Это здание в городе на закате самое оранжевое. Может всё дело в остатках советской штукатурки, еще не потерявший красный оттенок? Ну, или в удачном расположении? Когда солнце заходит за рекой, то вечерние лучи напрямую достают до фасада с колоннами и стен продолговатого корпуса этого строения. Розовый преломляется на красном и, почему-то, становится оранжевым. Очень много оранжевого, особенно в апреле, когда вот-вот и май.

Когда-то это была здравница с бассейном, ещё там лечили грязью, и можно было дышать горным воздухом через трубку. Сейчас в здании пусто, еще лет двадцать назад стремительно начатый в нем ремонт был давно заброшен.

Ночами у фасада с колоннами собираются бездомные собаки. Горожане не раз жаловались на это местным властям и волонтерам, куда только ни писали, и за псами приезжала даже специальная служба, чтобы забрать и чипировать — бесполезно. Дворняги разных мастей – рыжие и черные, большие и мелкие, ершистые и спокойные, все равно сбегались, сбивались в стаю и направлялись в сторону шашлычных на берегу реки.

В деревне к собакам относились терпимее: порой бегает она, и не понять, то ли бездомная, то ли хозяйская, просто с привязи сорвалась.  Проблем больше доставляли вороны, что постоянно воровали оставленную на кладбище еду, особенно на Пасху. Стоило только последнему посетителю выйти за ограду кладбища и начинался пир, драка за кусок кулича, карканье и клоки черных перьев.

В доме на холме этой степной деревни у берега Дона жил Федор Васильевич со своей женой Прасковьей Ивановной. Им было уже почти под сто лет, а двор такой ухоженный, что посмотришь и сразу поймешь – за ним следят явно не старики. Железный забор яркой краской выкрашен. Как только температурные перепады заканчивали свою игру в плюс-минус, и наступало стабильное тепло – на стройных грядках начинал зеленеть лук, а за кустами малины прорастать щавель. Стены дома синие, свежие, крыша новая, ярко сверкающая на солнце. И все лето это солнце светило будь здоров – а что удивляться: до юга страны рукой подать, через город Воронеж и чуть ниже по карте. И все, кто гостил в знойных степных поселениях, помнит, какого там в июле: только бы тенек отыскать и до захода солнца из него ни ногой.

За стариками ухаживали их дочери, похожие друг на друга возрастом и жизнью. Когда-то они работали в большом городе на руководящих местах в производстве. Личная жизнь не сложилась особо и не начавшись, и сестры вернулись на малую Родину. Было бы не совсем честно сказать, что они вернулись только для того, чтобы помогать стареющим родителям, хотя и это тоже…

Они просто вернулись.

Федор и Просковья как могли отвлекались от своих старческих болячек. Смотрели телевизор, выходили посидеть на лавке у порога – вдруг кто пройдет мимо? Последнее время это происходило все реже и реже. Соседи умирали, дворы зарастали бурьяном и травою. Старикам нравилась вспоминать, кто тут когда-то жил, кто, когда умер или уехал и не вернулся.

Хозяйство и быт висели на дочерях, но им было не так тяжело, Слава Богу, родители оставались разумными.

Но деревня есть деревня. Слесарь Степан, переехавший пять лет назад из Тамбова, ходил по селу и болтал всякую ерунду: «А сестры-то эти, так себе люди — из города их выгнали, поэтому они тут и засели. А замужем так и не побывали. Жизнь на стариков тратят свою? Нет, участок хотят себе с домом весь забрать, чтобы другой родне ничего не досталось. Все для этого».

Трепал он языком по этой теме недолго. В душе все знали – ерунда все это, конечно, участок с домом здесь стоит копейки – вон, сколько их тут, бери, не хочу. Все местные сестер уважали, а что всякие слухи пускали и обсуждали, так что делать еще, когда тебе за семьдесят и ты живешь в степной деревне? Да и слухи – это громко сказано: потрепался с одним, другим, следующим и все; да и тот другой, взял уже, и под Рождество умер. Хорошо, хоть иногда к бабкам и дедам приезжали дети и внуки, только для них рассказ о сестрах, что вернулись из города и целыми днями ухаживают за старыми родителями, не представлял ни малейшего интереса.

В современном мире самая малозначительная новость в соцсети с просмотром хотя бы в сто человек перебивает любой деревенский слух. Да и Степан умер в начале апреля, похоронили на местном кладбище. Дом был продан детьми в считанные дни, только не понятно кому. Новые хозяева не приезжали, огород оставался не вскопанным, потянулись сорняки, вытащенная из дома мебель начала стремительно загнивать после дождей.

Приближалось Девятое мая. Дед Федор совсем занемог, проблемы начались еще с ночи – подвели почки, затрудненное мочеиспускание, от этого поднялась температура за тридцать восемь. Старик уже не мог встать с дивана. Сестры расстроились, хотели, чтобы отец был на праздник бодрый и нарядный, приготовили ему пиджак, который украсили наградами: «Медалью за отвагу», «Орденом отечественной войны» 2-й степени и многими другими, юбилейными, еще какими-то местными, областными; у ворота — вычищенный до блеска значок комсомола. Наряд уже дня три дожидался плеч ветерана на отдельно выставленной стойке-вешалке.

В просторной кухне, заполненной светом, был включен телевизор. Каналов, благодаря спутниковой антенне, было много, и с интернетом проблем не было. Диктор объявил, что на парад собралось сто пятьдесят ветеранов Москвы и Подмосковья. Потом какой-то человек в современной военной полевой форме рассказал, что на параде были «Катюши», до этого не принимавшие участия в праздновании с пятьдесят седьмого года. Девушка с синим микрофоном брала интервью то у солдат, то у курсантов, то сама в него говорила с восторгом. Далее последовал репортаж про Бессмертный полк. Он начал свое шествие почти во всех городах страны. Одна из сестер в нарядном зеленом платье зашла на кухню, взяла пульт и переключила канал, нажав на затертую кнопку длинным и сухим пальцем. Показывали концерт. Современные певцы что-то пели на современном патриотическом языке. Ветерану в соседней комнате становилось хуже. Женщина бросила пульт и поторопилась к отцу, срочно надо было делать укол.

Прасковья в легком и нарядном платке стояла, держась за свои палки-ходунки, и улыбалась всему происходящему, словно суета дочерей ее забавляла.

– Перевернуть его надо, – Лена, вернувшись из кухни, заторопилась делать укол.

– Да, – ответила сестре Наталья и положила ладони на плечи отцу.

Он был уже гладко выбрит, сестры успели позаботиться. На нем была вязаная жилетка поверх помятой рубашки.

– Аккуратнее, так пап, вот, так.

Наталья укладывала отца, ласково поглаживая его плечи. На ней было нарядное розовое платье, распущенные, только что вымытые волосы, пахли мятным бальзамом.

Федора уложили. Лена, отколов краешек ампулы, уже наполняла шприц очередным прозрачным препаратом.

Круглый стол у дивана был завален коробками, коробочками, белыми, синими, с оранжевыми полосками и без, ампулами, баночками, таблетками, бумажками записей-рецептов, шприцами в упаковке; белая вата была навалена, словно сугробы.  Лекарства, разбросанные по столу, почему-то напоминали развалины города, оставленного жителями.

– Приляжь, пап, сейчас, вот так. Молодец какой.

Старик завалился на бок. Наталья подложила отцу подушку, чтобы голове было помягче. Лена помогла свободной рукой сестре перевернуть отца на живот и приспустила штаны, чтобы сделать укол, выпустила воздух из шприца, поднажав поршень. Из иглы вылетела струйка и растворилась в солнечном воздухе.

Дочери рассматривали дряблую кожу отца.

– Наташ.

– Да, Лен? – она опустила резинку штанов отца ниже.

– Тут кожа сплошная, я не знаю куда колоть?

– А как вчера колола?

– Он вчера вставать мог. Когда папа стоит, тогда напрягается… И мышца напрягается, ее хоть отыскать можно и видно куда колоть надо. А так сама глянь, тут одна кожа, я никуда не попаду. Лекарство просто вытечет и все.

– А как нам теперь его поднять?

Прасковья наблюдала за дочерями и продолжала улыбаться, словно их замешательство ее веселило.

– И как теперь его поднять? – повторила Лена, не зная куда девать шприц.

– Ну, погоди, погоди, – проговорила Наталья и подошла к открытому окну: песчаная дорога, улица, заросший и заброшенный двор напротив – все было залито ярким солнцем.

– Нам так его не поднять, – Лена со шприцем в руке присела на кресло. –Мы его и не удержим.

Телевизор на кухне почему-то замолк и в тишине стали слышны настенные часы.

Отец, лежа на животе, смотрел в пустой угол комнаты, Просковья продолжала улыбаться.

Вдруг из кухни грянули трубы, ударили литавры и хор мужских голосов заполнил дом.

«Вставай страна огромная!

Вставай на смертный бой!»

Сестры вздрогнули. Улыбчатое лицо Просковьи вдруг сделалось серьезным, губы слиплись в тонкую полоску.

– Лен, глянь, – оживилась Наталья, показав на отца.

Федор Васильевич резко заворочался на диване.

– Что с ним? – удивилась Наталья.

– Не знаю, – ответила Лена.

Федор попытался приподнять тело, толкаясь руками. Упал. С первого раза не вышло. Попытался еще.

Наталья бросилась помогать отцу.

– Давай, пап, что ты?

Отец из последних сил упирался руками, пытался подпереть свое тело коленом и стонал. Наталья все же смогла его усадить. Старик тыльной стороной ладони протер лоб, посмотрел на жену. Она замерла, крепко вцепились руками в ходунки.

Лена попыталась усадить мать, но она ни в какую – замотала головой, чуть пошатнулась, чиркнув пуговицей кофты о стальную планку своей опоры.

«Дадим отпор душителям

Всех пламенных идей,

Насильникам, грабителям,

Мучителям людей!».

Звук из кухни становился все сильнее и разливался по всей улице через открытое окно. Казалось, он уже достиг другого берега Дона.

Яркое солнце до конца заполнило комнату, размыло очертания людей и предметов.

Федор тяжело вздохнул, оттолкнулся от края дивана руками, и, как ему показалось, поднялся к этому самому солнцу. Он пошатнулся и едва удержался на ногах, но тут же был подхвачен дочерью. Ноги почувствовали твердый деревянный пол.

– Скорей, давай, – Лена встала на колени, сверкнула игра шприца, –держи, держи.

– Да держу, делай!

– Сейчас, тут, вон, мышца проступила.

Штаны с Федора сами сползли чуть ниже.

«Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна,-
Идет война народная,
Священная война!»

Игла, наконец-то, нашла среди дряблой кожи остатки ягодичный мышцы. Ветеран стоял навытяжку и смотрел на жену.

Песня закончилась. Шприц опустел. Затикала секундная стрелка настенных часов.

Солнце по-прежнему ярко светило и слепило глаза.

Дон убегал далеко к горизонту, виляя и искрясь, меж холмов и посадок.

У деревенского кладбища кружились вороны вокруг недавно свитых гнезд.

А в городе в такой праздник больше всего всех беспокоили парковочные места.

Серый «Changan» припарковался у заброшенной здравницы. Старый УАЗ отъехал и освободил для него дальний уголок у бордюра. А то все места, даже для инвалидов, к этому времени уже были заняты. Из машины вылез глава семейства с угрюмым лицом, затем мама-блондинка в белой блузке и в джинсах, натянутых до пупка. Женщина помогла отстегнуться от детского кресла и выйти из машины маленькой девочке, которая все время капризничала и прижимала к себе плюшевого щенка. Мальчик лет двенадцати в красной кепке вышел сам. Его взгляд не отрывался от экрана смартфона.

Мужчина закрыл машину, закинул рюкзак на плечо, и семья направились к общей праздничной толпе мимо рекламного плаката военной службы по контракту: «Вставай плечом к плечу за Родину – разовая выплата от…», который висел на торце здания.

На спуске Площади Героев появился авангард парада из учеников кадетских школ. У пустых колон здравницы на запах гари собрались бездомные собаки. Шашлычные на набережной работали с самого утра.

Борис Бужор