Есть в Евангелии от Матфея притча о талантах:

Одному дал он пять талантов, другому – два, и третьему – только один, каждому в соответствии с их способностями, сам же уехал.

Тот, что получил пять талантов, тотчас пустил их в оборот и нажил ещё пять.

Получивший два таланта таким же образом нажил ещё два.

А тот, который получил один талант, пошёл, выкопал в земле яму и спрятал в ней деньги своего господина.

Мф. 25:15–18

А бывает тот, кто получает один талант, но настолько выгодно пускает его в оборот, что на выходе – пять. И господин не знает, что делать с таким рабом.

«Юность моя – юность гения. Я жил и поступал так, что оправдать моё поведение могут только великие деяния», – писал о себе Брюсов. Юность Ахматовой, с её лунатизмом, её любовным дурманом, не обещала гениальности. Это была юность декадентки, модернистки, модной поэтессы. Всё ярко, всё символично, всё соответствует духу эпохи. Ахматова, бродящая ночами по коридорам Смольного, – это сцена для дурного фильма с прицелом на дешёвую мистику. Тут ещё нет русской литературы.

Гумилёв часто сравнивал её со змеёй, и у других это сравнение было ходовым. Она была гибкая, как змея, и такая же опасная, такая же хладнокровная.

Из логова змиева,
Из города Киева,
Я взял не жену, а колдунью.

Гумилёв и Ахматова. Этот брак действительно был заключён на небесах. На землю идеальный небесный образ отразился в виде искажённом и мучительном. Как они ни противились, но обе их поэзии, пошедшие от единого анненского корня, постоянно переплетались ветвями. Все остальные были призваны в акмеизм только для того, чтобы семейственность этого дела не выглядела такой явной. Может быть, это была одна поэзия на двоих. Инь и ян. После смерти Гумилёва Ахматовой приходилось справляться одной.

Городецкий называл Ахматову «моя недоучка». Каково слышать такое от самого бездарного поэта эпохи? Но в чём-то он был прав, Ахматова пришла в поэзию человеком необразованным. Учила языки и изучала мировую литературу уже в зрелом возрасте, уже состоявшись сама. Это странный опыт – впервые прочитать Данте, как равный равного.

И Ахматова, и Гумилёв писали до крайности безграмотно. Гумилёв утверждал, что при том, сколько книг он прочёл, его безграмотность – это признак кретинизма, а кретинизм – гениальности. Когда видишь рукопись Ахматовой, вообще кажется, что писал не просто малограмотный, но человек, для которого русский неродной. В её рукописях можно найти: «выстовка», «разсказал», «оплупленный». Вот уж когда поверишь в происхождение от татарской княжны.

О себе Гумилёв писал:

Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела.

Ахматова, как истинная змея, меняла кожу, а душа старела и росла. Другое дело, что кожа зачастую сдиралась вместе с мясом. Ну так отечественный способ выделки! А душа неестественно, не по годам, росла, так часто кожу сдирали.

Никто не сумел с таким достоинством прожить свою грешную жизнь.

С возрастом Ахматова становилась всё больше похожа на Екатерину Вторую – Анна Великая, императрица Всея Руси.

«Прервалась связь времён». Ахматова оставалась единственной, кто эту связь поддерживал. Вокруг неё дышалось не воздухом Серебряного века, но воздухом пушкинской, дворянской России.

В греческой культуре оценивали поэтов по степени близости к Гомеру; так, из девяти великих лириков гомеричнейшим считался Стесихор. Самым пушкинским поэтом двадцатого века была Ахматова.

Ни один поэт не может получить пушкинское наследство целиком. Юмор, беспокойный ум, полемический задор Ахматовой не достались.

О Любови Блок, всеобщей Прекрасной Даме, Ахматова сказала: «Бегемот, вставший на задние лапы». Ненавидела Наталью Гончарову, презирала Лилю Брик.

Нечего в поэзии делать непишущим женщинам, так называемым музам.

Лев Лосев предположил, что в названии «Поэма без героя» как раз и зашифровано имя главного героя, по первым буквам: П, б, г – Петербург.

Или «Поэма без героя» потому, что всё место, все строки заняла героиня и автор мучительно пытается понять, кто эта героиня: двойник? отражение в зеркале? она сама, пишущая свои строки?

Ахматова думала сделать из поэмы трагический балет. Гибкая, сильная была, многие пророчили ей балетное будущее.

В Кремле не надо жить – Преображенец прав,

Там древней ярости ещё кишат микробы:

Бориса дикий страх, и всех Иванов злобы,

И Самозванца спесь – взамен народных прав.

«Петербург – самый умышленный город на свете», – писал Достоевский. Неудивительно, что самый умышленный русский поэт – Ахматова – стала голосом Петербурга.

Возможно ли представить московскую Ахматову или петербургскую Цветаеву? Цветаева, конечно, подарила Ахматовой Москву, но та не знала, что с подарком делать, и отдариваться не стала.

Знаменитая встреча Ахматовой и вернувшейся из Парижа Цветаевой. «Кто я против Марины? Тёлка!» – якобы сказала Ахматова. Иногда эти слова объясняют преклонением Ахматовой перед стихами Цветаевой, иногда – презрительной завистью к парижским шмоткам. Взгляд поэтический и взгляд женский.

Русская литература сделала всё, чтобы никакое оправдание Сталина не было возможным. Русская история делает всё, чтобы появился новый «Реквием».

«Реквием» – это прекрасные стихи, иногда кажется, что слишком прекрасные. Как будто Ахматова смогла гармонизировать то, что гармонизировать было нельзя.

Ахматова, когда дарила томик своих стихов, тщательно заклеивала те, которые попали туда из сборника «Слава миру», а зря: бездарность сервильных стихов только подчёркивала честность и чистоту её дара.

Упорная мастерица, когда это касалось собственной поэзии, Ахматова равнодушно относилась к качеству своих переводов и беззастенчиво пользовалась трудами литературных «негров». Этакая Александра Дюма-мать.

Видимо, рассуждала: кому надо, те прочтут в подлиннике.

Переводческая халтура приносила ей серьёзные деньги.

Как известно, холодная война началась после ночного визита Берлина к Ахматовой. Ахматова обладала редким даром: она чувствовала историческое время, в котором приходится жить. Рассказывают, что и обычное время она тоже точно чувствовала, прекрасно обходясь без часов.

«Полумонахиня, полублудница» – определение хлёсткое, но уж очень поверхностное. Кажется, что Ахматова сама подталкивала к таким дефинициям, привлекающим читателя, но скрывающим истинную сущность поэта. Ахматова не обрела всю глубину поэтического дара только в 30-е, в годы «ежовщины», но обладала некоторыми впадинами, омутами изначально. Просто не хотела отталкивать курсисток. Вся эта знаменитая любовная лирика Ахматовой, она не только о любви…

В том библиотечном шкапчике, куда рассовывают стихи всё, что целиком и без остатка помещается в одну ячейку, немного стоит. Любовные, эротические, военные, гражданские стихи – если эпитетом определяется вся суть стихотворения без остатка – не имеют прямого отношения к поэзии.

Ахматова не обладала выдающимся умом, но была по-настоящему мудра. Она понимала границы своего разумения и за них – ни-ни. Сдержанность – редкое качество для поэзии.

Печальным взором и молящим

Глядит Ахматова на всех,

Был выхухолем настоящим

У ней на муфте драный мех…

На эти строки нешуточно обиделась. Юмор в свои стихи не допускала, опасалась, что будет недостаточно умно. К чужим поэтическим шуткам относилась холодно. Невозможно представить её одним из авторов «Античных глупостей». Ирония Ахматовой – «Я научила женщин говорить, / Но… как их замолчать заставить» – отдаёт некоторым жеманством. Сама не обладая чувством юмора, она боялась показаться смешной.

Стихи молодой Ахматовой обещали большое поэтическое будущее, но не то, которое ей досталось. Трагедию от драмы отличает присутствие рока – чего-то такого, что начинает влиять на действие независимо от планов писателя. Или так: готовилась трагедия классическая, личная, а случилась та, где, по словам Элиана и Бродского, гибнет не только протагонист, но и хор.

Скоро мне нужна будет лира,

Но Софокла уже, не Шекспира.

И шекспировская лира не была для Ахматовой первой. Начиналось пение под лиру Сафо. И ни одну лиру Ахматова не отбрасывала окончательно. Всё в хозяйстве пригодится.

Кто она под конец жизни, если с точки зрения домоуправления? Человек без определённого места жительства. Бомж. Если бы это было игрой, модернистским жизнетворчестовом, то отдавало бы дурновкусием.

После чтения Ахматовой появляется ощущение, что она так мало сказала, хотя так много знала. Боюсь, что это ощущение ложное. Ахматова – уникальное явление в русской поэзии, она смогла реализовать свой талант полностью. Как говорил гоголевский Осип: «Верёвочка?.. И верёвочка… пригодится». Всякое лыко шло в строку. Казалось, что поэтический КПД Ахматовой асимптотически приближается к 100%. А потом, без какого-то великого перелома, без взрыва, меняющего суть явлений, продолжает увеличиваться, увеличиваться, увеличиваться.

Под конец жизни Ахматова скрупулёзно правила свои стихи и чужие мемуары. Кажется, что создание ахматовского мифа было для неё важнее самой поэзии.

А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне…

Ахматова первая после Пушкина без иронии заговорила о памятнике себе.

Понятно, откуда взялись все эти пакостные книжонки, разоблачающие Ахматову. Слишком законченным, слишком целостным получился её образ, так и тянет как-нибудь выщербить. Таких людей не бывает в жизни, такие бывают только герои в классической литературе.

Ариадна Эфрон то ли сама, то ли передавая слова матери, сказала об Ахматовой: «Она – само совершенство, и в этом её предел». Это был предел не Ахматовой, это был предел самой поэзии.

Гениальность не врождённая, но благоприобретённая. Наверное, единственный случай в русской, а может быть и в мировой поэзии.

«Какую биографию делают рыжему», – сказала Ахматова, узнав об аресте Бродского. Настоящая биография поэта – это список написанных и прочитанных книг, всё остальное – маргиналии. Бродский всю оставшуюся жизнь пытался отделаться от своей биографии, он хотел, чтобы его ценили как русского поэта, а не как жертву режима.

Лев Гумилёв упрекал мать: «Тебе было бы лучше, если бы я сгинул в лагере». Ей было бы хуже, а мифу лучше.

У неё были свои истории, анекдоты: продуманные и затверженные до последнего слова, они должны были казаться слушателям импровизацией. Она называла эти приспособления для table—talk «мои пластинки».

Ахматова так тщательно выстраивала свой миф, что не заметила, как его переросла. Для того чтобы звучала любовная лирика и даже трагические стихи 20-х годов, нужна была поза, нужны были тщательно проработанные модуляции голоса, нужен был подтекст, обеспеченный нелитературными средствами, нужна была биография. А вот «Реквием» и «Поэма без героя», поздняя лирика не нуждаются в знаковом авторе. Кто угодно подойдёт: хоть та, кто трехсотая с передачею, хоть аристократка и богачка, – ничего не прибудет и не убудет.

Так что разоблачители Ахматовой, может быть, работают на благо её поэзии. Как на Суд Божий душа человеческая является без лишних атрибутов вроде имени и судьбы, так и поэзия имеет значение только сама по себе. Пушкину и в голову бы не пришло заботиться о том, как он будет выглядеть в воспоминаниях современников. Кстати, когда Ахматова писала о Пушкине, то понимала, что поэт в обычной жизни должен быть бестактен. А вот когда речь шла о ней самой, то какие-то провинциальные страхи сдерживали её живую натуру. Может быть, эти страхи и оставались единственной подлинной чертой в каноническом облике Анны Всея Руси.

Обычные стихи стесняются своего автора, стихи гениальные принимают своё сомнительное происхождение как должное.

Когда б вы знали, из какого сора…

Простим поэту его биографию, любую, даже самую прекрасную!

Дмитрий Аникин