Действующие лица

Аршак Второй – царь Великой Армении, 30 лет

Тиран – его отец, предыдущий царь, слепой, 60 лет

Парандзем – его жена, дочь наместника Сюника, 17 лет

Олимпия – его вторая жена, дочь византийского вельможи, 28 лет

Аноб – его сын от первого брака, 13 лет

Нерсес – католикос армянской церкви, 25 лет

Агатангелос – придворный летописец, 75 лет

Васак – спарапет, главнокомандующий армянской армии, 35 лет

Юлиан – римский император, 32 года

Шапур Второй – царь персов, 55 лет

Драстамат –  придворный, 25 лет

Аристос – раб византийского вельможи, 30 лет

Исидор – сын византийского вельможи, 14 лет

Дворецкий Аршака

Дворецкий Тирана

Слуги, музыканты

Персидская охрана

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

350 год. Сад вокруг Царского дворца в Двине. Поздний лунный вечер. На сцену слева, разговаривая, выходят Аноб и Исидор.

ИСИДОР

Я никак не пойму твоего сумеречного настроения, Аноб; отец твой, Аршак, нынче провозглашен царем Великой Армении, а ты, мой лучший друг, отныне престолонаследник, и перед тобой открыты все дороги, все возможности! Я понимаю, ты недавно потерял мать, это очень тяжелая утрата для человека, но ведь она довольно долго болела, и вы все должны были уже как-то примириться с неизбежностью. А вот повод для того, чтобы отметить с друзьями столь радостное событие у тебя действительно есть. Жаль только, что моего отца вызывают обратно ко двору в Константинополь, и наша семья возвращается на родину. Бог знает теперь, когда мы еще с тобой свидимся!

АНОБ

О, Исидор, может получиться так, что мы с тобой и не расстанемся. Отец настаивает, чтобы я поехал в Константинополь учиться. Я отбиваюсь, как могу, но он все-таки не только мой отец, но и царь и говорит также от имени государства!

ИСИДОР

Но почему ты не хочешь ехать, Аноб? Разве жизнь в столице империи не веселее намного, чем здесь; я уж не говорю о том, что там ты действительно получишь отличное образование!

АНОБ

Ах, Исидор, на все твои вопросы есть один ответ: меня томит любовь. Я  бы все отдал – все свои преимущества и все богатство мира лишь за один поцелуй того ангела, в которую влюблен без памяти!

ИСИДОР

Ты удивляешь меня, Аноб: какие могут быть проблемы с любовью у принца крови! Тебе практически доступна любая женщина; любовь – это удел низкого сословья, болезнь, которая постигает человека, когда он не может удовлетворить свои желанья.

АНОБ

Еще совсем недавно я думал, может, так же, как и ты, Исидор, но вдруг появилась она, и мир вмиг стал другим, все остальные женщины просто перестали существовать для меня.

ИСИДОР

Да, брось ты, Аноб! Я тут вчера такую сисястую бабенку подцепил, хочешь, познакомлю?

АНОБ

Нет, ты ничего не понял, Исидор! Мне даже противно сейчас думать о таких вещах, и у меня сжимаются кулаки, когда я представляю, что кто-то может так посмотреть на мою П…(осекается).

ИСИДОР

Ну, а  в чем твоя проблема, Аноб?

АНОБ

Она старше меня, Исидор, и она из высшего сословья, ее не покорить деньгами, или какими-нибудь другими безделушками. Ах, что я говорю, Исидор, о каком покорении! Мне страшно даже представить, что я могу прикоснуться к ней, я был бы счастлив и вполне удовлетворен, если бы мог просто стоять рядом с ней, дышать одним с ней воздухом!

ИСИДОР

Да, я смотрю, дело серьезное, что-то вроде тяжелой болезни. Лечение этой болезни хорошо известно: лекарство от любви – любовь! Но завладеть такой девицей можно единственным путем – взять ее в жены; ты престолонаследник – тебе не откажут.

АНОБ

Да, если, допустим, она согласится. Но мне по возрасту пока рано жениться, а пока я подрасту, она точно уже будет замужем, уж ее-то дома не оставят – ни один мужчина не может пройти мимо нее равнодушно! Я же говорил тебе – она старше меня.

ИСИДОР

Ну, попроси отца, пусть вас в качестве исключения пока помолвят – такое случается в нашей жизни.

АНОБ (воодушевляясь)

О, ты подал мне хорошую идею, Исидор спасибо тебе. Остается только уговорить отца – может, Бог сжалится надо мной, и мне это и удастся!

ИСИДОР

Пойдем по домам, Аноб, уже очень поздно, спать охота.

АНОБ

Ах, мне не до сна, Исидор! Но ты иди, отдыхай, а я пока помечтаю здесь. Завтра встретимся.

ИСИДОР (зевает)

Да, я пойду. Но ты так и не сказал, как зовут твою пассию.

АНОБ

О, даже в своих мыслях я боюсь раскрывать ее имя, так что извини – это пока моя самая сокровенная тайна!

ИСИДОР

Ну, что ж, не буду настаивать. Наверное, ты счастлив, что у тебя есть такое сильное чувство. Пока.

Исидор уходит, а Аноб ложится на траву, заложив руки под голову, и мечтательно смотрит в небо. Слева появляется Аршак, а справа Парандзем; Аноба они не замечают. Аршак порывисто бросается к Парандзем, но она холодно отстраняется.

АРШАК

Парандзем, любимая моя, как я истосковался по тебе!

Делает все же попытку приобнять ее, но Парандзем вновь отстраняется.

ПАРАНДЗЕМ

Чего тосковать по чужим женщинам, когда у тебя нынче есть законная жена!

АРШАК

О, Боже, неужели ты будешь попрекать меня тем, что я ради блага моего народа, ради союза с Римом пожертвовал собой и согласился на брак с этой безобразной старухой Олимпией!?

ПАРАНДЗЕМ (с кривой усмешкой)

Не такая она старая и, как говорят, совсем даже не безобразная, в конце концов, она была невестой самого цезаря! Не  мне, Аршак, давать оценку твоей политике, но я не буду любовницей женатого мужчины, пусть и царя!

АРШАК

Парандзем, милая, но мы же любили друг друга, а я был и тогда женат!

ПАРАНДЗЕМ

Да, и то был большой грех перед Богом. Твоя жена была смертельно больна, и это было для нас каким-то оправданием; мы – как это кощунственно ни звучит – фактически просто ждали, когда у нас будет возможность законно соединиться. А сейчас? Какая у нас перспектива?

АРШАК

Ах, я не знаю, не знаю! Я только проклинаю себя, что не женился на тебе на следующий день, как умерла моя жена! Как же, надо было соблюдать приличия, скорбные сорок дней! А император Констанций всучил мне Олимпию, не считаясь ни с какими условностями! И не было никакой возможности отвертеться! Я проявил малодушие и проклинаю себя за это!

ПАРАНДЗЕМ

Ты поступил правильно, Аршак. За тобой целый народ, ты не имеешь права забывать об этом.

АРШАК (вроде, как сам с собой)

Нерсес, мой оруженосец, тоже постарался, он там при дворе большой авторитет имеет; думал, доброе для Армении дело творит, а добился только того, что сделал несчастными нас с тобой!

ПАРАНДЗЕМ (с горечью)

Видно, не судьба нам быть вместе, Аршак.

АРШАК

Но я не могу жить без тебя! Зачем мне царство, если я не могу соединиться с любимой женщиной!

ПАРАНДЗЕМ

Ты что же думаешь, я не страдаю?! Разве я смогу когда-нибудь забыть твои горячие объятья, твои поцелуи?! (рыдает, закрыв лицо руками)

Аршак при этих словах вновь делает попытку обнять Парандзем, но она, как и прежде, решительно отстраняется.

ПАРАНДЗЕМ

Нет, Аршак, нет! Правильнее всего нам никогда больше не видеться; я пришла сюда только, чтобы сказать тебе об этом. Ты – царь, Аршак, ты себе не принадлежишь, ты прежде должен думать о стране, о народе, а я слишком горда, чтобы согласиться на унизительную роль царской фаворитки. Я выхожу замуж, Аршак.

Аршак огорошен, он не может поверить в это.

АРШАК

Как? Когда? За кого? Этого не может быть! Я не могу представить тебя в чужих объятьях!

ПАРАНДЗЕМ

А я? Я могу представить тебя в чужих объятьях!?

АРШАК

Нет, это не может быть правдой! Кто же он, кто?

ПАРАНДЗЕМ

Не удивляйся, это твой племянник Гнел.

Потрясенный всем услышанным спрятавшийся в кустах Аноб неосторожно издает звук, похожий на сдавленное рыдание. Чуткое ухо Парандзем улавливает этот звук.

АРШАК

Гнел? Господи, когда же это он успел, мы только-только вернулись из Константинополя, где я его вызволил из заложников!

ПАРАНДЗЕМ

Аршак, боюсь тут кто-то есть!

АРШАК

Кто тут может быть в такой час! Это зверек, наверное, какой-то.

Недоверчивая Парандзем, тем не менее, делает несколько шагов в сторону лежащего Аноба, но тот вовремя бесшумно уползает подальше в кусты.

ПАРАНДЗЕМ

(все же недоверчиво оглядываясь по сторонам)

Там все-таки кто-то был! Это был человеческий вздох!

Аршак неотступно следует за Парандзем, теребит ее.

АРШАК

Нет, ты мне скажи, где, где вы с ним встретились? Как это все случилось? Это же невероятно!

ПАРАНДЗЕМ

Что же тут невероятного?! Отец твой по возвращении своих внуков, Гнела и Тирита, из Константинополя захотел с ними встретиться, обнять и пригласил их в свое поместье в местечке Куаш, где он обитает затворником с тех пор, как сассанидский сатрап Вараз ослепил его, захватив в плен с помощью подлых предателей князей. В этот раз он сделал еще одно исключение, пригласив к себе и моего отца, наместника Сюника, князя Андовка, который своей верной службой заслужил любовь и дружбу прежнего царя. Ну, а отец взял меня с собой, будучи уверенным, что Тирану будет приятно присутствие той девочки, которая когда-то доставляла царю много радости своими детскими проделками.

АРШАК (с горечью)

Вот, как происходят роковые встречи!

ПАРАНДЗЕМ

Аршак, роковая встреча произошла в Константинополе! Все остальное лишь следствие.

АРШАК (раздраженно и с горечью)

Опять ты об этом! Нерсес, Нерсес меня уговорил. Настаивал, что для прочного союза с Римом, этот брак необходим. И император фактически поставил мне ультиматум. В мягкой форме – но поставил!

ПАРАНДЗЕМ (обреченно)

Ну, теперь уже ничего не изменишь!

АРШАК (нетерпеливо)

И что, что было дальше у отца?

ПАРАНДЗЕМ

Ничего особенного. Гнел сделал предложение едва ли не сразу, как увидел меня. Отец мой его принял. Я – тоже. Кажется, Гнел просто опередил Тирита, который также не спускал с меня глаз.

АРШАК

И что, если бы предложение сделал Тирит, ты бы и его приняла?

ПАРАНДЗЕМ

Ах, Аршак, неужели ты не понимаешь, что если мне не судьба соединиться с любимым человеком, с тобой, то уже все равно, с кем делить постылое ложе?!

АРШАК (закрывает глаза рукой)

О, Парандзем, Парандзем! (встрепенувшись) А мой отец? Что сказал отец?

ПАРАНДЗЕМ

Он благословил наш союз.

Аршак огорошен.

АРШАК

Как? Как он мог! Нет, это невозможно! Господи, что мне делать, куда бежать, с кем воевать, кого убить!?

ПАРАНДЗЕМ

Возьми себя в руки, Аршак! Ты – царь, ты отвечаешь за целый народ, надо уметь приносить себя в жертву.

АРШАК (обреченно)

Да, Парандзем, похоже, ты гораздо больше заслуживаешь быть царицей, правящей царицей, чем я – царем. Но я и не хочу быть царем, я хочу быть с любимой женщиной! (вновь встрепенувшись) Давай бросим все, убежим в Иран, Шапур не откажет мне в небольшом наделе, я буду верно служить ему!

ПАРАНДЗЕМ

И воевать против собственного народа? Не теряй голову, Аршак, мы в безвыходном положении, наша любовь на этом завершилась.

Аршак падает на землю и в отчаянии бьет по ней кулаком. Парандзем, закрыв лицо рукой, удаляется.

Занавес 

ДЕЙСТВИЕ  ВТОРОЕ

Покои отставного царя Тирана в  местечке Куаш. Слепой царь грустно сидит в углу в глубоком кресле. Слева на сцене появляется Агатангелос.

ТИРАН

Ты тихо вошел, Агафон, но я уловил неслышные твои шаги. Природа, Агафон, не в пример людям, добра. Она даже пытается компенсировать то зло, что творят люди по отношению друг к другу. Вот, взамен отнятых людьми глаз природа одарила меня тонким слухом.

АГАТАНГЕЛОС

Приветствую тебя, Государь. Да, я вошел неслышно, но это следствие старческой немощи, больных ног, нуждающихся в мягких тапках, а не злостного умысла подловить тебя на чем-то, как ты бы мог подумать. И опоздал я на твое приглашение по той же причине, а не вследствие высокомерия, желания как-то подчеркнуть свою значимость – я слишком стар для этого, я хорошо знаю ничтожную, унизительную цену тщеславия. Ты уж извини меня. Для меня ведь переход из одного конца дворца в другой – это целое путешествие, да и подготовиться прежде надо.

ТИРАН

Ах, нет, Агафон, мне и в голову не приходит заподозрить тебя в подобной мелочности! Наверное, это просто моя человеческая потребность выразить свою боль, а перед кем еще я, бывший царь Великой Армении, могу безбоязненно обнажить свою душу! Ты, пожалуй, единственный такой человек. Присаживайся, Агафон, дай отдых своим больным ногам, нелепо нам с тобой следовать дворцовому этикету.

Агатангелос, с трудом передвигая ноги, садится в кресло рядом с Тираном.

АГАТАНГЕЛОС

Спасибо тебе, Государь, ты всегда был добр ко мне, да и ко всем тем, кто честно служил своему отечеству, кто не замышлял против нее заговоров.

ТИРАН

И тебе спасибо за справедливую оценку моей деятельности, Агафон. Ты прожил большую жизнь, многое видел, многое понял, ты первым из армян сподобился писать историю нашего народа. Неспроста ведь люди нарекли тебя именем Агатангелос – то есть «добрый вестник». Я благодарен судьбе, что ты согласился поселиться в моем дворце, и скорбные последние мои дни хоть как-то будут скрашены общением с достойным человеком. И не называй меня, пожалуйста, Государем, я уже не царь в этой стране, а с тобой мы всегда были хорошими друзьями.

АГАТАНГЕЛОС

Как скажешь, Г…, Тиран. И раз уж представилась такая возможность, я со своей стороны обязан возблагодарить тебя за достойный приют на закате моей жизни.

ТИРАН

Ладно, оставим это, Агафон. О чем я хотел поговорить с тобой, мудрый человек – посмотри, во что превратилась наша страна. От Великой Армении осталось одно только название. Меня, царя этой Великой Армении, пленил и по своей прихоти ослепил даже не шах персов Шапур, а какой-то жалкий его сатрап Вараз – наместник Атрпатакана!

АГАТАНГЕЛОС

Не говорит ли это самоуправство и о слабости Шапура?

ТИРАН

Меня волнует наша слабость, Агафон! Меня волнует, что Варазу помогали мятежные наши князья – не будь их предательства, никогда не одолел бы нас ничтожный сатрап! Как и всегда, нам нынче нужен царь, который сумеет объединить народ, превратить его в единый боеспособный кулак, который заставит князей служить отчизне, а не исключительно дурной спеси своей. Ты знаешь, как это непросто, ты знаешь, что для такого дела нужен жесткий, нет, жестокий кулак. Мне самому этой жестокости не хватило, хотя многие и проклинают меня за мои дела по укреплению государства. Как ты думаешь, что мы делаем не так? Ведь действительно великой Армения стала в противостоянии с теми же соседями, которые сегодня едва ли не измываются над нами!? Где же мы споткнулись?

АГАТАНГЕЛОС

Смотри, за всю историю человек тратил большую часть своих усилий, своих способностей, ресурсов на то, чтобы совершенствовать искусство убивать. И так будет, наверное, всегда,  каких высот ни достигла бы наша так называемая «цивилизация». Чем, например, отличается «цивилизованный» римский легионер от того варвара, которого он идет покорять? Разве его истинная цель не та же – убивать и грабить?! А мы, первыми приняв новую религию, искренне уверовали в бога любви и сострадания и, соответственно, откорректировали свое мирское поведение. Между тем, человек по своей природе остается все тем же диким зверем, как это ни печально.

ТИРАН

Неужели это и есть причина всех наших неудач, не верится мне как-то! И не слишком ли мрачно ты смотришь на природу человека? Мы все-таки сильно отличаемся от животных.

АГАТАНГЕЛОС

Только лицемерием – вот здесь мы действительно преуспели. Говорим друг другу красивые слова, но стоит собеседнику отвернутся, как на него тут же выливают ушаты помоев. А нередко – и нож в спину! На самом деле, единственное, что нас принципиально отличает от животных – это знание о собственной неизбежной кончине и ужас перед этим знанием. Отсюда и лихорадочные поиски спасения, хоть какой-нибудь надежды, и это паническое бегство от невыносимой реальности порождает трепетную веру в загробную жизнь, религию, Бога. А вместе с религией появляется мораль, с ее императивом защиты слабого. Но в критических ситуациях человек чрезвычайно редко следует ей. Да и в обычной жизни тоже.

ТИРАН

Ты хочешь сказать, что Бога придумал человек?

АГАТАНГЕЛОС

А ты как полагаешь?

ТИРАН

Странно все-таки слышать такие речи от человека, который первый описал житие наших святых отцов.

АГАТАНГЕЛОС

Разоблачить обман фокусника может только тот, кто сам овладел этим искусством, кто изучил его действия и разобрался в них. Чем глубже вникаешь в суть явлений, тем выпуклее становятся их темные стороны. Или ты думаешь, что жаждущая чудес невежественная паства будет копаться в запутанных истоках религии?!

ТИРАН

И какой же ты для себя сделал вывод, мудрый человек?

АГАТАНГЕЛОС

Каким пришел этот мир, таким и уйдет. Сегодня простой народ так же исступленно молится Христу, как вчера молился Арамазду или поклонялся Солнцу, а позавчера преклонялся перед какими-то дикими животными; завтра могут быть и другие святые: народу просто постоянно нужен культ, идол. Правители нередко используют эту смутную страсть темного народа для возвеличения собственной персоны и укрепления личной власти. Римские императоры провозглашают себя богами даже сейчас, когда уже сама империя признала единого бога во Христе!

Слева поспешно появляется дворецкий.

ДВОРЕЦКИЙ (взволнованно)

Извини, Государь, что вхожу без приглашенья, но там к тебе неожиданно пришел царь Аршак.

АГАТАНГЕЛОС (поспешно)

Ну, я оставлю вас, ему, видимо, есть, что сказать тебе.

ТИРАН

Не уходи далеко, Агафон; я думаю, нам будет, о чем поговорить, когда Аршак уйдет.

Агатангелос, шаркая ногами, старается побыстрее покинуть помещение. Он уходит направо. Слева на сцену порывисто почти вбегает Аршак.

АРШАК

Извини, отец, я пришел без предупреждения. Приветствую тебя!

ТИРАН

Я ждал твоего прихода, сын. Я знаю, что творится у тебя в душе.

АРШАК

Ах, отец, ты – единственный, кто может понять меня. Только тебе я открывал свою душу, только ты знаешь, какие у меня чувства к этой женщине! И ты отдал ее другому!

Аршак не в состоянии унять свое волнение; разговаривая, он ходит взад-вперед по залу.

ТИРАН

Не я, сын мой, не я! Это судьба, Аршак. Я ведь никак не хотел, чтобы ты стал царем – я слишком любил тебя для этого.

Аршак приостанавливается; говорит в задумчивости.

АРШАК

Кажется, я  понимаю, о чем ты говоришь.

ТИРАН

Да, едва ты достигаешь вожделенной власти, она с усмешкой показывает тебе, чего на самом деле стоит. Ты приобретаешь власть над целым народом, но перестаешь принадлежать самому себе. Власть вожделенна, когда со стороны на нее ты смотришь, но едва лишь свалится та ноша на тебя, как сразу же становишься иным ты человеком.

АРШАК (запальчиво)

Да не была она для меня такой уж вожделенной! И – третий сын – я вовсе и не рассчитывал на нее! А сейчас я с легкостью отдал бы ее взамен любимой женщины!

ТИРАН

Что же делать, сын? Аршакидам выпало править в этой стране, мы не можем сбросить с себя эту ответственность. Твой старший брат Арташес умер молодым, а второго моего сына Трдата, заложника Рима, в приступе ярости казнил этот невменяемый цезарь Востока Констанций Галл. Его самого затем казнил император Констанций, но это уже ничего не могло изменить – погибшего не вернешь! Так ты и остался единственным наследником престола, тебе и нести эту тяжелую ношу.

АРШАК (так же запальчиво)

У тебя есть внуки – Тирит и Гнел. Отдай корону Гнелу, а он пусть вернет мне мою Парандзем!

ТИРАН

Не теряй голову, Аршак! Тебе предстоит еще множество тяжелых испытаний, ты должен уметь держать себя в руках. Власть не имеет права быть легкомысленной. Мы живем в очень сложном мире, мы со всех сторон окружены врагами, да и наши удельные князья нередко вступают с ними в сговор в надежде самим стать властителями в Армении, пусть даже под чужим игом. Глаз да глаз тебе нужен, сын мой, личная жизнь не должна быть тебе помехой.

АРШАК

Я не могу жить без нее, отец!

ТИРАН

Тебе очень тяжело, Аршак, я понимаю. А дальше будет, наверняка, еще тяжелее. И сейчас я не о личной жизни говорю. Ты – добрый, честный, ты не хочешь обижать людей, но это вовсе не те качества, которые необходимы человеку на троне. Ты будешь вынужден стать жестким, если не жестоким. А это доставит тебе не меньше страданий, чем потеря любимой женщины.

Аршак наконец несколько успокаивается; он присаживается на кресло, на котором только что сидел Агатангелос.

АРШАК

Почему же нельзя править на благо всех и по справедливости?

ТИРАН

У каждого своя справедливость, сын мой, и очень часто разные о ней представления схлестываются в непримиримой вражде. В самой справедливости изначально заложена несправедливость. Справедливость не есть равенство, и, значит, она всегда кого-то ранит. Очень трудно, а порой и невозможно найти компромисс. Как во внутренних делах, так и, тем более, с внешними игроками. Ведь и эта острая боль, с которой ты пришел ко мне, порождена вынужденными уступками во внешней политике, разве не так?

АРШАК

(задумчиво, но потом немного вызывающе)

Ты опасаешься, что мне не хватит воли, мудрости? Что не смогу совладать с собственными человеческими страстями? Но ты же видишь, что при всех своих страданиях я все же поступил так, как должен был поступить союзник Рима, я назвал женой их отставную принцессу. Во мне, отец, вроде, два разных человека: один – верный слуга своего народа; второй – трепетный раб любимой женщины.

ТИРАН

Царь должен быть человеком долга, сын мой, а не любви. Любовь часто пренебрегает долгом, а долг больше всего боится любви – она ему самая большая помеха. И самое страшное то, что стихия любви зачастую непреодолима. В двух случаях у человека перестает работать логика: когда он преисполнен любви и когда он преисполнен ненависти. Слепая сила всегда разрушительна, будь то любовь, или ненависть. И разрушение начинается с самого носителя этих чувств.

АРШАК

Неужели чтобы стать хорошим правителем надо перестать быть живым человеком?!

ТИРАН

Не надо так мрачно смотреть на действительность, царь Армении. Ты очень неплохо начал; я горд тобой, и я сочувствую тебе от всего сердца. Надеюсь, наши несравненные красавицы утешат, в конце концов, тебя, их много крутится в царском дворце.

АРШАК

Ах, отец, красавиц действительно много, но Парандзем одна!

ТИРАН

Тебе, Аршак, сейчас надо все же больше думать о стране, об укреплении царской власти. Ты же видишь, как удельные князья стремятся разорвать страну на части, каждый из них только и думает, как бы отхватить себе побольше земель и бросить вызов самому царю. А сейчас, вот, и церковь стала откровенно претендовать на ведущую роль в политике государства. Я порой даже думаю, правильно ли мы поступили, приняв веру во Христа?

АРШАК (задумчиво)

Я сам об этом думал, я ведь тоже замечаю нездоровые тенденции.

ТИРАН

Многие, вот, осуждают меня за наказание первосвященника Иусика, и, наверное, в истории я так и останусь убийцей святого человека (молва обожает приписывать властителям ужасные преступления),  но ведь этот «святой человек» фактически поднял мятеж против государства! Он возомнил, что может диктовать свою волю царю армянскому –  имел ли я право не пресечь это?! Единый бог, Аршак, предполагает и единого первосвященника, который, таким образом, приобретает опасное влияние и авторитет среди народа, и, поверь мне, у него всегда будет великий соблазн, непреодолимое стремление к полновластию, ибо он всего лишь человек со всеми присущими ему пороками, какая бы ни была на нем благостная одежда. Боюсь, много бед принесет эта новая вера, и не только нам – ведь она уже торжествует почти на всем Западе.

АРШАК

Но вряд ли мы уже сможем от нее отказаться.

ТИРАН

Да, я тоже так думаю. Тем не менее, мы обязаны укрепить царскую власть, чтобы она не зависела от прихоти князей, или людей в рясах. Парен, которого я назначил первосвященником после Иусика, человек благоразумный и совсем не амбициозный, но он уже стар и нездоров, так что тебе надо будет уже сейчас присмотреть кандидатуру для нового главы церкви.

АРШАК (задумавшись)

Что ты думаешь о Нерсесе, отец?

ТИРАН

(несколько удивленно)

Сыне Афиногена? Он же твой оруженосец!

АРШАК

Он хорошо образован, имеет большой авторитет и среди наших, и в Константинополе.

ТИРАН

Ах, это и хорошо, и плохо, сын мой, мы только что об этом говорили. У тебя еще будет время подумать; Парен хоть и нездоров, но пока держится неплохо. И вот, что еще я хотел тебе сказать, царь Великой Армении: я еще давно задумал основать у нас город свободных людей, но, как видишь, не успел. Я буду счастлив, если тебе удастся осуществить эту мою мечту. Люди, получившие свободу и достойную жизнь из рук царя, будут твоими верными солдатами, Аршак, с такими воинами тебе не будет страшен ни Восток, ни Запад, ни козни князей, ни шипение святош.

АРШАК (воодушевляясь)

О, это, на самом деле, очень хорошая идея! Ты мне дал бесценный совет, отец, он, конечно, не утешил и не мог утешить меня в том горе, с которым я сюда пришел, но зато у меня сейчас есть важный ориентир для строительства прочного фундамента государства. Спасибо тебе!

ТИРАН

Не стоит благодарности, сын мой; у нас с тобой одна цель, одна мечта – благоденствие Великой Армении!

Аршак тепло обнимает отца и уходит.

ТИРАН (громко)

Агафон, где ты там, выходи!

Агатангелос, шаркая ногами, медленно выходит.

ТИРАН

Ты слышал все, Агафон. Думаю, у Аршака нет повода обижаться на меня за то, что я раскрыл тебе его секрет – известно, как ты сдержан и молчалив, да и живешь здесь у меня затворником. Но скажи мне, что ты думаешь об Аршаке, по плечу ли ему тяжелая царская ноша?

АГАТАНГЕЛОС

Я знаю Аршака – он умный и добрый, честный.

ТИРАН

В том-то и дело. Иная доброта должна быть у правителя, обязан думать он о государстве – не о конкретных людях. И когда он, растопырив пальцы, вытягивает вперед свою длань, насылая воинов своих на врага, он не имеет права думать о каждом из них, он не имеет права думать о них, как о людях, чьих-то сыновьях и мужьях, чьих-то отцах и чьих-то детях; он должен заботиться об их сохранности только в качестве военной силы, долженствующей обеспечить ему победу. Потому нередко злодейством выглядит царская доброта. Он зло по обстоятельствам порой творить обязан.

АГАТАНГЕЛОС

Да, нелегка корона, что и говорить! Но умен Аршак, прозорлив; не мальчик он уже, но зрелый муж. И – повторюсь – он добр необыкновенно.

ТИРАН

Ах, и праведника превратит в злодея власть! А ты и вообразить себе не можешь, как добрая душа страдает, когда по принуждению творит злодейства! Уж я-то знаю это хорошо! Мне жалко любимого сына, Агафон!

АГАТАНГЕЛОС

Ты сам сказал – то судьба; вам, Аршакидам тяжелая выпала ноша. Власть – это ведь как наказание; сладкий, дурманящий яд. Люди в течение всей жизни лихорадочно пытаются любыми способами заграбастать себе как можно больше, больше. Человек по своей природе, просто как живая тварь, есть разбойник, так или иначе это приходится признать. А  функция власти, в принципе, состоит в том, чтобы по возможности обуздать эту порочную страсть доступными, законными способами. Ты знаешь лучше всех – это очень непростая задача – мало людей, готовых действительно принять иную, нематериальную ценностную шкалу, пусть к этому фактически и призывает новая христианская религия. Вот, мы с тобой говорили о вере, о том, что главное ее назначение – быть утешением для страждущего человека, не дать погаснуть надежде его последнего дня. А христианская мораль – и в этом ее преимущество, и именно по этой причине я остаюсь ее приверженцем, несмотря ни на что – плюс к тому призывает к отказу от поклонения золотому тельцу, ибо только на этой основе может быть построено истинное братство на нашей грешной земле. Не уверен, правда, что этот призыв доходит до многих.

ТИРАН

А что ты скажешь о тех немногих, до которых призыв все-таки доходит, о себе, в частности? Ведь, как я понимаю, именно эти немногие должны определять наше будущее, не так ли?

АГАТАНГЕЛОС

Я отвечу на твой вопрос. Без утайки отвечу, хотя понимаю, что в моих словах будет мало оптимизма. Не меня одного, полагаю, мучают подобные мысли и чувства, но говорить, конечно, я могу только о себе. Так вот, с возрастом я все острее ощущаю свою оторванность от этого мира, свое неприкаянное одиночество, единичность. Можешь считать это высокомерием, но, по моим ощущениям, это гордость, истинная гордость самостоятельного человека; гордость трагическая, глухо отзывающаяся эхом из могилы. (пауза) Да мне и немного осталось.

ТИРАН

Да, вряд ли твой ответ, Агафон, можно считать обнадеживающим – ведь именно это непреходящее ощущение единичности и не позволяет лучшим сынам народа объединиться в действенную, движущую вперед силу. Думаешь ли ты, что  при таком раскладе у нас сохраняются надежды на прогресс? Ну, хотя бы в отдаленном будущем.

АГАТАНГЕЛОС

Что ты называешь для нас прогрессом – завоевание мира, всеобщее братство на Земле? У меня нет ответа на этот вопрос. И ведь говорим мы сейчас не только об Армении. С высоты своего возраста и опыта я осмелюсь сказать, что и добродетели, и пороки присущи всем людям на земле в равной степени, включая, наверное, и самые дикие племена. А оптимизм в том, что мы просто существуем – я, ты, наша страна, другие народы… Надо уметь ценить жизнь и быть благодарным ей, какая она ни есть.

ТИРАН

После твоих слов, Агафон, я невольно подумал, что главная причина наших неудач состоит именно в том, что мы всегда думаем не только о себе, но и о всех людях на земле, вечно сомневаемся в правомерности, гуманности своих действий, а ведь этого больше никто не делает, каждый рвет то, что может. Возможно, нас будут любить за наш гуманизм, но, оставаясь на этих позициях, мы всегда будем в фатальном проигрыше.

АГАТАНГЕЛОС

Не стоит идеализировать себя, Тиран. Гуманисты есть везде, но, к сожалению, они нигде не составляют большинства – у нас, в том числе. И нигде они не стоят у кормила власти. Ни один гуманист не удержится сколь-нибудь продолжительное время на вершине власти – его уберут свои, а если нет – то чужие. Когда дело доходит до столкновения интересов, каждая сторона стремится одержать верх, не считаясь ни с какой нравственностью. Такова реальность как в отношениях между государствами, так и между отдельными людьми. К сожалению… (задумывается) Возможно, наше отличие состоит в том, что нам, армянам не хватает жестокости добить поверженного врага, и вот этого враги никогда не прощают.

ТИРАН

Ты хочешь сказать, что у нас нет шанса сделать Армению вновь великой?

АГАТАНГЕЛОС

Скажи мне, что означает, по-твоему, слово «великий»? Это ведь всегда чье-то унижение. И чем более «велик» человек, или велика страна, тем больше вокруг униженных, жаждущих мести. Посмотри, сколь многие ненавидят и точат зубы на Рим, или на Иран.

ТИРАН

Что ж поделаешь, таково устройство этого мира. А разве лучше быть в ряду униженных – ведь нет иной альтернативы!

АГАТАНГЕЛОС

Ты прав, конечно, Тиран – жестокие законы правят этим миром. Одна надежда у меня – на новую веру. Может быть, учение Христа все же принесет со временем мир и братство нашей грешной земле.

ТИРАН

Я не перестаю поражаться твоей мудрости, Агафон. Но во многой мудрости действительно много печали. Ты раскрываешь такие стороны нашего бытия, о которых лучше бы не знать никогда.

АГАТАНГЕЛОС

Что тут поделаешь: знание, каким бы ядовитым оно ни было, невозможно вытравить из головы подобно недоброкачественной пище, легко изгоняемой из желудка – в ту, или другую сторону. А мудрость, которой ты меня все время попрекаешь – это всего лишь пережитое страдание. Даже младенец, умирающий в тяжких муках, приобретает мудрость старца.

ТИРАН

Да, я знаю, ты много страдал, Агафон, но, по-твоему, получается, что самыми мудрыми должны быть рабы – ведь они страдают неизмеримо больше!

АГАТАНГЕЛОС

Да, в определенном смысле, так оно и есть. Но надо также отличать страдания души от мучений тела. Мучается и безмозглый петух, когда его режут тупым ножом, но эти мучения ему мудрости, конечно, никак не прибавляют. А думающий раб приобретает толику мудрости с каждым ударом плети, и не потому, что болит его тело, а потому что страдает его человеческая душа, его достоинство.

ТИРАН

И все же пока мы дышим – те же рабы – мы живем какими-то надеждами, какими-то ожиданиями…

АГАТАНГЕЛОС

Но  не станешь же ты отрицать, что с годами ожидания приобретают все более пессимистический, все более безотрадный характер; под конец остается горестное, невыносимое ожидание лишь последней любовницы с острой косой.

ТИРАН

Так значит, мы с тобой должны быть рады, что скоро покинем этот бренный мир? Или, по крайней мере, не должны горевать по этому поводу?

АГАТАНГЕЛОС

Ты знаешь, Тиран, все-таки было бы большим лицемерием так говорить. Даже для самого немощного, ничтожного человека в этой жизни сохраняется какая-то толика красоты, которую он жаждет непрерывно созерцать, сиречь – дышать. Я думаю, самое важное, но и, наверное, самое трудное для человека – постоянно быть благодарным жизни, я об этом уже говорил. В сущности, все люди счастливы, просто далеко не все это осознают.

ТИРАН

Что меня, бывшего царя Великой Армении, ослепленного каким-то жалким персидским сатрапом и лишенного своей законной короны, может еще держать в этой жизни?

АГАТАНГЕЛОС

Я уже сказал об этом – Красота!

ТИРАН

Но без глаз я не могу даже созерцать ее!

АГАТАНГЕЛОС

Красота, понятие о красоте, наслаждение красотой прежде всего формируется в голове, в мыслях. Помимо того, у тебя сохраняются другие органы чувств – руки, губы… Они ведь тоже позволяют познавать красоту.

ТИРАН (мнется)

Ну…

АГАТАНГЕЛОС

Я видел, как от тебя выходила рабыня, Тиран. (Тиран явно смущен) Но тебе нечего стесняться – плоть, может быть, и есть то единственное, что властно направляет нас к Красоте. Ни возраст, ни мудрость отнюдь не убивают плоть. И не делают ее неразборчивой, менее требовательной. Может быть, именно в этом и есть трагедия возраста. Мужчины, по крайней мере. Я ведь тоже мужчина, пусть и значительно старше тебя.

ТИРАН

Я полагал, что ты добровольно изолировался от людей, от женского общества, в частности, из-за особенностей возраста, немощи плоти, если говорить, извини, прямо.

АГАТАНГЕЛОС

Нет, Тиран, я вполне состоятельный мужчина.

ТИРАН

Тогда мне непонятно твое поведение, Агафон. Я бы мог… я могу прислать тебе рабыню…

АГАТАНГЕЛОС

Нет, Тиран, ты, извини меня, не совсем правильно понял мое представление о Красоте. Изнасилование женщины никак не укладывается в это представление. Когда женщина отдается не по собственной воле, не по собственной страсти – это для меня в любом случае изнасилование.

ТИРАН

Ты чист душой, Агафон, но скажи мне, что для тебя означает наслаждаться жизнью? Это ведь тот самый фундаментальный вопрос, который определяет личность!

АГАТАНГЕЛОС

Я уже ответил тебе на этот вопрос: созерцание Красоты. Это очень объемное понятие, и каждый воспринимает Красоту в соответствии со своими личными качествами: кому-то величайшее наслаждение доставляет насилие, убийство, издевательства, другому нет ничего прекраснее звездного неба над головой. Ты, конечно, понимаешь, к какой я отношусь категории. Я философ, Тиран. Философы ищут истину, а любая истина относительна и временна, кроме красоты. Высшая истина — красота. И хотя представления о ней также могут меняться, важно то, что у каждого из нас в продолжение всей жизни есть (должен быть) идеал, к которому стремится душа.

ТИРАН (задумавшись)

Ты, на самом деле, почти идеален Агафон. Но я думаю, что было бы, если бы большинство людей на этой Земле были бы такими, как ты? Стала бы Земля раем, или наоборот – адом?

АГАТАНГЕЛОС

Что я могу сказать тебе, Тиран: к счастью, наверное, к счастью в наше время мало кто доживает до старости, когда вдруг становится ясным, что, на самом деле, ничто, абсолютно ничто не имеет никакого смысла, и вопреки этому, тебе совсем, совсем не хочется умирать. Тем более не хочется умирать! Именно тогда и понимаешь, что и ад, и рай – внутри тебя! И примиряешься с самим собой. Ты и есть самое ужасное, что есть у тебя, мой дорогой Тиран. И самое лучшее – тоже!

Занавес 

ДЕЙСТВИЕ  ТРЕТЬЕ

Царский дворец в Двине. Большой праздник по поводу возвращения заложников из Константинополя и брака царя Аршака с Олимпией. На сцене Аршак и Аноб; на заднем фоне – веселятся придворные.

АРШАК

Отчего ты так мрачен, сын мой? Сегодня все же праздник, мы чествуем двоюродных твоих братьев, Тирита и Гнела, освободившихся из плена, и новую армянскую царицу, Олимпию, благородную дочь Флавия Аблабия, префекта претория Востока. Она будет тебе, как мать.

АНОБ

Ты же отправляешь меня в Константинополь!

АРШАК

Но ты же никак не хочешь ехать!

АНОБ (экспрессивно)

Хочу, очень хочу!

АРШАК (настороженно)

А что случилось?

АНОБ (так же экспрессивно)

Ничего не случилось, но, отец, я тебя умоляю, отправь меня поскорее!

АРШАК (все более настораживаясь)

А все же, что случилось за одну ночь?

АНОБ (почти истерично)

Отец, отошли меня от греха подальше, я умоляю тебя! Ты ведь тоже невесел сегодня, и причина нашего с тобой сумеречного настроения может быть одна и та же. Ты, в отличие от меня убежать никуда не можешь; так сделай хотя бы доброе дело для сына!

АРШАК (меняясь в лице)

Когда ты хочешь ехать?

АНОБ

Сегодня, сейчас!

АРШАК

Я отправлю тебя завтра с оказией.

Аноб быстро уходит; удрученный Аршак в задумчивости прохаживается взад-вперед. К нему подходит дворецкий.

ДВОРЕЦКИЙ

Государь, как ты знаешь, посланник императора завтра отбывает в Константинополь, но он неожиданно заболел и не смог прийти сегодня с тобой попрощаться. Он прислал тебе дары со своим человеком, но мне кажется, что это – раб.

Дворецкий кланяется и отходит; к царю подходит АРИСТОС, он низко кланяется царю. Аршак все еще в мрачном настроении.

АРШАК

Ты одет богаче, чем иной вельможа, но мне сказали, что ты –  раб. Это верно?

АРИСТОС

Да, мой господин.

АРШАК

Как  же твой хозяин посмел прислать мне свои дары не с благородным аристократом, а с рабом!? Может, и болезнь его это только предлог, чтобы не явиться ко двору царя?

АРИСТОС (смиренно)

Не гневайся, господин! Мой хозяин не хотел оскорбить тебя, наоборот, он сказал, что при общении с армянским царем важны не спесь и чины, а ум и чистота помыслов. Он сказал, что ты любишь общаться с простыми людьми, если они того стоят.

АРШАК

Ты к тому же самонадеянный раб!

АРИСТОС

Это не мои слова, мой господин.

АРШАК

Скажи мне тогда, «стоящий» раб, как следует мужчине поступать с женщиной?

АРИСТОС

Прости мою дерзость, господин, но в душе у тебя есть глубокая рана, раз ты задаешь такой вопрос. Я такой же страдалец, как и ты, потому я искал и нашел для себя ответ на этот вопрос: лучший способ общения с женщиной – бегство. На любом этапе отношений. Но, кажется, редко кому оно удается, редко кто успевает вовремя соскочить.

АРШАК

Я вижу, твоя мысль действительно вольна, в отличие от твоего тела. Как же тебе удается жить с таким вопиющим противоречием в душе?

АРИСТОС

Может, это и не так сложно, господин: лишив меня возможности поступать по собственной воле, меня сделали в определенном смысле совершенно свободным человеком: мне нечего стыдиться своих поступков – ведь не я принимаю решения за них; у меня нет страха и перед Богом – если я действую против его заповедей, то опять же не по своей воле.

АРШАК

Но перед Богом ты отвечаешь и за свои мысли! Или ты хочешь сказать, что и мысли твои абсолютно чисты?

АРИСТОС

Нет, конечно. Но ответственность перед Богом вряд ли можно отнести к тому понятию, которое мы определяем словом «свобода». Уж тут мы все – рабы. Те, кто верят, конечно…

АРШАК

Я так понимаю, что сам ты не веришь.

АРИСТОС

Трудно принять небесное рабство тому, кто раб на земле – уж слишком хорошо ему известна суть рабства.

АРШАК

Но ведь эти миры кардинально расходятся друг от друга.

АРИСТОС

Для меня «раб божий» звучит ничуть не лучше любой иной категории раба.

АРШАК

Только что ты утверждал, что раб есть едва ли не самый свободный человек.

АРИСТОС

Да, если отвлечься от физической сущности человека и сконцентрироваться на психологической составляющей, то в некотором смысле, это действительно так. Ведь для человека не то самое важное, как о нем думают люди, а то, как о себе думает он сам. А его мысли о себе определяются предельно простой идеей: я лучше всех! Да, есть там великие ученые, философы, музыканты, летописцы и прочие…, но как личность…! Внешняя свобода в значительной степени зависит от денег, положения, но внутренняя – только от личности.

АРШАК

Но ведь есть совсем простые люди, я уж не говорю о рабах…

АРИСТОС

Ты полагаешь, у них меньше оснований так думать о себе? Ты полагаешь, у раба на самом деле меньше свободы, чем у его господина? Мы ведь только что говорили об этом, и, по-моему, ты принял этот тезис.

Конечно, хозяин может по своей прихоти побить раба, или даже убить его, но много чего он постесняется позволить себе в обществе, в то время как у раба нет стыда, он не хозяин самому себе, и в этом смысле, он свободнее так называемых «свободных» людей.

АРШАК

И что же, это дает ему право думать о себе, как о лучшем в мире человеке?

АРИСТОС

По крайней мере, не мешает. Он как раз может думать, что так уж неудачно сложились его жизненные обстоятельства, но как человек-то он – существо высшего качества! Ты полагаешь, почему великое восстание рабов в Риме под руководством Спартака в итоге потерпело поражение?

АРШАК

Видимо, у тебя есть на это ответ.

АРИСТОС

В контексте нашего разговора его угадать несложно. Когда рабы вырвались на свободу, каждый из них и стал думать о себе, как я сказал – что он лучше всех – и их единство распалось. Остальное было делом времени.

АРШАК

Почему же не распадается единство Рима?

АРИСТОС

А разве оно когда-нибудь было, это единство? Рим, как и любое иное организованное государство, спасает традиция. Традиция, которую закладывают люди, на тот момент имеющие статус, мало чем отличающийся от рабов Спартака. И пока удается сохранять традицию – вопреки всем соблазнам, коррупции, разврату, моральному разложению – сообщество, то бишь, государство, или племя, или религиозное братство, будет жить. Потому традиция должна быть достаточно устойчивой, чтобы противостоять неистребимому желанию каждого практически доказать миру свое внутреннее убеждение, что он – лучше всех.

АРШАК (впечатленный)

Ты мог бы занимать высокий пост при дворе… Но скажи мне, высокоумный раб, неужели ты чувствуешь себя свободным и когда тебя насилуют – ведь, наверняка, и такое случается в твоей рабской жизни – ты молод, миловиден, а в твоей стране немало любителей развлекаться с себе подобными?

АРИСТОС

Случается, и не редко. Но если воспринимать это не как насилие, а как страсть, даже любовь, и самому целиком отдаться этому чувству, то в итоге может случиться удивительная метаморфоза, когда не совсем понятно, кто чей раб. Именно так умелые проститутки порой приобретают абсолютную власть над своими клиентами. Чем больше страданий, тем ценнее и осознаннее радости. Тем ценнее жизнь. Тем больше души вкладывается в истинное чувство. Пресыщенным вельможам недоступны такие тонкости, но многие из них тоскуют по ним и готовы дорого за них платить.

АРШАК

Ты – серьезный исследователь и, должно быть, хорошо знаешь этот порок изнутри. Можешь ли ты объяснить, почему так распространена эта неестественная тяга мужчин друг к другу?

АРИСТОС

Страсть к мужскому телу – это бунт самца. Бунт против всевластия самки. Это явление ведь есть и в природе, так что вряд ли можно его назвать таким уж противоестественным.

АРШАК

Разве самка всевластна? Разве не мужчина – господин в нашем мире?

АРИСТОС

О, это только внешняя, отнюдь не самая существенная сторона нашего бытия. Разве ты не замечал, что счастливы – относительно! – лишь те пары, в которых мужчина безоговорочно принимает диктат жены? На  самом деле, все мы – рабы женского лона. Мы все вышли оттуда и всю жизнь тоскуем по нему, как по родине, и беззаветно служим ему.

АРШАК

И женщины тоже?

АРИСТОС

У каждой из них есть собственное лоно – его они и лелеют! Порой до самозабвения, до неестественной страсти.

АРШАК

Ты имеешь в виду жриц острова Лесбос?

АРИСТОС

                (несколько ушедши в себя)

Видеть любимую женщину в объятьях другой женщины тяжелее, чем с другим мужчиной.

АРШАК

Я вижу, у тебя была большая любовь.

АРИСТОС

Она есть у меня.

АРШАК

Это удивительно.

АРИСТОС

Отнюдь. Вот, ты унижен, оскорблен женщиной, ты разочарован навсегда, и ничто уже не возродит в твоей душе надежду на счастье… И где ты в конце концов ищешь утешение и тепло? У женщины!

АРШАК

Ты очень талантливый человек; ты знаешь, как жить. Редко кому это дано.

АРИСТОС

Ты имеешь в виду, что я умею отделять плотские утехи от истинной любви?

АРШАК

И, полагаю, совмещать их, когда есть возможность. Ведь на самом деле, одно и обусловлено другим, по большому счету.

АРИСТОС

Мало кто бы понял меня, но ты – действительно мудрец на троне. Практически все люди знают, что означает мучиться, но мало кто действительно знает, что такое страдание. Для этого нужно некоторое величие души. Страдать – это особое счастье.

АРШАК

Да, и чем больше страданий, тем ценнее и осознаннее радости. Но где ты, раб, набрался такой премудрости? Среди  благородных людей и то редко встретишь столь просвещенного человека, а о рабах и говорить не приходится.

АРИСТОС

Это отдельная история, господин, ее долго рассказывать. Аристотель называл рабов «говорящими животными», но, это как видишь, не про меня. Я – жертва кораблекрушения.

АРШАК (задумчиво)

Да, жестоки законы империи, продают несчастных в рабство, невзирая на личности. (небольшая пауза) А мне было бы очень интересно взглянуть на твою пассию. Должно быть, это неординарная личность.

АРИСТОС

Ты будешь удивлен, но эта личность тебе известна.

АРШАК (удивленно)

Да? И кто же она?

АРИСТОС

О, нет, господин, извини, но даже под страхом смерти я не раскрою ее имя. Просто я не сдержался и сболтнул тебе лишнее, извини.

АРШАК

Да, конечно, я понимаю тебя. Должно быть, это благородная женщина, да иначе и быть не могло! Но из того, что ты сейчас случайно проговорился, следует, что эта женщина остается здесь, в то время как ты завтра вместе с хозяином уезжаешь в Константинополь – как же ты переживешь разлуку?

АРИСТОС (печально, но твердо)

Скорее всего, никак. Жизнь для меня без нее теряет всякий смысл.

АРШАК

Может быть, я могу тебе помочь? (усмехается) Представь себе, у меня есть некоторый  положительный опыт в подобном деле.

АРИСТОС (задумывается)

Возможно; возможно, ты бы мог мне помочь, но для этого я должен раскрыть тебе ее имя, а ты – прямо, или косвенно – всему миру, но это исключено. Что поделаешь, каждый из нас, в конце концов, покоряется своей судьбе, приходит к своему собственному финалу. И властители мира, я думаю, здесь не исключение.

АРШАК (со смыслом)

Как ты, однако, прав, как ты прав! (после паузы) Но, может быть, стоит постараться, чтобы дать тебе свободу?

АРИСТОС

Единственная доступная человеку свобода – это свобода умереть. Надо уметь в нужный момент ставить точку, правда мало кому хватает духа сделать это.

АРШАК

Я вижу, ты задумал что-то нехорошее.

АРИСТОС

Почему ты называешь это «нехорошим»?

АРШАК

Разве это не признание своего поражения?

АРИСТОС

Надо иметь мужество признавать и свое поражение.

АРШАК

Мужество прежде необходимо, чтобы бороться до конца.

АРИСТОС

И кто же определяет этот конец? Достойные люди должны управлять своей смертью так же, как и жизнью.

АРШАК

Ты же примирился с рабством. Неужели примириться с потерей любимой для тебя невыносимей?!

АРИСТОС

Ты не знаешь моей истории, господин. Меня несколько раз вынимали из петли. Сейчас, как видишь, ко мне совсем иное отношение.

АРШАК

Я вижу тебя сегодня в первый и, в любом случае, наверное, в последний раз, но мне будет очень жаль, если мир действительно лишится такой светлой головы. Постарайся примириться с реальностью, какой бы жестокой она ни была.

АРИСТОС низко кланяется царю и отходит. Аршак вновь в задумчивости прохаживается взад-вперед. Празднество между тем продолжается. На глаза Аршаку попадается Драстамат. Лицо Аршака светлеет.

АРШАК

А, Драстамат, и ты здесь! Видимо, Тирит очень ценит своего наперсника, раз взял тебя с собой на наше торжество.

ДРАСТАМАТ

Не сочти за дерзость, Государь, но после того, как ты проявил участие к моей судьбе, многие стали значительно лояльнее ко мне. Я буду век благодарен тебе за доброту, но если позволительно, я хотел бы спросить: зачем ты это сделал?

АРШАК (слегка усмехается)

Ты мог бы сам догадаться, Драстамат. Просто я знаю, что такое любовь, какая у нее непреодолимая сила. Знаю также, что значит потерять любовь. Мало кто,          на самом деле, познает это святое чувство – все больше люди стремятся к обычной животной случке. А настоящая любовь – она дорогого стоит; те, кто знают ее, ценят выше своей жизни; я бы предал самого себя, если бы, имея возможность, не помог истинно влюбленному человеку.

ДРАСТАМАТ

Спасибо тебе, Государь, что ты понял меня.

АРШАК

И тебе спасибо, что ты в первую очередь благодаришь за понимание – ты знаешь, что это самое дорогое. Да и нет действия без понимания. Когда там, в Константинополе я случайно оказался на суде, где тебе зачитывали приговор за прелюбодеяние с чужой рабыней, ты глухо молчал, но в моих ушах слышался невыносимый крик, крик твоих страдальческих глаз. По  римскому закону ты должен был заплатить штраф и навсегда разлучиться со своей любимой, которую предполагалось продать в другую провинцию, и когда я посмотрел в твои глаза на суде, я понял, что обязан спасти твою любовь. Сделать это мне было совсем не сложно: я просто купил эту рабыню и привез ее сюда, куда должен был уже вернуться и ты в составе свиты Тирита. Я хорошо знаю, Драстамат, что только страдание и есть синоним любви, даже счастливой любви. В душе у влюбленного живет постоянный непреодолимый страх за объект своего обожания; даже на пике обладания он не может избавиться от ужаса возможной потери.

ДРАСТАМАТ

Ты мне, Государь, на самом деле, не женщину подарил, а жизнь; без нее она потеряла бы для меня всякий смысл. И отныне эта жизнь принадлежит тебе – нет, не как царю, мы здесь все твои рабы, – но и просто, как человеку.

АРШАК

Поверь, Драстамат, у меня тоже есть основания быть тебе благодарным. Ведь истинно человеческое счастье – это когда искренне хочешь что-то сделать хорошее для другого и в состоянии сделать это. Когда это для тебя – потребность.

ДРАСТАМАТ

Если бы все думали так, как ты! Люди все больше стремятся подмять под себя собрата, унизить его.  Чужую любовь люди переносят труднее всего; они никогда не прощают другим истинной влюбленности и жестоко мстят им за их возвышенную любовь. Наверное, это происходит из-за их постоянной тоски по настоящему чувству. А если кто совершит доброе дело, то в ответ, скорее всего, получит черную неблагодарность.

АРШАК

Никогда не сожалей о содеянном благодеянии, Драстамат, даже если в ответ получил лишь черную неблагодарность. Если ты творил добро не для собственной души, значит, ты тем более заслужил эту неблагодарность.

ДРАСТАМАТ

Наверное, мало кому хватает для этого величия души. Очень трудно проглотить несправедливость.

АРШАК

Хотел бы ты служить у меня во дворце?

ДРАСТАМАТ

Это было бы высшим счастьем для меня, Государь!

АРШАК

Я поговорю с Тиритом.

К царю быстрым шагом подходит чрезвычайно удрученный дворецкий.

ДВОРЕЦКИЙ

Государь, я должен сообщить тебе очень неприятную новость.

Драстамат, откланявшись, деликатно отходит.

ДВОРЕЦКИЙ

Там, в саду обнаружены два трупа – мужчины и женщины. Мужчина – это тот раб римского посланника, с которым ты тут недавно говорил, а вот женщина – я даже не знаю, как сообщить тебе об этом – женщина – твоя племянница, дочь усопшего брата твоего Арташеса, Шушан. Кажется, они вместе приняли яд – их нашли в объятьях друг друга. Неясно даже, можно ли будет их разъединить – тела уже почти окоченели.

Царь Аршак мрачнеет.

АРШАК

Так вот почему она никак не хотела выйти замуж! Отказала даже царю Албании. Сейчас я вполне понимаю ее мотивы. Бедные влюбленные, как мне их жаль!

Дворецкий чрезвычайно удивлен реакцией царя Аршака, от которого ожидал вспышки гнева.

ДВОРЕЦКИЙ (в замешательстве)

Как же нам сейчас поступить, Государь?

АРШАК

Пока не надо ничего объявлять, не будем портить людям праздник. Хозяину раба надо, конечно, сообщить, но попозже, и позаботьтесь, чтобы он не устроил здесь истерику; он может, вопреки своей болезни, примчаться во дворец. Этот раб был ему, возможно, самым дорогим человеком.

Занавес 

ДЕЙСТВИЕ  ЧЕТВЕРТОЕ

Царская опочивальня в Двине. На заднем плане видно ложе царя. Сам Аршак в легкой тунике уже готовится отойти ко сну. Неожиданно появляется Олимпия. Аршак несколько удивлен и обескуражен.

АРШАК

Олимпия???

ОЛИМПИЯ

Тебя удивляет мое появление? Но ты сам не приходишь ко мне, Аршак, а я ведь жена твоя, должен же ты уделять мне хоть малость внимания!

АРШАК (помявшись)

Ну, там, в Константинополе ты же понимала, что наш брак заключается по политическим мотивам.

ОЛИМПИЯ

Разве это исключает нормальную семейную жизнь, пусть даже без особых жарких чувств? Я ведь живой человек, Аршак, я – женщина, мне нужно тепло, ласка!

АРШАК

Насилу полюбить невозможно, милая.

ОЛИМПИЯ (плачет)

Что же это у меня судьба такая несчастная! Я должна была стать женою цезаря Запада, но мой жених оказался геем, и я пятнадцать лет просидела в невестах, не зная, что такое крепкая мужская рука, что такое ласка, любовь. Теперь, вот, я стала армянской царицей, но постель моя по-прежнему холодна. За что, за что меня так наказал бог?! Почему я не могу получить то, что доступно даже последней рабыне?!

АРШАК (вновь помявшись)

Я все же не так жесток, как ты, наверное, обо мне думаешь, Олимпия. Я могу закрыть глаза, если у тебя появится другой мужчина. Я могу даже подсобить тебе в этом – прислать молодого красивого раба под видом евнуха.

ОЛИМПИЯ (возмущенно)

Что ты такое говоришь, Аршак, что ты мне предлагаешь! Я законная жена твоя, армянская царица!

АРШАК

Только что ты сетовала, что ты такая же живая женщина, как и все, и это звучало гораздо искреннее. Плоть одна у царя и у раба, и она властно требует своего у каждого. К сожалению, у очень редких счастливчиков зов плоти совпадает с зовом сердца.

ОЛИМПИЯ (с горечью)

Должно быть, ты – один из этих счастливчиков.

АРШАК (со смыслом)

Был бы, если бы не был царем.

Олимпия решительным шагом подходит вплотную к Аршаку.

ОЛИМПИЯ

Тогда в чем же дело, что мешает нам дарить друг другу немного радости?!

Опускается перед ним на колени, пытается понять полы его туники. В последнюю минуту Аршак все-таки отстраняется от нее.

АРШАК

Нет, нет, Олимпия, я не могу, извини.

Олимпия цепляется за него, говорит жалобным голосом.

ОЛИМПИЯ

Аршак, я ведь видела тебя с рабыней. Неужели же я так противна тебе, как женщина, что ты предпочитаешь какую-то рабыню?! (плачет)

Аршак не может подавить в себе чувство вины.

АРШАК (отворачиваясь)

Как объяснить тебе это, милая? Дань плоти, как и всякую дань, легче отдавать тому, кто тебе совершенно безразличен, с кем тебя не связывает ничего; тогда это не выглядит предательством сердца, не вызывает у него ревности. И искушения. Я боюсь близости с тобой, я берегу свою любовь.

ОЛИМПИЯ

Спасибо и на этом.

АРШАК

Вот еще что я должен сказать тебе, милая: отказ – не самое страшное для истинно любящего человека. Намного страшнее ответная “любовь” из милости. Еще хуже – из страха. Упаси нас Бог!

ОЛИМПИЯ

Да, да, да…

Уходит, плача.

Занавес 

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

Царские покои в Аршакаване. На возвышении в кресле сидит в задумчивости царь Аршак. Слева на сцену врывается Парандзем, за которой спешат, пытаясь не допустить ее к царю, дворецкий и еще кто-то из челяди.

ПАРАНДЗЕМ (плачет и кричит)

Аршак, скажи мне правду, это ты убил Гнела?!

АРШАК (к обслуге)

Оставьте нас.

Дворецкий и сопровождающие его люди уходят.

ПАРАНДЗЕМ (всхлипывая)

Это ты, ты?

Аршак подходит вплотную к Парандзем, долго смотрит на нее.

АРШАК

Ты любишь меня?

ПАРАНДЗЕМ (возмущенно)

О чем ты говоришь, Аршак, о чем ты говоришь!

АРШАК (твердо и спокойно)

Ты любишь меня?

ПАРАНДЗЕМ (немного успокаиваясь)

Любила, по крайней мере.

АРШАК

Любила… кого же ты любила, тонкая женщина – подлого убийцу, способного из ревности ударом со спины уничтожить собственного племянника? Или ты любила… любишь человека, готового ради тебя пожертвовать всем, что у него есть, пожертвовать царством, человека, который, на самом деле, во имя народа пожертвовал самой своей любовью, выше чего у него не было в жизни ничего? Скажи, ты можешь обо мне так думать?

ПАРАНДЗЕМ (вновь всхлипывая)

Ах, Аршак, я не знаю! Его убили на охоте, которую организовал ты, и все говорят, что это твоих рук дело, потому что Гнела любила знать, а император даровал ему сан консула, и ты опасался в его лице влиятельного конкурента. А ведь еще никто не знает о нашей с тобой истории!

АРШАК

Это же самое любимое занятие черни, ее упоение – поносить своего властителя, возводить на него всякую напраслину. Но ты, как ты могла обо мне так подумать!?

ПАРАНДЗЕМ

Я в шоке, Аршак! Мои мысли путаются, я не знаю, что и подумать! Но ведь, на самом деле, это не была случайная стрела, да, Аршак?!

АРШАК

Не хочу пока возводить напраслину, но есть свидетели, которые утверждают, что стрелу в него пустил Тирит. Если это подтвердится, я его не пощажу!

ПАРАНДЗЕМ

Боже, неужели вся наша жизнь должна состоять только из убийств, мести, крови и слез!?

АРШАК

В нашей жизни действительно очень много мерзости, но есть в ней и Красота – она и держит нас, вопреки тому, что происходит вокруг. Вот, я смотрю на тебя и думаю, что только ради того, чтобы знать, что ты существуешь, дышишь где-то рядом, уже стоит жить. Хоть и невыносимо было знать, что принадлежишь ты другому! А сейчас, вот и прибежала сюда в отчаянии от его потери.

ПАРАНДЗЕМ

(примирительно, как бы извиняясь)

Аршак, только ты знаешь, с какими чувствами я выходила за Гнела, но он был очень ласков со мной, его доброта не знала пределов, он все делал только по моему желанию, и со временем я привязалась к нему.

АРШАК

Спасибо, что не сказала «полюбила его»! Это бы меня убило!

ПАРАНДЗЕМ

Зачем тебе нужны дополнительные признания, Аршак – ты и так знаешь о моих чувствах к тебе!

Аршак берет руку Парандзем, нежно целует ее, прикладывает к своей щеке. Парандзем руку не отнимает.

АРШАК

Парандзем, любимая, наша жизнь коротка, ты видишь, мы постоянно ходим по лезвию ножа. Разве не глупо жертвовать своей любовью, впустую тратить время на всякую чепуху, когда мы оба живем только мечтами друг о друге?!

ПАРАНДЗЕМ (плаксиво)

Аршак, я дочь наместника Сюника, я не могу стать чьей-то любовницей, пусть даже царя! Я об этом уже раз тебе говорила.

АРШАК

Пусть пройдет приличествующее время, и ты переселишься во дворец, у тебя будет статус жены.

ПАРАНДЗЕМ

Второй жены? Но ведь христианская вера не признает двоеженство! И как на это посмотрит Рим?!

АРШАК

Женой  ты у меня будешь единственной – Олимпия никогда не была и не будет мне женой! (вызывающе) А Рим пусть позаботиться о собственной морали! (спокойнее) Сейчас я нужен Риму, Парандзем; Шапур очень усилился в последнее время, и империя не может пренебречь союзником, так что они закроют глаза на такое небольшое отступление от канона, когда сами целиком погрязли в разврате!

ПАРАНДЗЕМ

А церковь?

АРШАК

Благодарение Богу, Парен покладистый архиепископ, да и больной совсем – он возражать не станет, а никто другой и не посмеет, тем более что пока мы с тобой в церкви венчаться не будем – ты уж стерпи такую малость!

Аршак вновь целует руку Парандзем, потом локоть, плечо, поднимается все выше, его поцелуи становятся все страстнее… Парандзем делает слабые попытки сопротивления.

ПАРАНДЗЕМ

Аршак, Аршак…

АРШАК (все более распаляясь)

Когда я вижу тебя, весь мир уходит на десятый план, остается одно только желание слиться с тобой!

ПАРАНДЗЕМ (слабея)

Аршак, его тело еще не остыло!

АРШАК

Но оно уже все равно остынет. А наши тела горят, и пока в них пульсирует жизнь, пока они жаждут друг друга, мы не имеем права терять ни единой возможности для счастья.

Берет ее на руки и уходит за кулисы.

Занавес 

ДЕЙСТВИЕ  ШЕСТОЕ

354 год. Царские покои в Аршакаване. Посреди сцены жарко спорят царь Аршак и первосвященник Нерсес.

АРШАК

Нерсес, твое поведение возмутительно! Когда я сделал тебя, моего верного дворецкого и меченосца, архиепископом Армении, я рассчитывал, что ты так же верно будешь служить мне в этой высокой должности. Но кому же ты служишь на самом деле?

НЕРСЕС

Государь, меченосец служит своему господину, а первосвященник – своему народу.

АРШАК (саркастично)

Да? И кто же для тебя этот народ? Зажравшиеся князья, готовые за кусок земли продаться хоть шаху, хоть императору, да хоть черту лысому; которые только и умеют, что плести заговоры друг против друга и против царя?

НЕРСЕС

А для тебя народ – это, видимо, беглые каторжники, которым ты даешь приют здесь, в своей новой столице!

АРШАК

Сюда бегут отнюдь не только каторжники. Но даже они, эти каторжники, очень скоро станут действительно народом, когда убедятся, что здесь могут жить достойной жизнью, и они будут готовы сражаться до последнего за эту жизнь. Это будут те воины, на которых я действительно смогу положиться.

НЕРСЕС

Может быть… может быть когда-нибудь – если тебе удастся сохранить свой город – они и станут твоими верными воинами, но ведь войска нужны тебе уже сейчас, когда и с Запада, и с Востока на нас точат зубы наши вечные союзники-враги. А кто тебе поставляют войска, как не те же князья, которых ты восстанавливаешь против себя, позволяя их людям беспрепятственно селиться в твоем «свободном» городе?

АРШАК

Великий Рим стал таковым только благодаря тому, что маленький город объявил себя свободным, и туда стали стекаться деятельные люди со всех концов Италии и не только.

НЕРСЕС

Вот какие у тебя мечты! Ты находишь их реалистичными?

АРШАК

Великих целей можно добиться, только ставя их перед собой. Да, Армения сегодня слаба, но какова она была, когда ее возглавил Тигран? Ты, конечно, знаешь, что до своего воцарения он сорок лет провел в заложниках персидского шаха и выкупил себе свободу, отдав Ирану еще семьдесят плодородных долин своей страны. Но он верил в себя и свой народ, и он победил!

НЕРСЕС

Государь, ты витаешь в облаках. Я не знаю, какие были враги у раннего Рима, но я знаю, кто противостоит тебе сегодня – эти люди пойдут на все, на предательство, в том числе, и ты это знаешь.

АРШАК (возмущенно)

И ты, первосвященник, человек, на которого я делал ставку – на стороне этой черни под личинкой знати!?

НЕРСЕС

Кого ты называешь чернью? Благородных мужей – нахараров?

АРШАК

А кого ты называешь благородными мужами? Мерзавцев, которые только и ждут удобного момента, чтобы нанести удар в спину своей Родине?! Их интересы ты защищаешь?

НЕРСЕС

Нет, я защищаю интересы государства Армянского, я за то, чтобы крепить его единство, а не способствовать разобщенности!

АРШАК

Первосвященник Армении, может ты не слыхал о секте мессалиан и борборитов, которые отвергают церковь, говорят о равенстве людей, убеждают рабов и крестьян покидать господ и соединяться в общины по образцу первых христиан? Может ты не знаешь, что они приобретают все большую популярность среди простонародья?

НЕРСЕС

И что же ты, царь Армянский хочешь взять их под свое крыло?

АРШАК

Нет, я хочу перехватить у них инициативу, взять этот объективный процесс под свой контроль. И превратить силу, способную разрушить государство, в орудие защиты этого государства!

НЕРСЕС

Пока что таким орудием для тебя являются войска, которые поставляют князья, а ты восстанавливаешь их против себя! (примирительно) Государь, ты лучше всех знаешь, что в основе политики – трезвая оценка соотношения сил. Я только хочу предотвратить ослабление твоей власти в ненужной борьбе с собственными князьями.

АРШАК (запальчиво)

Позволь уж мне решать, что ослабит меня, а что усилит! И не забывай, что задача твоя – поддерживать царя, а не противодействовать ему!

Они холодно раскланиваются, и Нерсес уходит налево. Аршак подходит к другой стороне сцены и кивком головы приглашает Агатангелоса. Тот выходит, шаркая ногами.

АРШАК

Ты все слышал, Агафон, скажи свое мнение, оно очень важно для меня, ведь именно ты обучал меня всем премудростям большой политики. И ты знаешь, что идею свободного города мне подал покойный отец, с которым вы долго дружили.

АГАТАНГЕЛОС

Что мне сказать тебе, Государь? Я думаю…

АРШАК

Прошу тебя, не зови меня так, когда мы с тобой одни.

АГАТАНГЕЛОС

Ты – царь Армянский, даже самые близкие люди должны всегда помнить об этом и вести себя соответственно.

АРШАК

Но не ты, Агафон. Я многим тебе обязан, ты мне близок, как отец родной, особенно после его смерти три года тому назад. Искренние чувства – большая редкость в царских палатах и потому особая ценность. Я не хочу разменивать это на глупый ритуал.

АГАТАНГЕЛОС

Ну что ж, Аршак, скажу тебе я свое мнение. Ты затеял рискованное дело; ты можешь, на самом деле, очень сильно укрепить царскую власть, если доведешь его до конца, но можешь и крупно проиграть, ведь тебе противостоит очень серьезная сила. Самое ужасное, в случае твоего проигрыша, будет то, что пострадает наша Родина – враги не преминут воспользоваться усобицей в Армении.

АРШАК

Разве Рим не стал великим благодаря беглым рабам!?

АГАТАНГЕЛОС

Когда это было! Жизнь меняется очень быстро, Аршак. Взгляни на тот же Рим сегодня – он едва выдерживает давление варваров, можно сказать, почти распадается на части. Еще император Диоклетиан 75 лет тому назад вынужденно посадил своих соправителей в четырех новоявленных столицах – кстати, сам Рим уже не был одной из них –  и с тех пор в фактически разделенной на несколько частей империи идет непрерывная война за верховенство. Не думаю, что это кончится хорошо. Вот, и главную столицу уже 20 лет как перевели в Константинополь.

АРШАК

Разве император не остается господином для них всех?

АГАТАНГЕЛОС

Лишь номинально. Смотри, как часто между ними вспыхивают междоусобицы, как нагло, один за другим бросают они вызов самому императору, и как резко эти драчки ослабляют империю в целом.

АРШАК

Да, император Констанций провел очень неудачную кампанию против Шапура, и вот, теперь новый император, честолюбивый Юлиан хочет взять реванш у персов. Он мечтает о славе Александра Великого. Подозреваю, он хочет и нас вовлечь в свой поход.

АГАТАНГЕЛОС

Это опасное дело, Аршак. Тебе надо быть очень осмотрительным.  Ты ответственен за целый народ, будь осторожен, сын мой!

АРШАК

Да, конечно, хотя в вопросе союза с Римом у меня очень мало вариантов для маневра. (задумывается) Но все-таки что ты посоветуешь мне, Агафон, относительно моего города?

АГАТАНГЕЛОС

Если бы ты спросил у меня совета до того, как основать новую столицу и объявить ее свободным городом, я бы очень долго думал, прежде чем ответить тебе, но сейчас мне долго думать нет необходимости, и мой ответ однозначен: будь тверд в своих решениях. Худшее, что может себе позволить правитель – это колебания. Все сомнения, все размышления должны предшествовать принятию решения; после – только целенаправленная и последовательная работа. Смело шагай вперед, и да поможет тебе Бог!

АРШАК

Спасибо тебе, мудрый человек.

АГАТАНГЕЛОС

И еще я позволю себе добавить: никогда не думай, что дело уже сделано, никогда! Чего бы ты ни добился и как бы тебе ни везло. Этот мир находится в постоянном движении, и даже для того, чтобы сохранить все, как есть, нужны титанические усилия, а уж чтобы сотворить что-то новое, что-то необычное и непривычное для людей – тут помимо всего прочего нужно и везение, помощь высших сил.

АРШАК

Долгих тебе лет жизни, Агафон, твои советы поистине бесценны!

АГАТАНГЕЛОС

Твоя столь высокая оценка, Аршак, придает мне смелости, и я хочу дать тебе совет от себя, ты уж прости мою дерзость!

АРШАК

О чем ты говоришь, Агафон, я всегда приму твои советы с благодарностью!

АГАТАНГЕЛОС

Так вот, армянский царь, я убежден, что ты должен быть гораздо более твердым в своей внутренней политике, ты не должен прощать какой-либо нелояльности по отношению к твоей власти. Конкретнее скажу: ты не имеешь права прощать предателей! Еще конкретнее: зря ты пощадил Меружана Арцруни, когда он пошел войском против твоего города – за это казнят. Цари казнят!

АРШАК

Наверное, ты прав, Агафон, но кроме царя и прежде царя, я хочу быть человеком! Он на коленях умолял меня пощадить его малых детей – у него их целая куча. Если ты достиг такого положения, когда можешь сполна отомстить своему обидчику, разве это само по себе не лучшая ему месть? Если ты на самом деле каким-либо иным способом отомстишь ему, чего ты еще добьешься, кроме еще большей ненависти его, или его близких, а так он будет постоянно ощущать свое ничтожество перед тобой. Разве это не лучшая месть?

АГАТАНГЕЛОС

Ты был бы прав, если бы не был царем. У царя гораздо более приземленная жизнь, почти на уровне инстинктов диких животных. А ты, вот, совсем не такой. Потому и боялся твой отец, когда ты восходил на престол: он знал о твоем добром сердце. Критерии человечности разные для царя и всех остальных: быть человеком для властителя означает только быть полезным для страны, а вовсе не милосердным ко всем, без исключения, ее гражданам. Чтобы быть добрым по отношению ко всем – а именно в этом твоя задача – порой необходимо быть крайне жестоким по отношению к бузотерам, преступникам.

АРШАК

Ты безусловно прав, мой добрый наставник, мне, видимо, необходимо многое пересмотреть в своей политике и в себе самом, пусть это и чрезвычайно трудно. Здоровья тебе и долгих лет жизни!

Легким движением головы Аршак дает понять, что разговор окончен, Агатангелос делает попытку глубоко поклониться царю, но тот не дает ему это сделать; он тепло обнимает старика и говорит с укоризной.

АРШАК

Кажется, мы с тобой договорились насчет ритуала.

АГАТАНГЕЛОС (несколько смущенно)

Да, да, конечно…

Шаркая ногами, Агатангелос уходит.

Занавес 

ДЕЙСТВИЕ  СЕДЬМОЕ

362 год. Палаты императора в Константинополе. В центре сцены на возвышении сидит на троне император Юлиан Второй. Справа выходит царь Аршак; он низко кланяется императору.

АРШАК

Царь Великой Армении приветствует тебя, великий император Рима, Юлиан!

ЮЛИАН

И я приветствую тебя, друг мой, Аршак. (Юлиан спускается со своего трона, тепло обнимает Аршака за плечи) Я пригласил тебя, чтобы обсудить очень важные вопросы.

АРШАК

Для меня великая честь получить от тебя приглашение, Доминус!

ЮЛИАН

А для меня большое удовольствие познакомиться лично с царем Великой Армении. К сожалению, обстановка такова, что мы должны сразу же перейти к обсуждению политической ситуации и наших в соответствии с ней планов. Не тебе рассказывать, мой друг, Аршак, какую опасность для всех нас представляют нынче Сассаниды. Со времен Афин и Спарты постоянной страшной угрозой для Запада была восточная деспотия Ирана. Лишь Великому Александру удалось сломать ей хребет, и несколько столетий у нас на Востоке было относительное затишье, но проклятым Сассанидам удалось восстановить былое могущество Ирана, и первой ощутила на себе его варварскую силу твоя страна – вы ближе всего располагаетесь к нему. Но и нам их царь Шапур доставляет немало беспокойства. Пришла пора повторить подвиг Александра, друг мой. Сейчас ко мне прибывают посольства от многих народов, которые предлагают свою помощь в войне против Шапура – он многим успел навредить. Но я им всем отвечаю, что Риму не подобает отстаивать себя пришлым вспомоществованием, но, напротив, самому защищать своими силами друзей и союзников, если необходимость заставит их просить о помощи.

АРШАК

Велик и славен Рим, а его мощь надежная защита миру от восточного варвара.

ЮЛИАН

Да, друг мой, Аршак, империи не подобает опираться на помощь пигмеев, но договор с тобой, нисколько не унизителен для Рима; Великая Армения своими доблестными победами завоевала право встать в один ряд с самыми сильными державами и быть не вассалом, а другом для них. Ты, друг мой, Аршак, всегда был верен нам, и в этой кампании, уверен, также будешь достойным союзником, если согласишься быть им.

АРШАК

Это излишний вопрос,  Доминус. Великий Рим не раз приходил на помощь моей родине, а армяне умеют быть благодарными. Не может быть никаких сомнений в нашем боевом братстве. Всем известны твои подвиги в войне с франками и алеманами; одно имя твое наводит страх на врагов твоих. Для меня большая честь участвовать с тобой в походе, но не сочти за дерзость, разве до начала войны, не стоит прежде добиться консолидации собственного общества?

ЮЛИАН

Что ты имеешь в виду, друг мой, Аршак? В империи, вроде, все спокойно, претендентов на престол не видно ни на Западе, ни на Востоке.

АРШАК

Я говорю об идеологических разногласиях…

ЮЛИАН

Вот что ты имеешь в виду! Тебе, как ревностному христианину, видимо, претит мое обращение к старым богам?

АРШАК

Я речь веду о ситуации в самой империи, Доминус. Союзники могут быть кем угодно, ты же не на религиозную войну собираешься. Но если уж ты заговорил о моих личных пристрастиях, то должен заметить, что я вовсе не ревностный христианин, но и не поклонник старых богов. Мне ближе идеи Эпикура.

ЮЛИАН

Так ты – атеист?

АРШАК

Вряд ли меня можно так назвать. Эпикур ведь не отрицал существование богов; он только утверждал, что если боги и существуют, то человечество им безразлично. Согласись, в этом есть логика: зачем высшему существу копаться в делах низших – мы же почти не замечаем жизнь муравьев под нашими ногами?

ЮЛИАН

Пока они не пытаются проникнуть в нашу пищу.

АРШАК

Разве у людей есть малейшая возможность докучать богам? У людей в отношении богов нет возможностей даже муравьев! Не сам ли ты сказал – когда тебе пытались доказать, что на горе Олимп никаких богов не существует – почему бы им не быть намного выше, в мире идей, в царстве духовного света? В мире идей – это значит в наших головах, не так ли? И только там.

ЮЛИАН

Я вижу, ты досконально изучил не только древних авторов, но и наших современников – меня, в том числе.

АРШАК

Армяне имеют склонность к философствованию, доминус.

ЮЛИАН

Да, нам хорошо известны ваши способности – и не только на поле боя, но и в философских ристалищах. Нельзя не отдать вам должное. И ты, несомненно, прав, – боги обитают в высоком мире идей, но простым людям нужен осязаемый бог, некий чудотворец, лекарь их незаживающих ран, мы не можем пренебречь их этой жаждой.

АРШАК

Конечно, образ бога для человека ограничен его собственной фантазией. Он видит бога, или богов такими, каким хотел бы видеть себя самого. А религия и существует для простых людей, ты тоже только что фактически признал это. Мало кто  строит свои умозаключения на анализе; у большинства людей превалирует вера. Чаще всего вера во всякие сплетни. Вера в бога мало чем отличается от этого.

ЮЛИАН

Твоя правда жестока, друг мой, Аршак; но пусть  боги отделены от нас непроницаемой стеной, мы все же не муравьи, у нас есть ум и есть возможность хотя бы попытаться проникнуть в намерения недосягаемых богов; именно этому и служат гаруспицина и авгурии.

АРШАК

Но ведь верить в гаруспицину и авгурии значит верить в то, что боги посылают нам сигналы посредством полета птиц, или внутренностей жертвенных животных; разве это не противоречит тобою же признаваемой непроницаемой стены?

ЮЛИАН

Ты вполне логичен, царь Великой Армении. Похоже, мы на самом деле лишь обманываем сами себя. Но ведь ценность веры не в ее истинности, а в ее полезности. Для человека и для государства, прежде всего.

АРШАК

Доминус, кажется, ты заговорил устами Эпикура! Это ведь именно он рассматривал религию только с точки зрения ее полезности, чем, собственно, и вызвал ненависть жрецов всех, без исключения, религий, а сейчас его по той же причине так же люто ненавидят и христианские священники.

А я, конечно, не могу не согласиться не только с самой твоей мыслью, доминус, но и с твоим выбором веры, хотя и – прости! – не уверен, что ты победишь. Еще мой отец сетовал, что христианская вера позволяет первосвященнику сконцентрировать слишком большую власть в своих руках, и это представляет серьезную угрозу для государственного устройства – он, видимо, первый с этим и столкнулся, когда был вынужден жестоко наказать зарвавшегося первосвященника Иусика. И точно так же я был вынужден на несколько лет отстранить от кафедры католикоса Нерсеса, которого сам и назначил на высокую должность.

ЮЛИАН

Я вижу, ты можешь стать мне союзником в борьбе за старых богов!

АРШАК

Это не простой вопрос, доминус. Если ты победишь в империи, возможно, наши старые жрецы, которые все еще сопротивляются новой вере, активизируют свою деятельность, и тогда я буду, конечно, на их стороне. Но скажу честно – я не вижу такой перспективы: простому народу, который в конечном итоге и решает вопрос веры, гораздо сподручнее приходить со своими страданиями к единому богу, а не к сонму различных богов по различным поводам.

ЮЛИАН

Почему таким богом не может быть солнце, или огонь?

АРШАК

Высшее существо должно быть покрыто тайной, оно должно быть, как ты заметил, за непроницаемой стеной. И солнце, и огонь, при всей их значимости для нашей жизни, слишком конкретны, физически слишком ощутимы, чтобы вызывать истинно религиозные чувства. И даже тот бог, которому поклоняются христиане, на мой взгляд, слишком часто вступает в недопустимый контакт с людишками – ты изучал Библию и должен был заметить это. Можно ожидать, что создатели следующей успешной веры учтут это упущение евреев и сделают своего бога еще более абстрактным.

ЮЛИАН

Наверное, ты и будешь создателем этой религии.

АРШАК

Это хорошая шутка доминус, но, наверное, лучше шутить после победы. Нас ждет тяжелейший поход, и ты не можешь идти на войну, имея в своем войске людей, которые ненавидят тебя больше, чем врага! Христиане, как и всякие последователи новой веры, ужасно фанатичны.

ЮЛИАН

Ты сильно преувеличиваешь, друг мой Аршак. Скажи, за что меня ненавидеть, что я сделал им плохого? Я же не закрываю церкви, не преследую их предводителей, не запрещаю христианство. Я ведь, на самом деле, очень терпимый правитель!

АРШАК

О, для служителей культа нет ничего хуже терпимости правителей! Сами нетерпимые, они требуют того же от правителей, иначе их вера будет постоянно подвергаться сомнениям, а это для них и для их веры смерти подобно. Своей терпимостью ты, вроде, и их призываешь к терпимости, которая – буде они последуют твоему примеру – и разрушит их веру.

ЮЛИАН

Ты умный человек, царь Великой Армении; я обдумаю все, что ты сказал. Кажется, на самом деле, есть, над чем поразмышлять. А по поводу военных действий я пришлю тебе гонца с подробными планами – будь готов выступить в любую минуту.

Царь Аршак хочет глубоко поклониться, но Юлиан обнимает его за плечи и тепло прощается с ним.

Занавес 

ДЕЙСТВИЕ  ВОСЬМОЕ

Опочивальня Аршака. На ложе возлежит Парандзем. Справа на сцене появляется Аршак, медленно подходит к жене.

 

АРШАК

Ты знаешь, что там говорит народ?

ПАРАНДЗЕМ

Догадываюсь.

АРШАК

Все уверены, что это ты отравила Олимпию.

ПАРАНДЗЕМ

Так же, как когда-то все были уверены, что ты убил Гнела. Я помню, что ты мне тогда сказал: для черни нет большего наслаждения, чем поносить своих властителей.

АРШАК

Отличие в том, что я ни на мгновенье не заподозрил в отравлении тебя.

ПАРАНДЗЕМ

Можешь мне не верить, Аршак, но честное слово, мне всегда было ее очень жаль, как женщину. Только другая женщина может понять боль оскорбленной своей сестры и искренне сочувствовать ей. Открою тебе небольшую тайну, Аршак: на самом деле, женщины могут ненавидеть друг друга, но когда речь идет о взаимоотношениях женщины с мужчиной, то каждая из них считает, что женщина – пусть это и ее заклятый враг – с мужчиной имеет право на все! Я не о себе в данном случае говорю, конечно, но что я искренне сочувствую ей – это святая правда!

Аршак присаживается е жене.

АРШАК

А в чем была ее проблема: я ведь не препятствовал ей заводить романы на стороне!?

ПАРАНДЗЕМ

Ты – мужчина, и, конечно, рассуждаешь, как мужчина, сугубо рационально. Между тем, женщина многое может простить любимому: она простит ему побои, оскорбления, измены, любой обман… Единственное, чего не вынесет ее гордая душа – это пренебрежение ее красотой.

АРШАК

Но я не был ей никогда любимым!

ПАРАНДЗЕМ

Наверное, тебе только так кажется. Ты стоял рядом с ней перед алтарем, и какие мечты при этом рождались в голове у просидевшей пятнадцать лет в невестах девицы могла знать только она сама. Ты разрушил ее сокровенные желания, ты пренебрег ее красотой, а за это женщина отомстит непременно.

АРШАК

К чему ты это, Парандзем, на что ты намекаешь? Неужели…

ПАРАНДЗЕМ

Тебе не кажутся очень странными обстоятельства ее отравления? Ведь вино, которым она отравилась, сама же Олимпия и приготовила. В ожидании тебя, между прочим.

АРШАК

Так почему же она сама его выпила?

ПАРАНДЗЕМ

А вот это самый интересный вопрос. Если бы она изначально задумала самоубийство, ей не надо было устраивать весь этот спектакль. Должно быть, она действительно хотела отравить тебя, но в последнюю минуту почему-то передумала – убоялась, или не захотела брать грех на душу. А ты уже заходил в палату, и у нее не было иного выхода, как самой выпить отраву.

АРШАК

Почему же, она могла как бы случайно разлить вино?

ПАРАНДЗЕМ

Ты прав: видимо, изначально она поставила себя перед альтернативой – либо он, либо я! В последнюю секунду все и решилось. Тебе просто повезло, мой милый.

АРШАК

Ты полагаешь, она проявила великодушие?

ПАРАНДЗЕМ

Какое великодушие может проявить женщина?! Видимо, вдруг у нее включилась логика, и она сообразила, что твоим убийством ее проблемы никак не решатся, скорее – наоборот, усугубятся. Ты – мудрый царь, опытный мужчина, у тебя было много женщин, но душа их осталась для тебя нераскрытой. Запомни, дорогой, женщина может быть великодушной, женщина может быть жертвенной, женщина может забыть про свой личный интерес только в отношениях со своими детьми; никакая другая любовь не вытеснит из ее души всепоглощающий  эгоизм.

АРШАК

Неужели ты это говоришь и о себе, о нас?!

ПАРАНДЗЕМ (слегка усмехаясь)

Ты, конечно, должен был задать этот вопрос. Он кажется каверзным, но мне легко на него ответить. Не знаю, как это бывает у других, но когда мы нашли друг друга и соединились, ты стал просто частью моего мира, меня самой, и мой естественный женский эгоизм распространился и на тебя, как часть моего «я». Даже когда я была замужем за Гнела, ты не утерял этого своего статуса в моей душе, и я переживала все твои чувства, как свои.

Аршак наклоняется к жене, нежно обнимает ее.

АРШАК (восхищенно)

Ты – мое сокровище! Нету таких, как ты! При всей твоей красоте, ум – твое главное достоинство. На самом деле, красота может быть обворожительной, потрясающей, даже абсолютной, но обаятельным может быть только ум. Впрочем, ум и есть составная часть красоты. В самом-самом начале нашего знакомства ты пробудила в моей душе такую нежность, непреходящую нежность, о существовании которой я даже не подозревал, и только за одно это я буду благодарен тебе всю жизнь.

ПАРАНДЗЕМ

А как я люблю тебя, мой царь, если б ты знал!

АРШАК

Ты – чудо! Открой мне тайну, скажи, как это происходит, что я не насыщаюсь тобой? Нашему сыну, Папу уже девять лет, а я люблю тебя так же, как в самый первый день. Ведь не бывает в жизни такого!

ПАРАНДЗЕМ

Это только потому, умный человек, что я не насыщаюсь тобой. Женщина будет привлекательна для мужчины до тех пор, пока он ей желанен. Или ты не знал этого, просвещенный человек?

АРШАК

Почему же ты не насыщаешься мной?

ПАРАНДЗЕМ

Ответ очень прост, мой дорогой Аршак: ты умеешь любить! Очень немногие действительно нацелены в этой жизни на любовь; все больше – на доминирование под видом любви. Потому и я буду любить тебя всегда!

АРШАК

Как бы я хотел не быть царем, не пачкаться той грязью, которой заполнены все эти царские палаты, все дворцы и роскошные выезды, а просто жить с тобой в какой-нибудь оторванной от мира хижине, наслаждаться каждым мгновеньем жизни с тобой!

ПАРАНДЗЕМ

Ты сказал такие слова, после которых хочется просто нежно обнять тебя и замереть, и ничего больше не делать. В такие минуты все остальное представляется чем-то грубым, животным, недостойным человека.

АРШАК

Вот тут ты не права, моя дорогая! Когда уходит все животное, не остается и ничего человеческого. Поверь, животное – это не самое худшее, что в нас есть. Человек порой гораздо хуже. Мы – создания природы и просто глупо сопротивляться ей, противопоставлять ей что-то, якобы высокое. Новая вера  сокровенный смысл жизни человека почему-то определила, как войну со своим телом, но это – бесплодная, бессмысленная война. Что есть для меня более прекрасного, чем твое дивное тело, а для тебя, надеюсь, – мое! Прижмись ко мне, моя царица, я должен показать, как я люблю тебя!

Занавес 

ДЕЙСТВИЕ  ДЕВЯТОЕ

363 год. Царские палаты в Аршакаване. Аршак сидит на троне и нетерпеливо постукивает пальцами по подлокотнику. Справа появляется спарапет Васак Мамиконян. Аршак вскакивает со своего трона, не считаясь со своим статусом, подбегает к спарапету и, почти не отвечая на его приветствие, сразу начинает расспрашивать.

ВАСАК

Твой слуга Васак приветствует тебя, Государь!

АРШАК

Да, да, Васак, рассказывай скорее, что там произошло на поле боя. Гонцы приносят очень тревожные вести…

ВАСАК

Дело обстоит намного хуже, чем ты знаешь, Государь.

АРШАК

Я знаю, что римское войско разгромлено, и император Юлиан погиб.

ВАСАК

Самое страшное для нас, Государь, состоит в том, что новый император Иовиан, избранный там же, на поле боя солдатами, не пожелал далее продолжать кампанию и заключил с Шапуром позорный для Рима мир.

АРШАК

Разве римская армия полностью потеряла свою боеспособность?

ВАСАК

Они попали в очень тяжелые условия, что и говорить. Но Иовиан поторопился заключить мир с Шапуром, скорее, чтобы сохранить свою власть, я полагаю. Солдаты страдали от недостатка провианта и воды, и их недовольство, как это часто бывает, легко могло быть направлено против новоизбранного императора. (после небольшой паузы) А я ведь предупреждал Юлиана, когда мы еще стояли под иранской столицей Ктесифоном, что не стоит доверять этим персидским лже-проводникам, которые притворились врагами Шапура и обещали провести римскую армию в богатые внутренние области страны. На самом деле они завели римлян в Карманитскую пустыню, где не было ни воды, ни пищи. Их казнили, конечно, но в итоге Юлиан был вынужден начать отступление, теснимый неприятельскими войсками, а в битве при Маранге он получил смертельную рану. Говорят даже, что копье в него метнул кто-то из своих, какой-то ревностный христианин, который хотел отомстить ему за отступничество. И последние слова Юлиана были: «Ты победил, Галилеянин!»

АРШАК

Вот как? Мне очень жаль, что мое пророчество сбылось.

ВАСАК

Какое пророчество?

АРШАК

Я предупреждал его: чтобы идти на войну, надо иметь консолидированное общество.

ВАСАК

А разве оно таким бывает?

АРШАК

Ты можешь иметь много врагов, личных врагов, но не идеологических противников, эти в борьбе с тобой не остановятся ни перед каким предательством, ни перед какой подлостью. Фанатики одержимы идеей что-то построить, что-то невероятное, доселе невиданное, на самом же деле они способны только разрушать. До основания разрушать.

ВАСАК

Государь, неужели ты имеешь в виду христиан?!

АРШАК

Я имею в виду фанатиков, Васак.

ВАСАК

Государь, я пока не сообщил тебе самую важную и самую неприятную для нас весть: отдельным пунктом договора с персами Иовиан обязался не помогать Армении, когда Шапур нападет на нас.

АРШАК

И это в ответ на нашу неколебимую верность! Неужели это наша вечная судьба – быть преданными именно теми, кто называет себя лучшим другом, и верность кому мы сами сохраняем неизменно, даже вопреки собственным потерям!

ВАСАК

Верность ценят только те, кто сами умеют быть верными; сильным и успешным такие понятия неведомы. Засим у нас нет иного выбора, как следовать их примеру. Говорят некий Прокопий провозгласил себя императором, и за ним стоит часть римского войска; может нам стоит как-то поддержать его?

АРШАК

А что это изменит, Васак? Ты полагаешь, если Прокопий – пусть с нашей помощью – утвердится в Константинополе, он из чувства благодарности будет проводить лояльную по отношению к Армении политику? Ты же сам сказал, что высокие понятия неведомы сильным и успешным! Нет, Васак, мы, наконец, должны научиться опираться на собственные силы. Единственным истинным и искренним нам союзником может быть только те страны, которые, как и мы, страдают от давления могущественных соседей – я имею в виду прежде всего Грузию и Албанию. Сама жизнь не раз доказывала нам эту истину.

Занавес 

ДЕЙСТВИЕ  ДЕСЯТОЕ

Царь Аршак и спарапет Васак Мамиконян стоят на фоне разрушенного города Аршакавана. Оба они крайне удручены.

АРШАК

Они все-таки сделали это. Они уничтожили город моей мечты, город нашей будущей победы, нашей будущей славы.

ВАСАК

Да, мы немного опоздали с тобой, Государь. Не надо нам было ехать в Грузию, нельзя было оставлять город без надлежащей защиты.

АРШАК

Это детали, Васак. Где мы совершили принципиальную ошибку – вот в чем вопрос? Неужели были правы те, кто изначально был против моего проекта? Я не говорю об удельных князьях – их оппозиция вполне понятна, подневольные им люди убегали в мой город, ослабляя их политическое и экономическое могущество. Но вот, Нерсес, первосвященник – он ведь тоже был против!

ВАСАК

Наверное, это будет дерзостью с моей стороны, но если ты хочешь, я выскажу свое мнение по этому поводу.

АРШАК

Да, конечно! Кого же мне еще слушать, как не своего верного спарапета!

ВАСАК

Мне так кажется, Государь, что единства, солидарности в стране можно достичь двумя способами: либо согласием между субъектами политического процесса, либо жестоким подавлением всякой оппозиции, непререкаемой  диктатурой властителя. Нерсес настаивал на первом варианте, а ты решил идти по второму пути. Но тебе для этого не хватило жестокости.

АРШАК

Я уничтожил несколько княжеских родов, Васак.

ВАСАК

Но я же видел, чего это тебе стоило! Даже сейчас, после всего случившегося ты с болью, с раскаянием говоришь о своих действиях, а разве сравнить их с жестокостями персидских царей, или римских императоров! Нет, Государь, наши люди, наши цари неспособны железной рукой наводить порядок, а сам народ никак не расположен находить общий язык друг с другом.

АРШАК

В твоих словах абсолютная безысходность, Васак. Получается, у нас нет никакой перспективы? Пойди я по пути примирения с князьями, как предлагал Нерсес, они бы все равно предали меня!

ВАСАК

Да, скорее всего. Армянским царям надо быть очень твердыми, жестокими, если называть вещи своими именами – я думаю, это единственный путь. Что такое пятьдесят, или сто жизней, когда речь идет о судьбе целого народа! Сколько раз уже Шапур нападал на нас, но мы и без помощи Рима с честью отбивались – а вот стоило к персам присоединиться этим подлым предателям Меружану Арцруни и Ваану Мамиконяну как ситуация кардинально изменилась.

АРШАК

Вероятно, ты прав, Васак, но сегодня мы имеем конкретную ситуацию и должны принимать решения,  исходя из существующих реалий. Мой любимый город, мое творение, цель моей жизни, Аршакаван разрушен; к тому же персы осквернили наши священные могилы; они выкопали кости наших славных царей и хотели унести их в свою страну, но, благодарение Богу, с помощью грузинского царя и при твоем, Васак, блестящем руководстве мы сумели отбить прах наших предков и перезахоронить с необходимыми почестями. Шапур теперь, убедившись, что дух армянский не сломлен, приглашает нас с тобой к себе в Ктесифон, но сдается мне, что это всего лишь ловушка для нас.

ВАСАК

Да, Государь, не стоит верить этому подлому человеку.

АРШАК

Так-то оно так, но положение наше такое, что мы уже не можем откровенно пренебречь приглашением персидского царя. Спесивый Рим никогда не считался с интересами своих союзников, а теперь, связанный обещанием Шапуру не помогать Армении, тем более не склонен оказать нам поддержку. А наши силы, Васак, на исходе, и ты это знаешь лучше всех.

ВАСАК

Ты же сам всегда говорил, Государь, что естественными и потому искренними союзниками нам могут быть только Грузия и Албания!

АРШАК

В этом нет никаких сомнений, Васак, но необходимо, чтобы и они так же глубоко осознали необходимость прочного нашего союза. Нужно время, а у нас сейчас его совсем нет.

ВАСАК

И что же, мы должны покорно подставить свои головы под секиры Шапура?

АРШАК

Гарантируя нашу безопасность, он прислал мне соль, отпечатанную царским перстнем – это у персов наивеличайшая клятва.

ВАСАК

Но ты же знаешь, он нарушит ее, не моргнув глазом. Эта гарантия стоит не больше той щепотки соли, на которой она отпечатана! Разве он понимает, что такое благородство?!

АРШАК

Понимать, что такое благородство – это и означает, в сущности, быть благородным, а о Шапуре вряд ли можно так сказать. Величие души – редкий дар богов. С нами может случиться все самое ужасное, Васак, но у нас просто нет выбора. Честно говоря, меньше всего я бы хотел рисковать тобой – в случае чего ты бы мог организовать защиту нашей родины. Но Шапур настаивает, чтобы ты сопровождал делегацию, это-то более всего меня и настораживает. Но условия диктуем не мы, к сожалению.

ВАСАК

Я с легкостью пожертвую жизнью во имя Родины, Государь, но я бы не хотел пасть глупой жертвой вероломного деспота.

АРШАК

Нам остается только уповать на Господа, Васак.  Да поможет нам Бог!

Занавес 

ДЕЙСТВИЕ  ОДИННАДЦАТОЕ

Царская опочивальня. Посредине сцены в кресле в задумчивости сидит Парандзем. Справа от нее раскрытое царское ложе. Слева появляется мрачный Аршак, его лицо немного светлеет, когда он медленно подходит к жене, обнимает ее голову, прижимает к своему телу. Старается не выдать своего плохого настроения.

АРШАК

Милая моя жена! Я должен тебе сказать, что завтра я еду в иранскую столицу Ктесифон к Шапуру.

ПАРАНДЗЕМ (обеспокоенно)

Неужели после всего того, что произошло, ты можешь доверять этому человеку, пусть он и принес самую святую для персов клятву!

АРШАК (ухмыляется)

Гм… Доверие… в политике не существует такого понятия.

ПАРАНДЗЕМ

Но ведь ему нельзя доверять даже в малой степени!

АРШАК

Милая моя, если доверие не полное, значит, его нет вообще. И эта простая формула действительна практически для всех человеческих чувств: любви, уважения, даже ненависти.

ПАРАНДЗЕМ

Тогда я не очень понимаю твои действия, Аршак. Если у тебя такие серьезные сомнения относительно намерений Шапура, зачем ты к нему едешь, да еще с доблестным Васаком?

АРШАК (вздыхает)

Дорогая моя, наши силы истощены; брошенные коварным Римом, уже несколько лет мы ведем неравную борьбу с Ираном, к которому нынче открыто присоединились предавшие нашу родину супостаты князья. (сокрушенно, как бы самому себе) Как был прав, однако, Агафон, когда говорил, что поверженного врага необходимо добивать! Если бы я поступил именно таким образом, этот подлец Меружан сегодня не вынудил бы меня искать мира в иранской столице! Так или иначе, дальнейшую войну мы вести уже не в состоянии, потому должны использовать малейший шанс для установления мира.

ПАРАНДЗЕМ

Ты же хорошо знаешь о вероломстве Шапура; что же будет, если он воспользуется удобным для него случаем, чтобы расправиться с тобой и ненавистным ему Васаком?

АРШАК

Конечно, я хорошо знаю, что из себя представляет Шапур, знаю, что серьезно рискую своей жизнью и жизнью моего верного Васака, но мне надо любой ценой предотвратить войну, пусть даже ценой своей жизни.

ПАРАНДЗЕМ

Но ты же понимаешь, что, скорее всего, ты потеряешь жизнь, а страна, тем не менее, получит войну.

АРШАК

Парандзем, ты знаешь, я не люблю высокопарные слова, но сейчас я должен сказать: единственное, чем, на самом деле, отличаются люди друг от друга – это умением любить. Сила любви не в том, сколь бурно ты выражаешь свои чувства словами, а в том, на какое самопожертвование реально готов во имя этих чувств. Дорогая моя жена, пойми, я не имею права не попытаться использовать этот шанс установить для моего народа мирные отношения с Ираном! Родина – это твоя боль, и с этой болью ты живешь всю жизнь, даже в самые лучшие для твоего народа годы. А в плохие годы выявляется, на что ты действительно готов пойти во имя своей Родины! Когда-то – ты это помнишь хорошо – я пожертвовал своей любовью, чтобы сохранить союз с Римом, сегодня я должен рискнуть своей жизнью в попытке установить мир с Ираном. И я знаю, что ты меня поймешь.

Парандзем, на самом деле, убита, но изо всех сил виду старается не подавать.

ПАРАНДЗЕМ

Но что будет с нами, если все сложится наихудшим образом? Кто защитит Армению? Наш сын, наша надежда Пап еще очень юн, чтобы суметь организовать сопротивление, а твой сын Аноб так и пропал с концами, как уехал в Константинополь.

АРШАК (призадумавшись)

Милая моя, мы с тобой трезвые люди и понимаем, что, может быть, это наша последняя с тобой ночь, посему, я полагаю, ты все же должна знать: Аноб «растворился» в империи из-за тебя. Ты будешь, конечно, очень удивлена, но он, очевидно, был безумно влюблен в тебя, и ему было невыносимо видеть, что ты принадлежишь другому.

ПАРАНДЗЕМ (ошеломленно)

Этот мальчик…

АРШАК

Да, представь себе.

ПАРАНДЗЕМ

Но тогда я еще не была замужем за Гнелом…

АРШАК

Но собиралась. Помнишь, твое чуткое ухо уловило шорох в кустах в ту памятную ночь, когда ты объявила, что выходишь замуж за Гнела; так вот, потом мне стало совершенно ясно, что в кустах находился Аноб. На следующий день он в категорической форме потребовал, чтобы я его отправил в Константинополь, хотя до того в такой же категорической форме отказывался туда ехать. Притом он сделал ясный намек, что у нас с ним одна и та же проблема.

Парандзем не может прийти в себя.

ПАРАНДЗЕМ

Боже, в чем я провинилась перед небесами, что должна нести в душе тяжесть вины за столько несчастий: Гнел, Тирнт, Олимпия, а теперь вот и Аноб… Как же мне жить теперь с таким тяжким грузом на душе?!

АРШАК

Наш мир жесток, моя дорогая. Правда жизни – вся правда жизни – не оставляет тебе иного выбора, кроме самоубийства, потому умей иногда закрывать глаза! Тем более здесь на тебе вообще нет никакого греха; ты не виновата, что родилась такой красивой, умной и обаятельной, и что все мужчины, едва взглянув на тебя, теряют память от неотразимых глаз.

ПАРАНДЗЕМ

            (все еще не приходя в себя, но с надеждой)

Но может быть, он в порядке и объявится, когда родина будет нуждаться в нем.

АРШАК

Дай-то Бог! Подозреваю, ушлые политики в Константинополе быстро сообразили, что могут использовать потенциального претендента на армянский престол в своих целях, и просто держат его для удобного случая.

ПАРАНДЗЕМ

Ты полагаешь, нам надо опасаться и Рима? Они могут нанести удар в спину?

АРШАК (ухмыляется)

Меня так часто и так подло предавали, обманывали, что это стало обычным для меня делом, я как-то даже свыкся с неизбежностью самого предательства, и однажды даже поймал себя на мысли –  и она ужаснула меня – что может я и сам, в какой-то момент, исходя из обыденности, будничности этого дела, могу предать кого угодно. Благодарение Богу, кажется, я ни разу не переступил черту. Но Рим… (ухмыляется) когда Рим вел честную игру?!

ПАРАНДЗЕМ

Как же нам бороться на два фронта?

АРШАК

Ты ошибаешься, моя дорогая. Не на два – на много фронтов!

ПАРАНДЗЕМ

Как же ты рискуешь свой  жизнью, как допускаешь мысль, что можешь оставить народ без руководства!?

АРШАК

Милая моя жена, несравненная моя Парандзем, я хорошо помню тот день, когда впервые сказал, что ты можешь царствовать лучше, чем я. Это вовсе не было красным словцом – я верил и верю в тебя. В случае чего именно тебе предстоит возглавить наш народ – за эти годы ты заслужила любовь и уважение даже наших врагов. Именно ощущая за спиной твое присутствие, я иду на этот риск, зная, что ты справишься с трудностями не хуже меня.

Парандзем поднимается, обнимает Аршака, нежно прижимается к нему.

ПАРАНДЗЕМ

Аршак, любимый, но ведь мы с тобой еще молоды, мы недолюбили друг друга, я до сих пор скучаю по тебе каждую ночь, когда тебя нет рядом!

АРШАК

Будь у нас тысячу лет в запасе, мы бы все равно недолюбили друг друга, это как желание дышать – все равно когда-нибудь приходится смириться с его окончанием. Тяжело, конечно, но что поделаешь – это жизнь. Сегодня, возможно, наша последняя ночь, давай будем думать, что она – самая первая.

ПАРАНДЗЕМ

Мой нежный Аршак, все наши ночи и были, как первая! Как же мне смириться с мыслью, что я могу потерять тебя!? (как ни сдерживает она себя, слезы потоком текут из ее глаз)

АРШАК

Может ли быть у нас нечто большее, чем миг? Бывает ли в этой жизни нечто большее, чем миг? Сама жизнь не есть всего лишь миг? Надо только им пользоваться и не думать ни о чем!

Аршак страстно целует жену, они падают на открытое ложе.

Занавес 

ДЕЙСТВИЕ  ДВЕНАДЦАТОЕ

Тронный зал персидских царей в Ктесифоне заполнен придворными. Небольшой оркестр наигрывает негромкую музыку. На возвышении на роскошном троне сидит Шапур. Он  делает царственный жест рукой.

ШАПУР

Приведите его.

Охранники приводят царя Аршака, руки которого связаны за спиной. Охранники пытаются заставить Аршака пасть на колени перед Шапуром, но это им никак не удается. Наконец, Шапур жестом останавливает их.

ШАПУР

Ты почему не падаешь ниц перед царем царей?!

АРШАК

Если ты стоишь на коленях перед кем-либо, значит, ты стоишь на коленях перед всем миром, перед каждым. Готов стоять и будешь стоять. Пусть перед тобой падают на колени те, кто признают тебя своим царем. Я – нет! Я сам царь, царь Великой Армении!

ШАПУР (с издевкой)

Гм… Великой Армении…И эту музыку (делает жест в сторону музыкантов) ты тоже, конечно, считаешь не моей, а своей.

АРШАК

Песня принадлежит тому, кто ею наслаждается, а не тому, кто ведет за нее войну. Эта музыка, конечно, наша, но мы много раздаем своих сокровищ щедрой рукой, и от нас, представь себе, ничего не убывает. А вот вам, кто подбирает эти сокровища, чего-то добавляется. Чего-то от нас. И вы становитесь чуть-чуть похожими на нас. А ведь именно с этой целью народы ведут ожесточенные войны друг с другом, хотя редко осознают это. Александр был велик не тем, что дошел до Индии, а тем, что четко знал, за что воюет. За то, чтобы создать мир по своему образцу. Вот, если ты в своем дворце слушаешь мою музыку, то кто из нас победил?

ШАПУР

(чуть призадумавшись)

Напрасно ты не захотел дружить со мной, царь армян! Я ведь когда-то даже предлагал тебе в жены свою дочь, но ты надменно отказался, нанеся тем самым мне оскорбление перед всем миром.

АРШАК

Я был женат, царь персов, наша вера не допускает варварского обычая многоженства.

Легким движением руки Шапур отсылает всех присутствующих.

ШАПУР

Ваша так называемая «мораль» воюет с природой человека, но при этом вынуждена лицемерно закрывать глаза на то, что называет прелюбодеянием.

АРШАК

Мораль лишь устанавливает идеалы, а человек слаб, подвержен соблазнам, это верно; но наша вера дает ему возможность покаяния, исправления.

ШАПУР

Сперва вы называете естественные желания человека грехом, а потом, когда он совершает этот якобы «грех», вы говорите, что он может быть прощен, если покается. Прекрасная форма закабаления: греши и кайся, греши и кайся – только плати своевременно дань!

АРШАК

Какую дань?!

ШАПУР

Разве покаяние – это не форма дани? Послушник должен чувствовать себя постоянно виновным, обязанным своему пастырю, дарующему ему отпущение грехов.

АРШАК

Может ты знаешь религии, которые построены не на страхе? Христианство, по крайней мере, дает человеку надежду на искупление, призывает к всепрощению, к любви, а не к ненависти!

ШАПУР

Но ты же ненавидишь меня сейчас, конечно!

АРШАК (усмехается)

Ты слишком высокого о себе мнения. Ненависть – драгоценное чувство. Она сродни уважению, просто другая ее форма. Ответь самому себе, достоин ли ты, который полонил противника не в честном бою, а путем подлого обмана, достоин ли ты  уважения? Нет – только презрения.

ШАПУР

Отчего ты так дерзок? На что ты рассчитываешь, царь армян? (усмехается) Бывший царь армян.

АРШАК

Я рассчитываю именно на смерть. Если бы твоими учителями были бы не кушанские проститутки, а константинопольские мудрецы, и ты был бы чуть лучше образован, я бы напомнил тебе слова римского поэта Горация: «Она неустрашима, так как решила умереть». Но такие тонкости недоступны твоему первобытному уму.

ШАПУР

Я вижу, ты добиваешься того, чтобы я с тебя содрал шкуру так же, как с твоего пса Васака.

АРШАК

Ты называешь его псом только потому, что не сумел выиграть у него ни одного сражения?

ШАПУР

Тем не менее, это его чучело сейчас висит на крепостной стене Ктесифона, и скоро ты составишь ему компанию.

АРШАК

Намного больше чести висеть рядом с ним, чем разговаривать здесь с тобой!

ШАПУР

Вот, даже как ты возгордился! Но ты, конечно, помнишь, что твой род наших, персидских кровей!

АРШАК

О, да, я знаю о своих корнях, но я царь армян, это мой народ, и я сегодня один из них, и по духу, и по крови. У кого в душе есть родина, тот и не может быть счастлив нигде, кроме как у себя на родине, у кого же нет этого чувства родины, тот не может быть счастлив нигде. Ибо у кого нет в душе родины, у того не может быть там ничего – только он сам. Жалкий и никому не нужный.

ШАПУР

Тем не менее, по крови вы ближе всего к нам, отчего же вы все время тянетесь на запад, к Риму?

АРШАК

Это же очень просто, персидский владыка! Чем ближе по крови народы друг к другу, тем ожесточеннее война между ними, ибо тем больше опасность поглощения, ассимиляции. Мы хотим оставаться армянами и строить свой особый мир – мы способны на это! А наш дух, наш разум и наше сердце всегда обитали на Западе, а не на Востоке. И когда великий Александр пришел в эти края и завоевал весь Восток, включая твою Персию, он обошел Армению, потому что знал: мы и так – в одной упряжке, мы и так – едины!

ШАПУР

Ну что ж, мне остается только придумать для тебя какую-то особую казнь, чтобы твои вопли доходили до твоего Арарата и твоего Евфрата и далее до милого твоему сердцу Рима.

АРШАК

Каждый пытается оставить след в истории в соответствии со своим пониманием величия и красоты. Мне жаль тебя, сын Ифры Ормиз, сын шлюхи.

ШАПУР (кричит в ярости)

Уберите его с глаз моих!

Занавес 

ДЕЙСТВИЕ  ТРИНАДЦАТОЕ

Темница крепости Ангуш («крепость забвения») в Хужастане (Иран). Справа на небольшом возвышении, покрытом соломой, лежит Аршак. Слева выходит Драстамат с подносом, уставленным едой и напитками; он подходит к царю, преклоняет колено.

ДРАСТАМАТ

Государь, твой покорный слуга, твой раб просит принять из его недостойных рук достойную тебя пищу и напитки.

Аршак чрезвычайно удивлен.

АРШАК

Драстамат? Каким образом ты оказался здесь? Как тебе удалось пронести все это сюда?

ДРАСТАМАТ

Я отдал Шапуру все свои сокровища, которые мне удалось сохранить от их нашествия, и умолил его позволить мне прийти к тебе для утешения.

АРШАК

Ты думаешь, меня можно утешить?

ДРАСТАМАТ

Нет, конечно, Государь. Но, вот, вино и хорошая еда (показывает на поднос) могут хотя бы на время отвлечь тебя от горьких мыслей – это все, что я в состоянии сделать для тебя, и мне ничего не было жалко для этого.

АРШАК

Удивительно! Мой жизненный опыт показал мне, что тяжелее всего люди прощают сделанное им добро и чаще всего желают побольнее отомстить за него. Прошло столько лет…

ДРАСТАМАТ

Наверное, Государь, именно по способности быть благодарным и надо судить о благородстве человека. Извини, что невольно представляю самого себя в лучшем свете.

АРШАК

Ты представил себя в наилучшем свете своими действиями, а не словами. Слова благодарности употребляются, наверное, чаще всего в этом мире, но само чувство благодарности чрезвычайно редко посещает людей. Скольким я сделал добро, а в ответ получал, как минимум, злословие за спиной, а то и желание воткнуть мне нож в спину! (со вздохом) Почему-то люди больше предрасположены прощать причиненное им зло, чем сделанное от души добро. Эта человеческая неблагодарность более всего ранит душу, а ведь она же чаще всего и случается в нашей непонятной жизни.

ДРАСТАМАТ

Нет, это не про меня, Государь! Ты мне когда-то, на самом деле, подарил жизнь, а я, к сожалению, могу подарить тебе только один единственный день.

Аршак бросает быстрый взгляд на поднос, усмехается.

АРШАК

Этот день только начался, порой один день вмещает в себя больше, чем целая жизнь.

ДРАСТАМАТ

Ты говоришь загадками, Государь. Но почему же ты не ешь, я же знаю, что ты голоден?

АРШАК

Но ты знаешь также, что я – царь Великой Армении, и моя трапеза даже здесь, в сырой темнице не может походить на обжорство свиней. Налей мне для начала вина, Драстамат.

ДРАСТАМАТ

Здесь нет чаши, Государь.

Аршак вновь усмехается.

АРШАК

Здесь нет вообще никаких столовых приборов. Принеси мне их, Драстамат, или унеси отсюда все эти яства – я не буду есть и пить, как голодная свинья.

Драстамат забирает поднос и уходит.

АРШАК

Каждым своим шагом, каждым произнесенным словом Шапур раскрывает истинную суть свою. Настоящие цари не получают наслаждения, унижая других людей; им нет необходимости самоутверждаться таким образом; этот же хочет опустить меня до своего животного уровня и видеть, как я, мучимый голодом, обжираюсь присланной им едой. Но это ему не удастся. Он кичится своим царским происхождением, но по всему видно, что права молва  – он просто идиот какого-то поганого слуги его матери, похотливой кочевой кушанки  Ифры Ормиз – не случайно она в последующем сменила веру, чтоб ублажить своего любовника. И дочь ее, сестрица Шапура Ормиздухт, под стать своей шлюшке-матери, тоже какими-то, только им ведомыми постельными штучками сумела увести своего мужа, нашего безупречного до того Ваана Мамиконяна на путь предательства.

Драстамат возвращается, и на его подносе уже видны необходимые столовые приборы (вилок тогда не было). Аршак как бы невзначай берет с подноса нож, проводит по нему пальцем, проверяя остроту. Драстамат настороженно наблюдает за ним, наливает при этом ему вино, Аршак неторопливо пьет его и закусывает очень аккуратно, хотя ему и трудно скрыть свое нетерпение.

АРШАК

Я бы совсем не удивился, Драстамат, если бы ты вернулся с пустыми руками, или вообще не вернулся. И сейчас, я почти не сомневаюсь, он лично подслушивает наш разговор за дверью, как последний соглядатай! Такой правитель не имеет представления, что такое царь, что означает слово царя – он вполне был способен убить тебя после того как, взяв деньги, обещал свидание со мной. Ты ведь знаешь, только благодаря своему вероломству, он сумел пленить меня и моего отважного Васака, которого Шапур ни разу не сумел одолеть в бою. В бешенстве от своего бессилия, он живьем содрал с Васака кожу, когда подло сумел заманить нас в ловушку – так шакалы мстят львам за свое ничтожество. И конечно, сейчас супостату легко грабить и разорять мою Армению, осиротевшую без своих защитников. Рассказывай, Драстамат об ужасах, которые ты знаешь, а мне они пока неведомы – я выдержу!

ДРАСТАМАТ

Ты знаешь, Государь, что мой рассказ не будет усладой для твоих ушей. Поешь спокойно и допей вино сначала, чтобы мои новости не отравили тебе последующую трапезу.

АРШАК

Ты заботлив, Драстамат, спасибо тебе. Ты уж извини, что у меня нет возможности отблагодарить тебя.

ДРАСТАМАТ

Всем своим достоянием, самой своей жизнью я обязан тебе, Государь; то, что я делаю сейчас – это ничтожная часть моего долга перед тобой!

Драстамат наливает царю вина, Аршак его выпивает, неспешно закусывает, но мысли его явно не здесь.

АРШАК

Нет, Драстамат, я не могу спокойно есть и пить, думая непрерывно о страданиях моей Родины, родных мне людей. Мы не можем все время прятаться от реальности, наберись духа и расскажи, что там происходит с моей страной и моими родными.

ДРАСТАМАТ

Боюсь, Государь, даже тебе нелегко будет выдержать, но я не имею права утаить от тебя правду; как это ни трудно, я должен рассказать тебе все. Даже без своего царя и блистательного спарапета армяне самоотверженно сражались за свою родину, и персам никогда бы не удалось одолеть нашего сопротивления, если бы не эти гнусные предатели Ваан Мамиконян и Меружан Арцруни – только с их помощью Шапуру удалось, в конце концов, овладеть большей частью Армении. Но царица Парандзем вместе с сильным гарнизоном укрылась в крепости Артагерс, и Шапуру никак не удавалось взять эту твердыню. Он даже передал ей послание якобы от тебя с вызовом в персидскую столицу, но царица, зная уже о его вероломстве, на эту провокацию не поддалась. Не думаю, что ты на самом деле был автором того письма.

АРШАК

(не в состоянии скрыть свое волнение)

Нет, конечно же, нет!

ДРАСТАМАТ

Да, Государь, не всякий опаленный сражениями воевода сумел бы так умело организовать оборону крепости, как наша несравненная царица.

АРШАК (с нежностью)

Я никогда не сомневался в выдающихся способностях моей Парандзем!

ДРАСТАМАТ

Она держалась долго, очень долго, четырнадцать месяцев, но…

АРШАК (вполголоса, обреченно)

Всегда важно только то, что следует за этим «но».

ДРАСТАМАТ

… но судьба действительно повернулась к нам спиной: в Артагерсе начался мор – страшная болезнь проникла в крепость. Она косила людей сотнями, но даже в этих условиях царица не пала духом: чтобы скрыть от неприятеля сколь сильно поредели ряды защитников крепости, она сама ежевечерне обходила сторожевые башни, помогая изнемогающим воинам зажигать огни, дабы персы не учуяли, что творится внутри крепости. Но помощи было ждать неоткуда, коварный Рим так и не прислал обещанную помощь; видимо, мир с грозным на сегодня Ираном ему гораздо важнее.

АРШАК

Господи, неужели это и есть судьба армянская – всегда быть преданными именно теми, кому мы сами верны до конца!?

ДРАСТАМАТ

Когда стало ясно, что единственной альтернативой остается погибнуть всем вместе, царица, ради спасения жизни тех немногих, кто еще уцелел, велела открыть ворота крепости и сдалась врагу. Несметные сокровища твоего рода, Государь,  накопленные в течение веков славными предками, девять дней и ночей выносили персы из крепости, куда их предусмотрительно свезла царица.

АРШАК

А Парандзем?! Что стало с моей Парандзем?!

ДРАСТАМАТ

Не знаю даже, как тебе это рассказать, мой господин.

АРШАК

Говори, Драстамат, говори, я уже ко всему готов.

ДРАСТАМАТ

Наша луноподобная царица была доставлена к шаху Шапуру, и тот – нет пока в языке нужных слов для  его истинной характеристики – чтобы  унизить её и всех нас, ее подданных, велел всем своим солдатам насиловать ее на людном месте, а затем, практически уже мертвую женщину, посадил на кол на оглобли телег, а вместе с ней и других её сподвижников. Некоторые солдаты отказались участвовать в постыдном действии, и их казнили вместе с армянами. Один из тех наших князей, которые предательски перешли на сторону персов, не выдержав, сказал Шапуру: «Шах, твои воины оказались благороднее тебя», и его тоже, конечно, посадили на кол. Вот так все это происходило.

Аршак потрясен до глубины души. По щекам его текут слезы, и долгое время он не в состоянии что-либо сказать, как-то среагировать на рассказ Драстамата.

АРШАК

Да, Драстамат, возможно, тебе стоило скрыть от меня последнюю эту правду.

ДРАСТАМАТ (падает на колени)

Прости меня, царь, прости!

АРШАК (у него по щекам все текут слезы)

Моя царица, моя царица! Как он мог! Как он мог! Плебей, плебей! (встрепенувшись) А что с моим сыном? Где мой сын, где Пап?

ДРАСТАМАТ

Здесь я могу успокоить тебя, Государь. Царица была дальновидна, она заранее отправила Папа в Константинополь; должно быть, сейчас он там пытается все-таки уговорить императора вступиться за Аршакидов.

АРШАК

Вот она наша сегодняшняя участь: униженно обивать пороги константинопольских дворцов в надежде на спасительную помощь надменного Рима, а здесь в Ктесифоне вымаливать у смердящего шаха еду для царя Великой Армении!

ДРАСТАМАТ

(стараясь приободрить царя)

Но нам есть и чем гордиться! Не так уж давно наш Тигран II Великий в столице Селевкидов Антиохии был провозглашен царем царей! Что случилось с нашей доблестью, разве мы уже не в состоянии повторить его путь!?

АРШАК

Конечно, мы имеем законное право гордиться тем, кем мы были, но истинная гордость может быть связана только с тем, кто мы есть. Кто мы есть сегодня, сейчас. А для этого, Драстамат, нужно не кичиться подвигами великих предков, что мы по-глупому постоянно и делаем, а перестать грызться друг с другом, объединиться вокруг действующей власти – даже если она не самая лучшая – и показать всему миру, на что способен наш великий народ!

ДРАСТАМАТ

Да, реальность, к сожалению, действительно совсем иная…

АРШАК

                        (с недоброй ухмылкой)

Последний способ спрятаться от реальности – покончить с ней, уйти в другую реальность, не так ли, Драстамат?

ДРАСТАМАТ (обеспокоенно)

Что ты задумал, Государь?

АРШАК

(наклонившись к Драстамату, почти шепотом)

Держи себя в руках, Драстамат! Никто не задерживаются долго на этой земле, но в иных обстоятельствах царю пристало самому нанести последний себе удар, а не позволить это сделать врагу.

ДРАСТАМАТ (в отчаянии)

Все еще может измениться, Государь!

АРШАК

Все обязательно изменится, Драстамат, но не для меня. Царь, который пережил такое унижение, не может более представлять армянский народ. Но народ не равен царю, и достоинство народа не может быть попрано уничижением одного человека – пусть и царя. За Аршаком придет Пап, еще кто-нибудь, и народ наш всегда будет на высоте.

Упомянутый тобой Великий Тигран на пике своего могущества просил у богов единственное – чтобы после него вечно существовала Армения. Сегодня я, его наследник по трону, нахожусь на низшей точке своего падения, и у меня, кажется, гораздо больше оснований сомневаться в будущности своей Родины, но я – пусть это звучит кощунственно – не прошу бога, я ему заявляю: Армения будет существовать вечно! Придут одни цари и другие; так называемые «друзья» раз за разом будут предавать нас, а враги пытаться уничтожить на корню – но это им никогда не удастся. (берет с подноса нож) Ты нынче сокрушался, Драстамат, что можешь подарить мне лишь один день; ты недооценил значение своего поступка. Я, как ты уверяешь, подарил тебе жизнь, а ты – подарил мне смерть, и, поверь, это намного ценнее.

Драстамат в полной растерянности; он не знает, как ему поступить – то ли помешать самоубийству царя, то ли нет. Он в отчаянии падает перед Аршаком на колени и закрывает лицо руками. Аршак встает во весь рост и говорит торжественно.

АРШАК

И нынче здесь, в глухой персидской темнице я, царь Аршак завещаю корону священной Армении своему сыну Папу – он поведет дальше наш корабль. Царь Аршак погиб, да здравствует царь Пап!

Драстамат, стоя на коленях, со страхом и благоговением смотрит на своего царя. Молниеносным движением Аршак вонзает нож себе в сердце и замертво падает на пол. Ворвавшаяся в камеру персидская охрана уже ничего не может сделать. Драстамат подползает к трупу царя; он безутешен, но решителен. Вытащив нож из тела Аршака, он вонзает его себе в бок и падает рядом с любимым царем. Персидская охрана, онемев, стоит без движения над телами царя и его верного слуги.

Занавес

Конец 

Григор  Апоян