Некоторые размышления о художниках и художествах

Я очень люблю бывать на выставках, причем, самых разных художников – направлений, эпох, стилей. Правда, всевозможными изощрёнными, вычурными «измами» мы сыты по горло. Все эти так называемые поиски собственного лица в живописи или почти все, как выясняется, гроша ломаного не стоят. Как и многие другие, я тоже когда-то грешила подобными увлечениями и отдала дань моде, гоняясь по выставкам этих художников и пытаясь что-то понять в их убогих попытках выразить себя при помощи нелепых мазков в виде треугольников, квадратов или примитивных цветных пятен.

Да, да, я честно пыталась в них что-то понять, разобраться, увидеть манеру, почерк, индивидуальность. Меня завораживал лучизм Михаила Ларионова, супрематизм Казимира Малевича, эпатажная манера Натальи Гончаровой, Александры Экстер и иже с ними. Некоторое время я была под впечатлением от работ Анри Матисса, какую-то суть пыталась разглядеть даже в антихудожественном Марке Шагале. Но мне было двадцать или чуть более двадцати лет. Думаю, Бог простит подобные заблуждения.

Правда, о Казимире Малевиче я и сейчас не хочу говорить однозначно, потому что у меня есть, что сказать по поводу его творчества, но не хватает времени, чтобы это сделать. Долгое время лежит в незаконченном виде эссе о нём, не хватает лишь внутреннего толчка, чтобы дописать. Дело в том, что о самом художнике, как мне кажется, я знаю чуточку больше, чем некоторые другие. Самонадеянно звучит? Ничуть. Все объясняется очень просто, дело в том, что я дружила с дочерью Малевича – Анной Казимировной и даже чуть не вышла замуж за его внука – Евгения. По крайней мере Анна Казимировна полушутя, полусерьёзно просила меня: – Выйди за Женьку замуж, Любочка, я тебе за него приданое хорошее дам. И мы от души смеялись над этими ее словами.

Анны Казимировны давно уже нет на свете (она умерла в Туркмении, в г. Небит-Даге, где прожила долгие годы), а где сейчас Женя – не знаю. Кстати, она просила называть её именно Анной, хотя настоящее имя звучало как Уна (от латинского uno – единственная), так назвал её отец. И мы много говорили о её детстве, об отце, его картинах, смерти матери, мачехе, Русском музее, коллекции картин, переданных музею во время войны, и вообще о том трудном времени, какое выпало на долю её поколения и даже о её фронтовых буднях. Да, да, Анна Казимировна была на фронте. Так что мне есть о чём написать, но вот сподоблюсь ли – Бог весть. Я лишь надеюсь, что разговор о художественных поисках и манере К. Малевича у меня впереди. А если не суждено будет написать об этом – значит, такова Божья воля.

Сейчас я хочу сказать только одно – он был замечательный художник-реалист. И пусть господа либеральные критики не впадают от этого в эпатажный шок и не брызжут ядовитой слюной, пытаясь сделать К. Малевича своим знаменем. Да и нелиберальным авторам тоже следовало бы прикусить язык, потому что они впадают в другую крайность – делают Малевича неким пугалом, противопоставляя его творчество всему реализму разом. Дело в том, что Малевич гораздо сложнее и того и другого, он весь – клубок противоречивых поисков, как это и подобает настоящей творческой личности.

И потому я даже повторю эту мысль: Казимир Малевич был реалистом и прекрасным рисовальщиком, несмотря на свои супрематические искания (или заблуждения?!). Но с ним что-то произошло. Однако об этом – в другой раз.

Помню, была у меня знакомая художница С., тоже всю жизнь писавшая в реалистичной манере. Работы её были глубоки и философичны, я бы даже сказала, медитативно-одухотворённы, поскольку отражали её личные и далеко не поверхностные размышления о жизни. Она увлекалась восточной философией, много читала на эту тему и неустанно работала. Именно она познакомила меня с поисками исихастов, творчеством Ми Фу, Александра Волкова и других художников. Одну из своих работ она мне подарила, разрешив выбрать наиболее понравившуюся. И вдруг с ней что-то случилось. Что – непонятно, но она стала писать совершенно невероятные вещи. Невероятные не в смысле невиданные, непонятные или туманные по содержанию – это-то как раз попытаться понять можно и нужно, поскольку каждый художник, каждая творческая личность – индивидуальна, неповторима и своеобычна, ибо отражает свои внутренние поиски, личное отношение к жизни, попытку осознать себя и своё место в мире. Но эти работы были невероятны самой манерой изображения. Она показывала мне картину и говорила:

– Это зимнее утро, взгляните…

Я смотрела и видела нагромождение пятен – белого, розового и голубого цветов.

– Да, – отвечала я ей, – пытаюсь, хотя бело-голубая гамма вам несвойственна.

– Эти пятна – снег, – поясняла художница.

– А что означает этот сиреневый мазок?

– Сиреневый? – переспрашивала она, – это свет зимнего солнца.

Рядом находилась картина, очень похожая на первую – те же пятна, тот же сиреневый мазок, но сквозь этот хаос проглядывало ещё одно, красновато-чёрное пятно.

– Это тоже зимнее утро?

– Нет, что вы, – всплёскивала руками художница, – это портрет сына.

– Красноватый тон – это символичная радость… – начинала я, пытаясь хоть как-то уловить логику этих картин.

– Вы отчасти правы, но здесь присутствует ещё чёрный цвет, это моя печаль, потому что он живёт очень далеко от меня.

Я снова честно вглядывалась в стоящую на подрамнике работу и никак не могла увидеть ни зимы, ни солнца, ни сына. И всё пыталась убедить себя, что это поиски, нащупывание нового метода, иной угол зрения, наконец, попытка отыскать свежие стилистические краски.

Прошло время. И я всё больше стала понимать, что за всеми этими пятнами и абстрактными мазками ничего нет. А если есть, так только деградация или нисхождение во тьму. Убеждена: любая абстракция почти всегда лишь маскирует или отсутствие таланта или болезнь, или, что страшнее всего, то самое нисхождение в бездну, заигрывание с тьмой и служение ей, и никто в мире не убедит меня в обратном.

В литературе то же самое.

Конечно, есть поиски, есть попытка найти свой голос, свои темы, случаются и ошибки – и они есть у всех. Кто-то грешит бунтарским романтизмом, кто-то призывает слушать «музыку революции», а кто-то и вовсе зовёт к топору. Но молодость проходит, и вместе с ней и максималистская неопытность, которая и толкает юный талант на подобные новаторства. И со временем этот талант понимает, что любое произведение отражает внутренний мир его создателя.

То есть творение изобличает, разоблачает, обнажает творца.

Если он изображает на своих страницах или полотнах словесный или цветовой хаос – такова его душа. Если Иван Шишкин писал свои изумительные пейзажи; если Виктор Васнецов и Иван Билибин были очарованы древнерусской, сказочной стариной; если Василий Поленов будто заливал свои картины мягким солнечным светом – так именно потому, что таковым было наполнение, содержание их душ. И этот восторг перед русской природой, это очарование и свет выплёскивались на их полотна.

Вспомним слова мудрого Гермеса Трисмегиста, который утверждал: что внутри – то и снаружи. И потому, видя перед собой абстрактные попытки художника изобразить на полотне жизнь внешнюю, я понимаю – это пустой человек, и сказать ему нечего. То же в литературе – читая иную книгу, видя попытки лукавого мудрствования или игры с формой, понимаешь – эк разбирает человека! Как он силится скрыть свою пустоту под видом этих нелепых формальных поисков и жалких потуг!

Подлинное искусство всегда глубоко реалистично, глубоко национально, глубоко индивидуально и потому… сверхреалистично, наднационально и общечеловечно. Но говорить об этом можно очень долго и подробно, а главное – разговор этот необходим, особенно сегодня, когда в числе приоритетов – курс на прибыль и эпатаж, а ценности смещаются в сторону служения золотому тельцу.

Но сейчас мне хочется рассказать о выставке, на которой недавно побывала.

Да, я очень люблю бывать на выставках. Прекрасно, если художник работает в реалистичной манере, ещё лучше – если он одарён от природы, и совсем уж замечательно, если ты знаешь этого художника лично. Мне думается, я немного знаю Максимильяна Преснякова, совсем недавно мы работали с ним над моей книгой «Солнечная история…». Наверное, это счастливое совпадение, а правильнее сказать – Божья воля. Мною был подготовлен поэтический перевод нашумевшей «Велесовой книги», и тут выяснилось, что у Максимильяна лежат готовые иллюстрации. Дело оставалось только за обложкой, и вскоре она была им замечательно выполнена. Так что эта работа – наш совместный и успешно осуществлённый творческий проект.

Побывала я и у него в мастерской, и уже тогда возникло смутное желание выразить свои ощущения на бумаге, но тогда, видно, не приспело для этого время. И вот на выставке, которую Максимильян назвал «Странствия», мне почему-то немедленно захотелось сделать некоторые наброски, и тут уж от картины к картине я ходила с блокнотом, но волновали почему-то далеко не все работы.

Любопытная странность: почему нас волнуют одни картины и совершенно не трогают другие? Дело вовсе не в мере таланта, не в характере изображения, не в манере письма. Дело, видимо, в том, на одну ли волну настроены художник и его зритель, то есть, стал ли созерцатель картин сосердцателем автора (это, кстати, слово А. А. Вознесенского, в одном их стихотворений он воскликнул: «Не созерцанье – сосердцанье, меня к природе пригвоздит»).

Есть и у меня такие картины, и я не могу даже сказать, что они – любимые, нет. Они именно волнующие, потому что они как-то очень странно трогают меня, задевают такие неведомые мне самой или даже потаённые струны, что сердце начинает ныть, метаться, болеть, трепетать. При этом другого человека эти же картины трогают гораздо меньше или не трогают вовсе. Случается и напротив: то, что волнует других, не всегда задевает меня. Причём, это может быть не всегда широко известная картина. То же, кстати, происходит и в литературе.

Есть, к примеру, у Фёдора Васильева картина «Оттепель», казалось бы, ничего в ней особенного нет, а я не могу смотреть на неё без душевного волнения. Или работы Ивана Шишкина – «Перед грозой», «Туманное утро», «Лесные дали». Что-то в них есть для меня глубоко личное, потаённое, пробуждающее древние воспоминания. То же я могу сказать о некоторых работах Виктора Васнецова, Василия Перова.

На этой выставке меня порадовали многие работы Максимильяна. Не знаю, почему, привлекала работа «Дом в Галиче», хотя я никогда не была в Костромской области, если только очень давно и проездом. Очень тёплая палитра, уютная, узнаваемая и близкая русскому сердцу, как и изображённый художником старый дом в тени зелёных деревьев, густых, высоких, раскидистых. Хочется воскликнуть: «Это же уходящая Русь!» И сразу вспоминаются строчки Николая Гумилёва:

В садах настурции и розаны,

В прудах зацветших караси, –

Усадьбы старые разбросаны

По всей таинственной Руси.

Может быть, этот дом – и есть осколок той, уходящей Руси, её едва различимый абрис. Так и видятся духовным зрением эти старые усадьбы, и щемит сердце, и свербит мысль – уходящая Русь! Господи, уходящая ведь! И не желает сердце мириться с этими страшными и хлёсткими словами. Мотивы сожаления появляются во многих работах М. Преснякова, которые даже в названии несут эмоционально-экспрессивную окраску, к примеру, – «Убиенная старина», «Смерть дома».

Вот работа «Смерть дома»: розоватое небо, то ли предзакатное, то ли в огне далёких зарниц, с одной стороны – красивое, с другой стороны – тревожное, даже как будто зловещее. И впрямь зловещее, потому что дом полуразрушен, крыша проломлена, окна давно разбиты или заколочены, и два человека что-то пытаются сделать около сорванной с петель двери. Что они тут делают? Разве от хорошей жизни они оказались здесь? Кто они – хозяева или лихие люди? И тут вдруг вы замечаете ещё одного человека, стоящего у окна внутри этого и впрямь полумёртвого дома. Невольно вздрагиваешь – а он-то что там делает?

Тоскливо становится на душе при осмотре этой работы М. Преснякова. Даже два дерева кажутся безжизненными на фоне медленно умирающего дома. Но такова жизнь. Что-то в ней ветшает и рушится, что-то приходит в негодность и умирает, и художник увидел этот печальный момент и запечатлел его: смотрите, как грустно, но такова реальность.

А вот чудесная, изящная, тонкая графика. Меня почему-то тронула работа «Дорога болотных ветров» (ред. — на фото слева) – может быть, самим поэтическим названием, может быть, изображённой картиной. Перед нами унылый пейзаж – поле, ветер, почти облетевшие, обнажившие свою древесную суть деревья… Травы, низко склонившиеся к земле от этого студёного ветра, уже подсохшие, уже почерневшие, уже съёжившиеся от наступивших холодов и этой вечной болотной сырости… Словом, былинки в поле…

Всё это мне напомнило одну из моих любимых тем в литературе – тему «маленького человека», похожего на эти былинки в поле, такого же одинокого и сирого.

Но перед нами – дорога… Грубый бревенчатый настил на сваях… На ней – повозка, такая же старая и унылая, как и весь пейзаж вокруг. Лошадёнка впереди уныло плетётся, то и дело отворачивая голову от ветра… Шатёр над повозкой давно разорван, и на ветру трепещутся клочки оставшейся материи… Невесёлая картина, что и говорить.

Куда едет этот одинокий человек по этой одинокой дороге сквозь болото, продуваемое всеми ветрами? Ах ты, Господи… Как грустна наша жизнь…

Но не всё так просто и однозначно в творчестве М. Преснякова, вот и в этой работе не всё уныло и безотрадно. В этой обветшалости и безысходности одновременно есть и нечто обнадёживающее… Бог знает, почему, но таковы ощущения. Может быть, это и есть импрессионизм?

Да, не всё так просто и однозначно в творчестве М. Преснякова, и на мой взгляд, его даже реалистом можно назвать не всегда, поскольку есть у него и явно импрессионистические картины.

Мне интересен Пресняков не только вчерашний, но и сегодняшний, и вот перед нами работы более современные, например, 2008 года – «В небесном саду», «Искушение Буса», и что же мы на них видим? Сегодняшний М. Пресняков, оказывается, снова возвращается к древнейшей истории, ведь сама личность Буса уводит нас в такую седую древность, что дух захватывает. Завесу над тайной личности Буса приоткрывают нам немногие источники, рассказывая о нём как о князе и герое древних славян, чья жизнь была овеяна легендами.

Родился Бус в Киеве Антском, что недалеко от горы Алатырской (как полагают, современный Эльбрус), и в момент его рождения на небе зелёным светом вспыхнула Чигирь-Угорь-Звезда, и это было известие о том, что на Земле родился герой и учитель. В тот знаменательный день сорок звездочётов и волхвов пришли поклониться только что родившемуся Бусу, принеся ему дары и предсказав жизнь, полную славы и подвигов во имя своего народа. Знали волхвы, что на Землю пришёл не просто герой, но вестник Божий, который даст народу истинное учение о Прави и сам является третьим нисхождением на Землю Всевышнего Бога. Всё произошло так, как было предсказано, жизнь Буса была полна истинного подвижничества и духовных свершений, но закончилась трагически, он был распят своими врагами в далёком от нас IV веке.

Известно, что у Буса остался сын, который стал знаменитым певцом-исполнителем гимнов, и звали его… Боян. В своих гимнах, которые он оставил потомкам, он рассказывал о легендарных подвигах своего народа и знаменитом отце.

Вот какая старина нашла своё отражение в работах художника М. Преснякова, и возвышенно-поэтическое отношение к славянской древности пронизывает всё его творчество.

Ещё одна его работа называется «Гиперборея. Нинчурт» (ред. — на фото справа), где перед зрителем – поразительная и странная картина. Озеро… Вода… ровная, с едва заметной рябью на зеркальной поверхности… Полузатопленные ели… А на заднем плане – пологие склоны могучей горы Нинчурт. Что это? Почему такой грустью овеян этот пейзаж? Почему так приглушённа палитра? И почему ели оказались в воде? Что произошло здесь, в этих странных местах, около загадочной горы Нинчурт?

Видимо, подсознательная тяга к древним местам живёт в душе Максимильяна и не даёт ему покоя, как и многим творческим умам. Не даёт им покоя мысль о легендарной Гиперборее, давней славянской прародине, которая когда-то, согласно преданиям и мифам, находилась на Северном Полюсе, в местах, где был тёплый климат, царила вечная весна, и где люди могли летать, свободно передвигаясь по Древу Миров, и совершенно не знали, что такое зло. Погибшая в результате какого-то неожиданного космического катаклизма Гиперборея оставила после себя потомков – ариев, а те – славян и русов.

И вот она, гора Нинчурт, рядом с которой современные исследователи в наши дни обнаруживают удивительные находки, подтверждающие существование Гипербореи в глубокой древности.

На переднем плане картины – камни, выступающие из воды и как бы оттеняющие эту тихую водную гладь… О, как непроста она… О, сколько тайн хранит она на своём каменистом дне.

Что же таит она?

Каких волхвов видела она здесь? Какие кудесники на её берегах передавали людям высочайшую волю небес?

И что там, в этой божественной выси, над этой древней горой?

Видит ли Бог, что творится сегодня на Святой Руси?

Где же ты, божественная Гиперборея?! Где ты?..

Далёким эхом разносятся над чудесной водной гладью мои далеко не праздные слова…

Вот такие ассоциации вызвала эта картина Максимильяна Преснякова. При этом я вовсе не утверждаю, что легендарная Древняя Русь – основная тема художника, но то, что она занимает большое место в его творчестве, это несомненно. Мир художника Преснякова – это мир, где живут Сварог и Лада, Дажьбог и Купала, Велес и Перун, Макошь и Майя Златогорка. Это мир, где мы видим различные жанровые сцены из времён ушедшей старины, на одних – поселяне вяжут снопы, на других – люди водят хороводы, на третьих – древние русичи заклинают дождь и любуются красотой окружающей природы.

Есть у него картины и на более близкие к нам по времени сюжеты, например, «Дудари». Четыре человека изображены во время игры на музыкальных инструментах, но изображены они не статично, а в движении. Один из них стар, другой помоложе, похоже, что это сын. Третий – юноша, и кажется, он менее увлечён игрой, чем другие музыканты, может, что-то отвлекло его? И четвёртый – совсем маленький паренёк, он послушно идёт рядом с дедом, но по всему видно, что игра ему совсем не в тягость.

Перед нами – четыре поколения, скорее всего, это члены одной семьи, они – музыканты-дудари. Дуда – старинный музыкальный инструмент. В. И. Даль толкует это как «народное музыкальное орудие у пастухов, ребят, нищих, редко употребляемое вместе с прочими народным музыкальными орудиями (гудком, балалайкою, волынкою, рожком); она делается из бузинной трости, камыша, тростника, из снятой раннею весною коры с ивового прута». Известно, что впоследствии дударей нещадно травил «тишайший» царь Алексей Михайлович Романов, запрещая скоморошество и игру на русских народных инструментах под страхом жестокого наказания и даже смерти.

Но ожили древние исполнители на картине Максимильяна Преснякова.

Давайте прислушаемся… Может, мы даже услышим их далёкую и почти забытую ныне мелодию древнерусских напевов?

И ещё об одной картине мне хочется сказать, это – «Заглядывание в круг» (ред. — на фото слева), тоже представляющую собой сцену из жизни Древней Руси, своеобразный срез, пропущенный сквозь личностное видение художника. Опушка берёзового леса… На ней – молодые юноши и девушки в нарядных одеждах (а именно так всегда одевались на Руси – ярко и солнечно) стоят кругом… Ноги их босы, лиц почти не видно, но ясно, что в эти минуты все они заняты неким священнодейством… Видимо, они гадают, пытаясь узнать, что их ждёт в будущем. Одна девушка заглядывает в большой блестящий круг… Что там, в его волшебной глубине?..

Берёзки, тонкие и юные, как эти юноши и девушки, словно в знак согласия склонили над ними свои изящные верхушки.

И я себя поймала на мысли, что мне тоже захотелось заглянуть в этот круг. И тоже захотелось узнать будущее, например, Максимильяна. Но даже не заглядывая в волшебный круг, мне стало ясно – оно замечательно и плодотворно. Когда поэту есть что сказать, – рифмы рвутся наружу. Когда у художника полна душа – краски рвутся на полотно.

Конечно, не все его работы равноценны. Но тот же антихудожественный (по крайней мере, для меня) Дали однажды сказал совершенно удивительную фразу: «Не бойтесь совершенства, оно недосягаемо». И потом, по мне, лучше находить искорки таланта, чем выискивать блох в чьём-либо творчестве.

Мне думается, все работы М. Преснякова – тоже поиски духа и странствия мятежной души, ищущей смысла, жаждущей истины и стремящейся к Божьим высотам. Не случайно свою выставку художник коротко назвал «Странствия», но было бы ошибочно утверждать, что это – впечатления праздного путешественника, нет, конечно, это далеко не так.

Иногда приходится слышать – нельзя так много писать. Но почему же? Годами высасывает из пальца сюжет только бездарь, а человек талантливый лишь переносит божественную гармонию из высших сфер в мир земной, но как он это делает – тайна мастерства. Главное – то, что у него внутри, выплёскивается наружу в виде горних стихов, божественных ритмов или одухотворённых картин. Помните, что говорил по этому поводу мудрец Гермес Триждывеличайший?

_____________________________________

Любовь Рыжкова