На облаке живёт всё, что мне нужно…

Эдит Сёдерган. Перевод М. Дудина

1.

С туалетной бумагой в те времена было туговато. А вот с поэтами и писателями – наоборот, всё очень даже хорошо. Жили они как кум королю. Были у них и дома для собраний, и кабинеты с секретаршей, и звонкие гонорары за крупные тиражи, за публикации и за явления народу живьём. Шутка ль сказать: каждому обладателю заветной красной корочки полагалась квартира с отдельной комнатой-кабинетом. Прошла конфликтная эпоха, когда поэтов и философов за неправильные тексты унижали, ссылали подальше от людных мест, а то без лишних нежностей – сразу лицом к стенке. (Хотя это, конечно, было излишне. Поэты же – существа тонкие, нервные, они ведь, если им что не по сердцу, сами сбегают – то в края заморские, а то ещё более радикально – в края небесные.) В общем, инженеры человеческих душ урок усвоили и стали писать стихи правильные, генеральной линии партии и правительства соответствующие.

Надо сказать, что строители светлого будущего, несмотря на свой строительный энтузиазм, были не дураки выпить, причем обязательно сообща, в компании. Привитое с детства чувство коллектива создавало особую радость общения, восторг сопричастности к чему-то единому и большому. Вот интеллигент, хотя и был тонкой прослойкой в классовом сложении общества, тоже не отставал от глубинного народа, и тягой с спиртному был как бы даже к этой глубине приближен. Да мало того, спиртное именно для человека духовного имело ещё и специальное значение, особливо для личности творческой. Тут ему и муза, и, так сказать, спасение – кому от смутных рефлексий, кому – от дурных поступков. «Да, – морщился интеллигент, развязав галстук и прикладываясь к стакану, – я не идеален, я пью горькую, потому что я отражаю мир, а он не идеален. Написать я про это не могу, но могу на время из этой реальности выпасть».

2.

Выпасть на неделю из реальности понадобилось в те времена и студентке филфака Зине Шагыровой. Девушка она была гротескная, чудаковатая, и, несмотря на отличные результаты в учёбе и симпатичную внешность, слыла слегка чокнутой. Придумалось ей ехать в разгар первого семестра на юбилей любимого поэта Серебряного века. Ехать на его родину, далеко. Кто-то ответственный должен дать разрешение.

– А вы по чьему направлению туда едете? Кто финансирует поездку? – спросил куратор, человек партийный и правильный. (Временно их группу курировал преподаватель общественных наук.)

– Сама себя направляю. Я получаю повышенную стипендию, на такое дело не жалко.

– Я давно, Зинаида, за вами наблюдаю, – серьёзным тоном продолжил куратор. – Вы же девушка умная, активистка, стихи сочиняете, а занимаетесь гнилым богоискательством. Нехорошо это, не по-комсомольски. Кто такой этот ваш поэт? Космополит, отщепенец! Вот я по своему предмету вам одни пятёрки ставлю… Но такие кумиры размывают вашу гражданскую позицию. Не могу я одобрить эту вашу поездку.

Посмотрела Зина на него с сожалением, как на человека с ограниченными возможностями, подумала: «Так вот почему голову называют черепной коробкой». А вслух сказала:

– Я ваш диамат ещё в восьмом классе прочитала. Но не нашла ответов на свои вопросы!

Зинаида – дочь Зевса, была она не из робкого десятка. Пошла дальше по кабинетам, и родная кафедра литературы значительно заявила, что отпускает её с пассивной части педагогической практики с условием, что вернётся она вовремя, отработает все уроки и публично доложит о своей поездке. Свои люди, понимающие!

3.

Семинар молодых поэтов проходил в загородном пансионате, где мэтры местной литературы, писатели-наставники, обучали тонкостям литературного мастерства. Зина на него опоздала. Вернувшись из путешествия, которое она называла не всем понятным словом «хадж», она в тот же день стремглав побежала на автобус, полная готовности рассказать о своих приключениях, связанных с этой поездкой. И рассказать-то было о чём!

Минута славы странницы Зины началась с явления в драматический театр города А. – в место официального чествования юбиляра. Никакого проходного документа у неё, конечно, не было. Но она хорошо подготовилась. Контролёр принял её за участника, за приглашённую артистку. «Я приехала издалека читать стихи!» – заявила Зина. Особую убедительность придавал её дорожный костюм – чёрная саржевая накидка с наклеенными серебряными звёздами. И шляпа! Мало кто в те годы носил шляпы.

Хотя билетов уже не продавали, свободные места соблазнительно зияли, иной раз по два и три кряду. Скажу по секрету, порой в такие залы раздают немало пригласительных людям, которым происходящее на сцене не вполне интересно.

Ведущие и представительные лица говорили, какой значительной фигурой был их знаменитый земляк, артисты и музыканты наполняли зрелище своими номерами. Стихи тоже читали. Гвоздём программы был столичный гость, тоже поэт, довольно известный и титулованный, герой и лауреат, автор песен, которые часто звучали по радио и на торжественных концертах. Видимо, по этой причине его и направили на это мероприятие. Потому что творений, посвященных юбиляру, у него не было. И были они, как это сказать, из разных цехов поэзии.

Зина терпеливо досидела до «спасибо за внимание», и как-то так вышло, что возле сцены оказался микрофон на стойке. Он стоял призывно, на тоненькой ножке, словно цапля, совершенно свободный. Зрители не спешили расходиться, как посетители шашлычной, которых кормили-поили, а мяса так и не принесли.

«Сейчас!» – сказала странница в звёздном плаще и ринулась к сцене, словно кто-то её толкнул.

4.

На семинар Зина явилась только к вечеру. В серой вышине не было видно звёзд. Ветер раздувал чёрную накидку, отчего худая фигура в приталенном пальто казалась значительнее и больше. Вся в звёздах и снежинках, Зина вошла в фойе пансионата и направилась на поиски братьев и сестёр по перу. В лабиринтах коридоров было пустынно: после ужина семинаристы и их наставники собрались по комнатам отдыхать и общаться – в юности это почти одно и то же. И поэтому встреча с мастером местной поэзии так поразила студентку Зину. Был он лет сорока с небольшим, такой здоровый, кряжистый, цветущий мужик; шёл вальяжно, болтая короткими руками, – в узком пространстве, окрашенном в грязно-молочный цвет. Звезда местной литературы, недавно он выпустил книгу стихов, получил литературную премию и, видимо, это событие только что отмечал, потому что издалека было понято, что он хорошенько пьян. Белая рубаха, какую обычно носят с галстуком, была расстёгнута на груди и так наспех подоткнута под ремень, что обнажала пуп и растущие на животе волосы. Смущённая, Зина не решилась спросить, в какой комнате живут девочки, отпрянула и спряталась за угол.

5.

На утреннем заседании семинара девушка в чёрной накидке сидела как на иголках, посматривала на часы. За столом, накрытым красной материей, возвышались уважаемые поэты-учителя, почему-то только мужчины. Когда объявили пятиминутный перерыв, Зина с врожденной решимостью встала и громко, отчётливо предложила в 12 часов включить телевизор, потому что будет передача про поэта мирового масштаба, с юбилея которого она только что вернулась. Уверяла, что это важно и полезно всем, а телевизор есть только тут, и стоит он в аккурат за спиной мэтров литературы. И что если сейчас упустить момент, то потом такое хорошее и правильное посмотреть будет негде. В годы без Интернета было именно так. Семинаристы стали нерешительно поддакивать, дескать, ну а что, можно и посмотреть, но в основном –отмалчивались, слегка шокированные.

И тут вчерашний местный классик, на этом заседании самый главный, поэтому солидный и при галстуке, сцепив руки на животе, спокойно так, без тенёчка сожаления отвечает:

– Нет, мы этого сделать никак не можем, у нас регламент. Надо успеть всё обсудить. А ровно в час у нас обед.

Искра небесного гнева проблеснула по лицу Зины. «Ах, обед! Вот ключевое слово! Борщ со сметаной, зразы мясные с грибами, компот из сухофруктов!»

– Ну что ж! Приятного всем аппетита! – прикидываясь вежливой, сказала она и вышмыгнула прочь, мелькая накидкой.

Эти книжки она заметила ещё вчера. Какие-то лежащими на подоконнике, а какие-то неровно разорванными на смятые листочки или уже использованными по известному назначению – в кабинках с унитазами.

– Что это? – спросила Зина у одной юной поэтессы, зайдя с ней в туалетную комнату.

– Да этот утром всем раздавал, пока тебя не было, ну и вот… Моя в сумке…

Это были книги мэтра местной литературы. «Вот вандалы!» – подумала Зина. Потому что сама она так ни за что бы не поступила. Ведь и он, должно быть, поэт, и, может быть, в нём тоже есть искра божья. Может, и он искренне верил в то, что писал – о тоске по родной деревне, о девушке, сладко пахнущей сеном, о людях труда… А в юности он был даже красавцем, с густою волной чёрных волос, зачёсанных вверх, с мечтательным блеском в светлых глазах! И может быть, он ещё не так стар и у него есть время вспомнить себя-молодого, потому что поэзия, как ни крути, дело молодое. Подумала так Зина, попереживала, но трогать злосчастные книжки не стала: что вот с ними делать?

Теперь же, демонстративно покинув литературное собрание, она знала куда идти и что делать с этими книжками. Удивительно, но они до сих пор лежали там, на подоконнике дамской комнаты. Штук шесть или семь. Зина сложила их в пакет и, выйдя в коридор, узрела воочию знакомого парня.

– Витя! – воскликнула она. – Явился! Сам! Я мечтала тебя тут увидеть.

Это был человек астенического сложения – с длинными руками-ногами, облачённый в дорожный сюртук ниже колен; лицо его было красивое – с крупными правильными чертами, с песочными волосами, торчащими из-под большой кепки.

– Витя, помоги мне. Загляни в мужской туалет. Нет ли и там такого же добра.

Мальчики оказались не менее вандалами, чем девушки. И Витя вынес несколько изрядно попользованных для низких целей продуктов печати этого же автора.

– Него врос ум! – тихо сказал юноша.

– А, поняла! Мусор в огънь!.. Ну да, если я сейчас вывалю их перед этим дядечкой, будет скандал. И это как-то даже жестоко. Пойдём. Там у крыльца есть железный тюльпан для мусора.

Поджигатели вышли наружу.

– Говорят, ты заядлый курильщик, у тебя точно спички есть.

Витя достал из кармана измятый коробок, и заговорщики с ритуальной аккуратностью стали готовить костёр. Рыжие всполохи вырывались из чугунного капища, растрескивая жаром морозный воздух.

– Я ИЗЭОП! – задумчиво произнёс юноша.

– ПОЭЗИЯ! – улыбаясь, повторила Зина.

– Чаша времени, – глядя на пылающую мусорку, сказал Витя. – Скоро многое изменится.

– Когда?

Странник достал из дорожного мешка доски и перо, бормотал тихо, как будто считал, что-то записал и неуверенно выговорил:

– Шесть. Шесть лет. – Посмотрел с сожалением на горящую бумагу и промолчал, как цыганка, которая увидела что-то роковое в своих картах.

– А давай я хотя бы тебе расскажу! – И Зина вдохновенно поведала свою историю о путешествии в город А.

Витя слушал, поджав одну ногу, словно цапля.

– Сначала я читала стихи в микрофон, но потом – раз, и микрофон выключили, зрители стали подтягиваться ко мне поближе, потому что я всё равно читала стихи: А облако-лебедь, усталый устами… Потом мне даже свет выключили – а я читала стихи. Знаешь почему? – А люди не расходились! Они меня слушали! И даже требовали включить микрофон и свет. А потом вообще случилось чудо. Человек десять или чуть больше пошли со мной гулять по городу. Все молодые, вдохновлённые, с искрящими глазами! Актёры из этого театра, художники, поэты, а один парень, высокий такой студент-режиссер, на тебя похож, пригласил нас домой, мы там пили чай, говорили-говорили-говорили всю ночь. Они и утром меня не оставили. Двое парней из этой компании привели меня в музей, и какая-то чудесная женщина подарила много твоих фотографий. Те же парни проводили меня на вокзал. Я не знаю их имён. Один такой светлый, с красивым лицом, он там играл на гитаре, другой – постарше, рыжебородый и крепкий. Это было такое счастье – встретить родственников! Ведь это я их соединила, этих хороших людей.

Закончив свой рассказ, Зина вспомнила, что в пансионате уже, наверное, обедают.

– Ты меня сегодня по-царски накормила, – ответил ей Витя. – Мне пора.

Поэт взял свою холщовую торбу и стал отдаляться, ветер развевал полы его длинной одежды и постепенно отделял от земли… Фигура его возвышалась и белела, теряла очертания, а Зина стояла до тех пор, пока Витя, движимый волной света, не соединился с лебединым облаком.

Девушка взглянула на серый пепел в «чаше времени», открыла дверь и пошагала в столовую. По дороге она вспоминала чистые, полные жизни и страдания, далёкие, не от мира сего глаза чудаковатого собеседника и думала: «Да пусть они меня хоть проклянут, хоть побьют камнями, ты для меня всегда будешь звездой! И горе тому, кто возьмёт неверный угол сердца к тебе. И пусть твой портрет всегда висит на стене моего сердца…»

Остаток семинарского дня прошёл по расписанию и мирно, а на следующий день студентка филфака Зинаида Шагырова спешила в школу, на педагогическую практику по литературе.

Фарида Габдраупова