Присыпкин, Пьер Скрипкин, перемигивается с Шариковым, творца которого Маяковский ниспровергал, в то время, как пьесе благосклонно улыбается Аристофан, столь любивший подобные типажи…

Жадный клоп Присыпкин, так и норовящий присосаться к живому, лучше даже животному человеческому телу; извлечённый из недр, будто мамонт из мерзлоты, возлежащий на чистейших простынях, сам – грязнейший, мечтает быть возвращённым назад…

Бушевание фантазии.

Фейерверки словесных смыслоизвержений.

Громы стихов, наползающие на резкие изгибы прозы…

Зеркальным шкапом интересующийся Присыпкин дан розово-пастозно, грязно-антрацитово, жадный, въедливый в жизнь, не могущий обрести успокоения, пока не нахапает всего,

                                                                                               Всего,

Всего…

 Прозаические лестницы Маяковского, опускающие вниз-вниз, в человеческую гниль, смердящую словами.

…пока Победоносиков, пухлый, как Муссолини, согласовывает начальственно и начальствует, согласовывая…

Живоглот коммунистического чванства.

Паразит с бюрократическим портфелем, и дыханием, от которого должно чахнуть живое.

Зачем они ещё-то – чиновники такие?

…Фоскин запаивает воздух паяльной лампой, пока Чудаков изобретают машину времени.

 Запаянная ампула пьесы в пьесе: герои не узнают себя в зеркалах: не хотят узнавать, не могут поверить, что это они.

Их нет.

Они везде – собирательные и собранные в таких обществом, банальные, как скука, скучные, как банальность.

Язык выкипает бурлеском и гротеском, переливается огнями, блещет искрами – великолепный язык Маяковского, какой благосклонно оценил бы сам Аристофан: столько подобных типажей схвативший за руку пару тысячелетий назад.

Александр Балтин