорочной службы за XXV лет; Орден Белого Орла.

Награды иностранные:

Прусский орден Красного Орла 2-ой ст.; Шведский орден Полярной Звезды 1-ой ст.; Датский орден Данеброг 1-ой ст.; Ганноверский Королевский Гвельфский орден 1-ой ст.; Звезда прусского ордена Красного Орла 2-ой ст.; Австрийский орден железной короны 1-ой ст.; Вюртенбергский орден Фридриха 1-ой ст.; Баденский орден Нидерландского Льва 2-ой ст.; Саксонский орден Заслуг 1-ой ст.; Саквен-Веймарский орден Белого Сокола; Бриллиантовые знаки к прусскому ордену Красного Орла 2-ой ст.; Прусский орден «Pour le Merite».

Память:

– Санкт-Петербург: ул. Жуковского (названа в связи с 50-летием со дня смерти Поэта;

– Запорожье: ул. Жуковского (названа в 1902 году в связи с 50-летием со дня смерти Поэта)

– Симферополь: ул. Жуковского;

– Одесса: ул. Жуковского, переименована в 1905 году.

Памятники:

– Санкт-Петербург: памятник в Александровском саду, открыт 4 июня 1887 года в связи со столетием со дня рождения Поэта; был подвергнут вандализму;

– Великий Новгород – на памятнике «1000-летие России» среди 129 фигур самых выдающихся личностей в Российской истории (на 1862 год) есть фигура В.А. Жуковского;

– Баден-Баден: Бюст Жуковского в сквере (автор А.Н. Бурганов);

– Почтовая марка СССР, выпущенная в 1952 году к столетию покинувшего бренный мир Поэта.

Римма Кошурникова