Утренние звонки не люблю. И не потому что прерывают мой сон, а потому, что ничего приятного не ожидаю услышать. В то утро около 9 часов раздался звонок, и он мне показался более пронзительным, чем обычно. Беру трубку:

— Слушаю, говорите!

Маленькая пауза и на другом конце провода незнакомый, но приятный и учтивый мужской голос спрашивает господина (так было принято в Грузии и в советский период, а действие происходит в конце семидесятых годов) Джованни Вепхвадзе.

— Это я, -отвечаю, -а кто меня спрашивает?

— Вам звонят из органов, через двадцать минут мы заедем к вам, пожалуйста, будьте дома. У нас к вам важное дело. Это срочно. Постарайтесь быть один.

«Это уже серьезно», подумал я. Можете представить мое состояние. Такое у меня обычно бывало, когда я учился в школе, перед контрольной работой.

Ко мне звонят из органов, конечно из внутренних, но из какого органа? Не будем уточнять. Что я такое сделал, и что они от меня хотят? — думал я и перебирал в голове все свои грехи. Может быть, это из-за моих встреч с французами, а может быть из-за той итальянской делегации железнодорожников, среди которых был один фашист, но я-то при чем? Скорее всего, кто-то из итальянских партизан-коммунистов накапал на меня где следует, что я рассказал политический анекдот… Что только не приходило мне в голову! Подумал также, что мной заинтересовались за то, что я рисовал когда -то липовые билеты в Дом кино на просмотры зарубежных фильмов с эротическим уклоном. Или может быть им стало известно, что я делал копии со своих, уже приобретенных Министерством культуры СССР, работ и продавал их заново в Тбилиси местному министерству. Нет, тогда мною заинтересовался бы совсем другой орган.
В этот момент в комнату неожиданно заходит моя бабушка и так неожиданно, что я вздрогнул от испуга. Бабушка держала в руках вазу с только что ею испеченным безе.

Дж. Вепхвадзе. Портрет бабушки. 1972 г. Х/м. 50х40

— Бабо (так я называл бабушку) уходи, не хочу сейчас твое безе, не время, я жду важных людей, потом, потом.

Бабо в недоумении посмотрела на меня и покорно ушла, забрав вазу с безе.
Наконец позвонили в дверь. Я понял, что они пришли за мной, вернее, пока ко мне. Открываю дверь и на пороге стоят двое мужчин, приятной наружности и скромно спрашивают:

— Вы будете господин Джованни, мы к вам недавно звонили.
— Проходите, пожалуйста, я вас ждал.

Они заходят, смотрят на стены, увешанные картинами дедушки и спрашивают — Это все вы?

— Нет, мой дедушка, он уже умер. Присаживайтесь, пожалуйста, я вас слушаю.
— Мы из органов, — сказал один из них и показал мне свое удостоверение, которое я естественно не успел разглядеть, и он с таким же успехом мог мне показать членскую книжку общества «Друг леса».
— Нам вас рекомендовали в вашем Союзе художников. Сказали, что вам даются портреты, что вы можете точно передать сходство.

«Черт бы их побрал, там в союзе, — подумал я,- нашли кому рекомендовать. Как что- то хорошее раздают, никто тебя не вспомнит, а как что-то такое, Джованни даются портреты, ничего Джованни не дается, вернее не дают, только шиш с постным маслом».

— Очень приятно слышать такие отзывы,- отвечаю на комплимент с улыбкой,-но я в сущности не портретист, хотя иногда приходится их писать, есть намного сильнее портретисты и сходство они передают точнее.

— Нет, нам рекомендовали именно вас, — ответил один из них, что сидел поближе.
— Чем могу быть полезен?- перехожу к более деловому тону.
— Нам требуется ваша профессиональная помощь. Вам нужно будет воссоздать одно лицо.
— Вернее вам нужно. И что это за лицо?
— Будем с вами откровенны, органами разыскивается один человек, личность которого не установлена. Мы не знаем его имени, но нам известно о его подрывной деятельности против нашего государства. Нам необходимо иметь его изображение. Вы нам должны в этом помочь.

— Насколько я понял, вы не знаете кто он и как он выглядит,-говорю я, — и очевидно он мне позировать не собирается, а раз вам надо, чтобы я его нарисовал, могу предположить, что и фотографии его у вас нет.

«Да, — думаю я, — портреты некоторые художники рисуют с натуры (как я например), а другие с фотографий (как некоторые из моих коллег), а как я буду рисовать того типа, которого ищут и не могут поймать. Не знаю. Для них я всего лишь фоторобот».

— Все понятно, но, скажите, пожалуйста, как я буду его рисовать?
— Дело в том, что последний раз его видели на почте, и почтовый работник запомнил его лицо. Мы его допросили, и он нам его описал.

— Но позвольте, откуда почтовый работник знал, что это именно то лицо, которое вас интересует, и как вам пришло в голову обратиться именно к тому почтовому работнику? — задал я наивный вопрос, который мне казался вполне логичным.
— Это уже наша профессиональная тайна, — с довольной улыбкой и многозначительно ответил мне работник другого (не почтового) органа, — у вас художников ведь есть свои тайны, например как смешивать краски…

— Никакой тайны, — отвечаю я, — берем две или три краски и крутим их кисточкой на поверхности фанерки, которая называется палитра.

— Неужели все так просто, а мы думали это какая-то профессиональная тайна. Ну, давайте приступим к делу. Мы вам будем описывать его приметы, а вы в это время рисовать по нашему описанию.
— …и по своему художественному воображению, — добавил я от себя.

Я взял бумагу, карандаш, хотел взять и резинку, а потом подумал, что вряд ли мне придется что-то исправлять, и приготовился рисовать портрет без натуры, без фотографии, но со слов почтового работника (назовем его так) в литературной обработке другого сотрудника, в качестве редактора.

— Итак, какое у него было лицо, вытянутое, круглое, он был худой или полный? — начал я свой «допрос».
— Ну, сказать, что он был полный нельзя, работник почты об этом не говорил и о худобе тоже.
— Очень хорошо, — говорю я,- весьма ценная информация. А какой у него был лоб?
— Дело в том, что лба не было видно, субъект был, кажется, в кепке.
— Какая кепка, аэродром или хинкали (грузинские пельмени большого размера), — шучу я.
— Кепку пожалуйста не делайте, — заметил сотрудник, — лучше без головного убора.
— Замечательно, ну а волосы? Хотя, что я говорю, волосы ведь были не видны, их скрывала, если они только были, кепка. А глаза субъекта ваш почтальон, простите, почтовый работник запомнил?
— Да , конечно, тот тип все моргал.
— А как я нарисую моргающие глаза, один открытый, а второй закрытый? — пошутил я.
— Нет, вы оба глаза нарисуйте открытыми.
— Хорошо. Ну, цвет глаз в данном случае не имеет значения, это не живопись, слава богу. И как глаза были посажены, глубоко, широко, близко? — упорно приставал я, зная, что глаза важнейшая деталь портрета. – Хотя, их могли и не запомнить, тот тип, как вы говорите, все моргал. «А вы, в свою очередь, проморгали того типа и мне сейчас приходится отдуваться за вас и заниматься этой глупостью», — подумал про себя я, но не решился произнести это вслух.
— У него, по описанию, были нормальные глаза и очков он не носил.
— Очень за него рад, — ответил я, — А какой у него был нос? С горбинкой, орлиный, чисто грузинский, или большой армянский, надеюсь не курносый, видите ли, у меня маленький опыт рисовать курносые носы, чаще приходилось рисовать местные. Греческие носы тоже приходилось рисовать, но только с гипсовых слепков, в период поступления в академию.
— Вы знаете, — сказал работник органов, — носа он не запомнил, слишком мало времени тот субъект находился в поле зрения почтового работника.
Как говориться, был у них под носом, а носа не заметили, вот сейчас сами остались с носом, сделал я свой вывод.
— Ну, не могу сказать, что вы меня балуете информацией — недовольно заявляю я. — Что же рисовать?
— Я вас понимаю, но это очень важно, постарайтесь пожалуйста. Соберите всю свою профессиональность. Нам вас так хвалили, говорили, что вы не только хороший портретист, но и всех имитируете и подражаете.
— Спасибо, я очень польщен. Если бы видел того типа, которого вы ищете, то мог бы еще его и скопировать, но это уже из области театрального искусства. Вернемся к нашему рисунку. Какой был рот, большой или маленький, какие были губы?
— Рот был обычный, вообще-то, тот тип молчал, постойте, постойте, — вдруг сказал мой собеседник, — совсем забыл одну важную деталь. Почтовый работник сказал, что у того субъекта был золотой зуб.
— Да, но если тот тип молчал и рта не раскрывал, как ваш почтмейстер заметил, что у субъекта золотой зуб, — вновь пошутил я -Хотя это не имеет значения, я же не буду рисовать золотой зуб, «хотя блестящие предметы, думаю, у меня неплохо получаются в натюрмортах», — подумал я и сказал вслух, — я с вашего позволения нарисую его с закрытым ртом, так он будет больше похож.

Пока я спрашивал, а коллега «железного Феликса» (я понял, что именно «оттуда» и были они) отвечал на мои вопросы, я, не теряя времени, рисовал и так увлекся рисованием портрета, которого не видел, что не заметил, как портрет подходит к концу, и что самое главное (для меня конечно), весьма неплохо. Конечно, такой портрет я не выставил бы на выставке, но он все-таки смотрелся. И вдруг, я посмотрел на него как бы со стороны, и что я увидел… портрет был вылитый мой собеседник из органов. Не знаю, это получилось подсознательно, потому что все время видел перед собой именно его (другой сидел несколько сзади, молчал и не попадал в поле моего зрения) или же это получилось случайно. Заметив мое удивление, «портретируемый» своим холодным умом, горячим сердцем и чистыми руками взял у меня рисунок и посмотрев на него рассмеялся, протянул его своему коллеге со словами:
— Можешь меня забирать, премия тебе и ему (указав на меня) обеспечена. Затем обратившись ко мне;
— Господин Джованни, подпишитесь пожалуйста, я оставлю его себе на память. Сами понимаете, начальству его показывать нельзя.
Затем он посмотрел на меня с кислой улыбкой и сказал:
— А вы шутник, синьор Джованни.
Он взял свой портрет, аккуратно положил его в папку, и они уже собирались уходить, как в этот момент в дверях моей комнаты показалась Бабо с вазой ее безе и со словами:
— Может, выпьете по чашке какао?
— Нет, спасибо, — ответили они учтиво, — как-нибудь в другой раз.
В тот момент я был уверен, что другого раза я им не предоставлю, хотя, кто может знать. Последние слова, сказанные ими, остались у меня в памяти (как в сущности и весь «сеанс») и фраза «вы шутник, синьор Джованни», была произнесена таким тоном, что я понял, произнесший ее хорошо был обо мне осведомлен и хорошо меня знал. Может и хорошо, но не совсем.

Дж.Вепхвадзе

Джован-паша, соловей Востока (автопортрет). 2001 г.

—

Джованни Вепхвадзе