1

До отхода поезда еще почти четыре часа!  Маяться на жаре не хотелось, и он прошел в зал ожидания,  сел напротив стеклянной двери, над которой висели большие вокзальные часы.

Люди беспрерывным потоком входили и выходили, и уже спустя полчаса ему надоело это мельканье, как вдруг внимание привлекло новое лицо.

Она! Он узнал ее сразу, несмотря на многолетнюю разлуку.

И лицо, и фигура, и даже походка – та же, стремительная, легкая…

На мгновенье застыл, не решаясь:  подойти — не подойти? Но потом как волна подхватила и понесла  — к ней!

Подошел сзади и тихо окликнул:

— Марина!

Она оглянулась, удивленно вскинула брови ( те же, соболиные):

— Простите….

Но через минуту, вглядевшись, тоже узнала и несмело улыбнулась:

— Ты?

— Да,  из  командировки возвращаюсь… А ты как здесь?

— Пересадка. Еду от подруги.

— От какой подруги? Я ее знаю?

— Нет.

— Да, столько лет прошло, и подруги новые появились.

— Что же делать? Жизнь идет…

— Своим чередом? … А я не забывал тебя все эти годы.

Она засмеялась,  смех был счастливым. О, как он вспоминал этот ее смех!

Как мучительно искал потом похожий на него, но  не находил.

— Вот сейчас ты такая  же, как раньше! Даже смех – тот же! Как я любил его! Как мне его не хватало!

— Почему же? –  недоверчиво прищурилась она. — Такая жизнь суровая?

— А что, я похож на неудачника?

Она, наконец,  взглянула на него серьезным внимательным взглядом.

Он немного смутился и, чтобы это было не так заметно, предложил:

— Ну, и  что же мы стоим? Давай зайдем в ресторан. Посидим в спокойном месте, поговорим.

Он взял ее под руку, мягко отобрав ее небольшой  багаж и, присоединив его к своему,  прошествовал с нею  в самый тихий из  залов вокзального ресторана, где за уютными столиками сидело всего несколько пар.

— Ты здесь всё знаешь?

— Не первый раз  в этом городе!  Тут у нас главные партнеры, вот и приходится ездить  чуть не каждые полгода!

— Не надоело? Ты с какой-то усталостью говоришь о работе.

— Нет, с работой у меня всё о кей!  В смысле порядок. Полный!

Подошедшая  официантка подала меню, на которое он бросил рассеянный взгляд,  и хотела отойти, но он задержал ее:

— Я знаком с вашим меню. Отбивные свежие? И, пожалуйста,  салат ваш фирменный. Ну, и выпить за встречу.

— Как ты быстро! Хоть бы спросил,..

— Видишь ли, я знаю, что у них лучшее, потому не обижайся, а можешь просто положиться на мой вкус.  Идет?

Ему захотелось почувствовать себя  сильным, всезнающим, — словом, настоящим мужчиной.

Официантка уже несла заказ.

Он сам разлил в рюмки.

— За встречу! – предложил он.

Но она посмотрела куда-то мимо, словно размышляя, и предложила другой тост:

— Пусть каждый выпьет за себя.

Он остановил взгляд на ее пальцах – крепких, со свежим маникюром, обрадовался одной детали и спросил:

— Ты как? Одна?

— Почему это я должна быть одна? – фыркнула она в ответ.

— А кольца  обручального нету!

Она помолчала несколько секунд,  а потом заявила оскорбленно — высокомерным тоном:

— У меня  очень  много колец, а обручальное – с бриллиантами, не надевать же все это в поезд!

Положила его на обе лопатки! Теперь уже ему пришлось помолчать, собираясь с мыслями.

— Вот как! Муж бриллианты дарит. И кто же он у тебя?

— Ну, как тебе сказать… У него свой бизнес. В тонкости я не вхожу.

— Ну, положим у меня тоже свой бизнес.

— Подожди, ты только что говорил, что приходится ездить в командировки.

— Да? Ну, говорил, и что? Разве одно другому мешает? Приходится  ездить, кому же еще переговоры поручать, как не самому себе!

— Тоже правильно, — согласилась она.

— Ну, так  – за мои успехи?

— За твои? Впрочем, ты всегда был эгоистом.

Он посмотрел на нее долгим взглядом, словно раздумывая, рассердиться или превратить все сказанное в шутку.

Она смешалась под его взглядом. Он оценил это легкое замешательство и продолжил вполне миролюбиво:

— Тогда – за твои!

Она горько усмехнулась:

— Какие у меня могут быть успехи?  Я  не работаю.

— Я  не про успехи в работе. Зачем она тебе!  Муж обеспечивает.

— Да, конечно! А ты?

— Что?

— Обеспечиваешь семью?

— А как же! Разве я хуже? Хотя бы твоего.

— Значит, у тебя все в порядке. С семьей, я имею в виду.

Он пожал плечами:

— Как и у тебя. Должен признаться, что в этом отношении я никогда в тебе не сомневался.

С твоей  красотой. Ты и сейчас цветешь.

— Свежий воздух, – пояснила она и  продолжала, все более  убедительно, —   мы живем за городом.   Ты и сам знаешь, наверно, что все, кому позволяют средства, стараются уехать из центра: это уже не престижно!

— Да, слыхал маленько, — засмеялся он.

— А у тебя  не так?

— Я… мы пока в квартире. Но площадь большая.  Двести метров, кажется. Да черт с ними, с метрами! А помнишь, как мы с тобой первый раз остались наедине?

— Когда стенгазету Анна Федоровна заставила делать?

— Значит, помнишь… Только Анна Федоровна там была не при чем. Мне так хотелось, так нужно было остаться с тобою, чтоб никто не мешал,  и поговорить, вот я и  придумал эту газету.

—  Хитрец! Ты уже тогда был…

— Тогда еще не был! Я был искренним. А ты этого не замечала  и не заметила.

Она опустила глаза в тарелку, но  он успел разглядеть, как она  погрустнела.

 «Не замечала и не заметила»!

Вот уж не думала, что дождется от него такого приговора! Ей хотелось сказать ему:

разве ты не знал,  как я тебя любила, как ждала. Никто уже тебя ТАК любить не будет.

Ни жена, которой достался муж-бизнесмен, ни любовница, если она у тебя есть.

Но она промолчала, а сказал он, почти теми же словами:

— Если б ты знала, как я страдал!  — говорил он, — Не было дня, чтобы я не думал о тебе!  И не только тогда, но и потом, в армии, когда ты мне еще  писала, и после,  долгие годы… Наверно, я виноват перед тобой, но тогда мне казалось, что виновата – ты!

Подошла официантка:

— Что-то еще заказывать будете? На десерт.

— Да, конечно! Будьте добры, кофе и пирожные. Ты какой предпочитаешь? Черный или с молоком?

— На твой вкус.

— Тогда два черных.  Нет,  лучше с молоком,  — посмотрел на нее и печально улыбнулся, —  хоть с этим угадал?

Она тоже улыбнулась в ответ, благодарно.

Потом они пили кофе, а он, любуясь, смотрел, как она набирает ложечкой крем с пирожного, как нежно его облизывает.

Хотелось сделать для нее еще что-нибудь хорошее, и он громко скомандовал:

— А принесите- ка нам коробку самых лучших конфет!

— Ой, это-то еще зачем? – испуганно произнесла она.

— Боишься лишних вопросов? Муж встречать будет?  Успеешь в поезде съесть.

Она засмеялась, хотя  не очень весело. А он украдкой взглянул на часы. Время уходило.

Она заметила этот взгляд  и почувствовала, как  кольнуло сердце.

— Кстати, Марина, ты не опоздаешь?

— Я?  — искренне удивилась она, — А  мне показалось, что это ты сейчас посмотрел на часы. – Так ты не ответила, – напомнил он.

—  Нет,  не опоздаю, — но не назвала ни номер поезда, ни час отправления.

— А мой – через полчаса.  Давай еще по бокалу вина.  За тебя!  И хоть ты  — не моя, но я искренне рад, что у тебя всё хорошо.  И я ему завидую, будь он неладен… То есть я хотел не это сказать…. Ну, ты поняла, я думаю.

— Надеюсь, что поняла.

Он поставил локти на стол и потер лоб ладонями. Прикрыл глаза. Она жадно смотрела на него. Он показался ей  каким-то беззащитным, он  снова стал тем мальчишкой, знакомым до последней черточки, родным до боли. Хотелось взять его бокал и пить с того самого края, откуда только что пил он.

Она отвела взгляд, чтобы отогнать наваждение. Он открыл глаза и внимательно посмотрел на нее. Он как будто хотел вобрать ее всю этим взглядом. Так они сидели и смотрели друг на друга, и никого  и ничего больше не было: ни столиков, ни сидящих за ними посторонних людей, ни мелькающей  по залу официантки.

Вокзальное радио что-то бубнило, но невнятно.

— Придется выйти на перрон, здесь плохо слышно,  — сказал он.

Она поднялась. Он взял ее за руку,  другой подхватил багаж.

На улице еще сияло солнце, но уже не желтым, а оранжевым, предвечерним светом.

Он поднял палец, словно  призывая к тишине, хотя она и так не могла  произнести ни звука.

— Шестой путь, — повторил  он вслед за объявлением.

— Это третья платформа.

— Тебе не нужно так далеко ходить. Потом еще свою поклажу нести обратно.

Он с силой, почти сдавив в объятьях, обнял ее. У нее еще успела мелькнуть мысль о прощальном поцелуе «в щечку», но он вдавил свои губы в ее и так стоял, «как араб в пустыне припадает к воде и пьет» .

Ей показалось, что она сейчас потеряет сознание. Голова кружилась, а ноги подкашивались.

Люди уже бежали, боясь опоздать, и толкали. Пришлось оторваться друг от друга.

— Ты мне именно такой снилась, — сказал он.

— Счастливого пути, — зачем-то пожелала она. Хотя было понятно, что счастливым он вряд ли будет.

2

Он забрался на верхнюю полку.

— А все-таки удачно получилось, что она не успела проводить до вагона, — подумал он, усмехнувшись, — не увидела, что едет ее бизнесмен  не в СВ, и даже не в купейном, а в самом что ни на есть простом плацкартном, да еще на верхней полке.

Так он и пролежал на ней, почти не сходя, всю дорогу.

Когда, спустя сутки, он  приехал в свой город, был такой же вечер, как вечер их расставанья.

Так же светило солнце, так же, только чуть меньше,  одолевала жара.

Он вышел на привокзальную площадь, с ненавистью плюнул на асфальт, тяжело пошагал в сторону автобусной остановки.

Через час он приехал на свою окраинную улочку, где в ряду одинаковых пятиэтажек-хрущевок стояла и его. Поднялся к себе на пятый этаж.

Сосед как раз выходил  из своей квартиры и хмуро поприветствовал его:

— Всё мотаешься? Не надоело?

— А что делать?

— И то правда! На нашем  с тобой заводе опять сокращения. Наверно, и меня скоро попрут.

Тоже буду, как это, как его… Коммижор. Пожрать-то  с дороги есть че? А то у меня картошка сварена, еще горячая. И селедка.  Заходи.

— Спасибо.

— Спасибо да или спасибо нет?

— Свое имеется. Не буду твою хозяйку беспокоить.

— Ну, как знаешь… Было бы предложено.

На том расстались.

Он открыл дверь своей однокомнатной холостяцкой квартиры.

Никто не встречал – даже кошку при этих командировках не заведешь!

Бросил багаж.  Прошел в кухню, зачем-то заглянул в пустой холодильник.

— Зря по дороге в магазин не заскочил.

И вспомнил, что все деньги истратил в вокзальном ресторане.

Но не пожалел об этом. А пожалел, что отказался от соседского приглашенья.

Но теперь – поздно и  об этом жалеть!

Принял душ, постирал носки и завалился на диван, включив телевизор.

Шли вечерние новости. Они теперь больше напоминают милицейские сводки – там ограбили, там убили, там  скрылись с места аварии.

Под них засыпать хорошо – каждый день примерно одно и то же.

Марина дождалась отхода его поезда и пошла на ближайшую электричку, благо они ходили каждый час.

Вагон был набит дачниками, но после ближайших станций они рассеялись, и можно было удобно сесть.

Она села и стала смотреть в окно.

— Ни о чем не думать, ничего не вспоминать!  Только доехать! А там уж…

Город утомлял ее, но приходилось ездить; хорошо, что подруга принимает —  есть где переночевать, а еще любит она прически новые на Марине пробовать – парикмахерша!  — да заставляет ногти накрасить!

Марина вышла на своей маленькой станции, где дальние поезда даже не притормаживают,  и пошла большаком. Вот и первые дома деревни. Она свернула и постучала  в ворота.

В окне показалась голова в платочке.

— Баба Нюра! Открой!

— Чего  это ты ко мне забрела?  — удивилась хозяйка.

— Самогон имеется?

— Гостей никак ждешь? Откуда?

— Надо. Потом скажу.

Бабка пожевала губами, примериваясь к обмену.

— Чем отдавать-то будешь?

— А я нынче с деньгами! Наторговала!

— На радостях, значит.

— Ты давай, много не болтай.

Бабка пошла в дом, а Марина остановилась в воротах, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

— Что не проходишь? – оглянулась хозяйка.

— Да некогда.

— Ну, как знаешь. Тебе сколь налить-то?

— Да чекушки хватит.

Расплатилась  и пошла дальше, не оглядываясь. А баба Нюра еще долго смотрела  вслед, пытаясь отгадать причину покупки, но  ни до чего не додумалась.

Марина отперла калитку, прошла по тропинке к крыльцу, отомкнула висячий замок и поставила  на веранде сумку. Потом заглянула в  сарай, набрала крупы и пошла в курятник. Куры окружили ее и терлись о ноги, оттесняя друг друга.

Вымыла во дворе в большом тазу  возле крана руки и вошла в дом.

Из сумки вытащила кошелек, пересчитала деньги и сразу спрятала.

Потом достала коробку конфет, поставила на стол чекушку, налила в стакан.

Она пила, ела одну конфету за другой, а когда не осталось ни самогона, ни конфет, сказала себе:

— Вот и всё!

…и зарыдала.