Александр Иличевский занимался большой наукой, но за последние пять  лет взобрался на литературный Олимп, был лауреатом премии «Русский Букер» и премии «Большая книга», трижды финалистом «Большой книги»  и только что написал очередной роман «Анархисты», завершающий тетралогию «Солдаты Апшеронского полка», в которую ещё вошли  «Матисс», «Перс» и «Математик». О разнице между символом и аллегорией, анархизме, американской науке, метафизике нефти, Ное, Хлебникове, кроманьонцах и тайне двойника с писателем поговорил Дмитрий Лисин

— В советских школах все призёры олимпиад по математике и физике, которых в постсоветских школах назвали ботанами, а тогда называли по-разному, но чаще всего – вундеркиндами, вот они все мечтали попасть в ФМШ номер 18, спецшколу-интернат им. Колмогорова при МГУ, а вы туда попали. Что там было?

— Там была засада, там преподаватели рекрутировались из МГУ, причём в классах они находилось по двое, одновременно. Был ведущий и ассистент, как правило, аспирант. Классы были небольшие, а учителя геометрии и литературы очень интересные. Были какие-то намёки на диссидентство при плотной опёке со стороны КГБ, в силу того, что из нашей школы производился набор на математический факультет Высшей школы КГБ, где обучали криптологии, там было математическое образование очень высокого уровня. В школу приезжали специальные люди и вели спецсеминары с весны 9-го класса. Вообще существовала система физмат школ по всему СССР, в столицах республик, а в школу меня пригласили благодаря успехам в олимпиадах, это да. Там все были такие.

(Александр вертит в руках резинку, вспоминает школьные рогатки и переключается на антитеррор, это выглядит решением задачки физмат олимпиады.)

Вот есть муха, есть террорист, есть скорость времени подлёта и исчезновения, есть специальные крылатые ракеты с гиперзвуковой скоростью. Если даже такую ракету засечь, убежать невозможно, она пролетает полтора километра в секунду, в пять раз быстрее звука. Это сумасшедший дом.

— В связи с прошедшим десятилетием памятного события, атакой на башни-близнецы Нью-Йорка, — почему, при такой насыщенности следящей техники, это произошло? Почему техника не позволяет вычислять обычные хитрости, простейшие ноу-хау исламских штирлицев?

— Слава богу, что эти ноу-хау проходят ровно один раз. Сейчас это уже невозможно, поскольку антитеррористические методы борьбы внедрены уже в коллективное сознание. Сокрушительный успех того нападения, без сомнения, вдохновил террористов на новые удары. Но. Но собака слушается своего хозяина беспрекословно. То есть опасная собака слушается, если её хозяин для неё олицетворение высшей силы. Если вдруг приходит отец этого хозяина и между ними происходит ссора, происходит событие соподчинения отца и сына, то при этом собака убивает сына-хозяина, а не давшего оплеуху сыну отца. Это не метафора, а реальный случай, когда волкодав впился в горло полковнику, своему хозяину, получившему затрещину от отца, генерал-лейтенанта. Появился новый хозяин. И у террористов появился новый хозяин — новый страх. Как говорит мулла американским морским пехотинцам в фильме Дэвида Саймона «Поколение убийц» — в ответ на вопрос, как им вести себя с иракцами: «Бейте, только сильно. Они хорошо понимают кнут».

 — Не было ли там того, что называют Заговором и что исследуется самой модной «наукой» конспирологией. Возможна ли такая гигантская, нечеловеческая по размаху обманка, когда дома взрываются спецслужбами ради скрытых, дальних, но тщательно продуманных результатов?

— Мой опыт говорит, что в тех системах, в которых прослеживается некая структура заговора, там всегда ложь, ложное представление. Антипример заключается в том, что в мире очень легко выделить одного подлинного, истинного заговорщика по имени господь Бог. Но мы, собственно говоря, знаем — ни Бога, ни богов просто так не увидеть, поэтому они единственные заговорщики. В тех системах рассмотрения, где прослеживается цепочка, приводящая к единому корню заговора, ошибка всегда в том, что на самом деле корень пустой, там ничего нет.

 — Логика всегда обманывает?

 — Дело в том, что любая схема заговора возникает из бессилия разума, не хватает сил составить себе сначала правильное восприятие, а потом правильное суждение. Любой заговор это всегда аллегория.

 — Чем аллегория отличается от символа?

 — Символ это полноценный живой объект. Есть такие саморазвивающиеся знаковые системы, о которых говорил Гераклит как о самовозрастающем логосе. Хороший текст может саморазвиваться, не исчерпываться при прочтении. Есть много писателей, на примере которых это видно. Взять великий роман «Вчера-позавчера» Иосифа Шмуэля Агнона. В нем есть образ бездомной собаки, бегающей по Иерусалиму, её встречает главный герой романа, работающий маляром. И вот маляр ни с того, ни с сего пишет на спине собаки, на иврите: «бешеная собака». С этим словом на спине балак-собака бегает по городу. Забегает в еврейский квартал, там все её бьют, завидя слово на спине. А когда она забегает в христианский и армянский квартал, её не бьют, потому что не знают, что там написано на спине. В конце романа собака в самом деле заболевает бешенством. Встречает того самого маляра, кусает его, и тот умирает в страшных мучениях от водобоязни.

Читая такой роман, понимаешь, что смысл — это понимание в ауре тайны. Никакая интерпретация не исчерпает тайны, но тайна провоцирует бесконечные интерпретации. Аллегория, в отличие от символа, это алгоритм, некое грубое соответствие, не исчерпывающее описываемую систему. То есть, если закрыть нескончаемую символическую интерпретацию тайны, сразу вываливаешься в аллегорические алгоритмы теории заговора, открывающие путь к огромному объёму лжи. Сознание очень легко попадает в воронку лжи и перестаёт сопротивляться. Тем самым путь самосовершенствования закрывается, в этом корень лжи. Как только прорастает система заговора, мы вываливаемся в пустоту. Онтологически теория заговора пуста и безвидна, она предназначена для обмана сознания. Справедлив только вопрос о том, кто это во мне самом такой заговорщик.

— Как вы вписывались в науку Америки, ведь она, наверное, для вас была за рамками, вне контекста советской науки? Или в Америке, где никогда не было разрухи, та же самая наука?

— Там были не меньшие проблемы с наукой, чем здесь. Я и весь круг моих друзей занимались фундаментальной наукой. Зачем нужны были тогда фундаментальные науки, зачем узнавать устройство Вселенной? На поверку все государства с мощными научными школами чрезвычайно практичны. В силу этого успехи наук напрямую связаны с гонкой вооружений, в Америке и России. Однажды, в одной из лабораторий мне показали несгораемый материал, вроде того, которым покрывали «Буран». Мы знаем, как горят космические корабли при вхождении в атмосферу. Похожим материалом покрывали боеголовки ракет. Среди разделяющихся боеголовок должны быть пустые цели, болванки, чтобы усложнить противнику задачу. Но выясняется, что боеголовки, войдя в верхние слои атмосферы, начинают излучать, оставляя за собой ионный хвост, а по этому хвосту и распознаются цели противоракетной обороны. Выяснилось, что у болванок и боеголовок эти ионные хвосты разные, что позволяет средствам ПРО понять, что к чему из этого букета целей. И, оказалось, что себестоимость покрытия болванки этим скрывающим различия материалом — выше, чем если бы вся болванка делалась из платины. И все-таки во стократ дешевле уранового изделия. Но на изобретение этого материала были брошены силы очень сильных теоретиков и экспериментаторов. Так вот, вся теоретическая физика была и есть заложница разработки вооружений. Никакая тяга к познанию не заставила бы государства выкладывать такие огромные деньги. Грубо говоря, сверхдержавы ни в коей мере не устраивали науку по принципу «Игры в бисер» Гессе. Иллюзии сладкого ощущения безвозмездности, прозрачности кристального царства науки — в США и СССР плотно прикрывали то, что было на деле. Поэтому, когда люди, ностальгирующие по СССР, говорят, что тогда были чистые, прекрасные времена в науке, это ровно то, о чём мы начали говорить. Это вариант «теории заговора», аллегорической интерпретации действительности.

— Весь психоанализ «паразитирует» именно на этой склонности людей любой ценой оправдаться, перенести воображаемое в действительное, в свою память.

 — Связь большой науки со страхом и насилием поразительна. Когда я приехал в Америку, закрывшей многие свои военные программы, связанные с ответом на угрозу ядерного оружия СССР, то меня поразило, что закрылся и такой уникальны проект, как Техасский ускоритель, на 20 ТэВ. Этот ускоритель обошёлся бы в 20 миллиардов тех ещё денег, а нынешний женевский большой адронный коллайдер почти дубликат техасского, закрытого по причине поражения СССР в гонке вооружений. Поэтому стало ужасно тяжелым делом для наших русских физиков найти постоянную работу в США. Физики вынуждены курсировать из одного университета в другой, каждый год менять место пребывания. Блестящие ученые вынуждены были по пятнадцать лет добиваться постоянной работы. В математике, судя по всему, происходит примерно то же самое — с нашими учёными в Америке.

— Ну, хорошо. Ускорители и ракеты не пригодились, но есть более постоянные вещи, глубинные, связанные со здоровьем, верой и неукротимой страстью человеков жить вечно. Это прорывается в романе «Математик», неукротимое стремление не только жить вечно, но и воскресить всех умерших.

 — Когда меня спрашивают, верите ли вы в Бога, и на основании чего базируется ваша вера, я привожу ссылаюсь на религиозного великого математика Давида Каждана, он сказал:  «Я занимаюсь математикой, потому что она демонстрирует красоту творения Всевышнего». Такой ответ лежит на поверхности, но и глубок потому, что неверие является неуважением к миру, к вселенской бесконечной красоте.

В иудео-христианской цивилизации момент воскрешения является краеугольным, является основным символом веры. В иудейской вере, в 13 догматах веры Маймонида, заложен тот же краеугольный камень. Поэтому спрашиваю — как-то же проблему воскрешения цивилизация должна будет решить, иначе всё тотально обессмысливается. Причём решить, исходя из рациональных сведений, доставляемых нам из популяционной генетики, к примеру. Более или менее понятно, что это будет связано с генетическим ретроспективным обзором. Единственно доступный вариант регенерации живших поколений содержится в имеющемся генетическом материале ныне живущих. В этом смысле идея романа не фантастична, но вытекает из сегодняшних интенций генетики. С экзистенциальной точки зрения, требование воскрешения людей это требование самой справедливости. А тяга к справедливости наимощнейшая из управляющих человечеством.

Почему смерть — главная нечистота? Потому что если посмотреть онтологически, смерть ложь, это вещь, не обладающая никакой существенностью, её нет на самом деле. Но почему люди умирают?

— Распад того что есть, можно назвать тем, чего нет.

— Смерть это грязь. Все эти культы смерти полная ерунда, потому что ни к чему хорошему не ведут, только к деградации. «Христос терпел и нам велел», «Умрём и нам воздастся» — примеры внедрения языческих культов смерти в привычный автоматизм околохристианской жизни. Ты тут же попадаешь в систему деградации, снимаешь с себя любые возможные обязательства по самосовершенствованию, изменению мира. Потому что зачем это надо, если помрем? А воздаяние посмертное — это разговоры в пользу бедных. Справедливость и счастье должны состояться уже при жизни, иначе всё обнуляется. С другой стороны, никакие рациональные суждения не объяснят нечистоту смерти, это совершенно иррациональная вещь.

 — Конечно, ведь чтобы очиститься от самой смерти, надо, по вере ессеев, очистить в себе сорок два поколения предков.

— В иудаизме есть предписания для священников — коэнов, потомков рода Аарона: они не должны появляться на кладбище, прикасаться к мёртвым.

— Вспомним Пятигорского и его любимый пример. Будда отправлял самых интеллектуальных учеников, принцев, именно на кладбище, медитировать на трупе целые сутки — чтобы убедиться, что при жизни мы уже мертвецы и в нас есть стремление к смерти, то есть желания наши есть корень распада, то бишь сансарического страдания.

— Я всё-таки немножко к другой розетке подключён, поэтому не берусь буддийские вещи переводить, пропускать через себя. Мой трансформатор другой системы, для иного типа жизненной энергии. Но я согласен, смерть не панацея, если нужно изменить себя для будущего, надо признать своё желание умереть как реально действующее. Но для меня воскрешение — наиважнейшая задача цивилизации.

— Что такое этот ваш комплекс первичной, наидревнейшей биоты «Лука», залегающей в древнейших нефтеносных слоях каспийского шельфа? В «Персе» вы рассмотрели возможности не только человеческого, но и универсального воскрешения всех живых существ?

— Если Земля будет подвергнута тотальному уничтожению, выживут лишь те организмы, которые находятся очень далеко. Сталин в бункер, допустим, спрятался, а некие живые существа находятся на глубине нескольких километров, совершенно спокойно себя чувствуют при давлении 50 атмосфер и температуре 300 и выше градусов. И что дальше, если всё стёрто с лица Земли? Жизнь выйдет вместе с нефтью на поверхность и начнётся опять с одноклеточных организмов. У меня о мистике нефти есть отдельная работа. У Алексея Парщикова есть такой диптих — «Нефть» и «Долина транзита». Двенадцать лет тому назад я интерпретировал эти тексты и написал о метафизике нефти. Нефть богата смыслами из-за своей хтонической амбивалентности, её происхождение одновременно выводится из биологического и минерального источника, — то ли это сгусток времени всего жившего, то ли это синтез неорганики. Плюс ко всему прочему, если вдуматься, нефть это философский камень, то есть та субстанция, которая всё превращает в золото.

— Да и всю еду можно из нефти сделать. Как в «Кин-дза-дзе» – что едим? – кашу — какую? — пластиковую.

— Конечно, такое счастье нам светит. Люди, пишущие про нефть, в основном пишут про мордобой и магнатов. Меня это никак не устраивает, пришлось написать «Перса», резюмирующего все мои интересы к каспийскому топосу и нефти.

Когда писался «Перс», мне казалось, что я знаю про Каспий всё на свете. Там есть такой образ, что когда приходит смена эпохи, взрывается скважина, потому что нефть выходит, сочится на поверхность в преддверии разрушения Советского Союза. Выяснилось, что в 1986 году совершенно жуткая вещь произошла. СССР разрушился бы раньше, если бы раньше закончилась нефть. Схема проста, нашли нефть в Тюмени — сделали олимпиаду 80-го года, нашли где-то ещё — продлили СССР на семь лет. В 1985 нашли огромные залежи в северо-восточном Казахстане, но не успели разработать, потому что уже не было денег на разработку. И вот там рвануло, столб огня толщиною в тридцать и высотою в триста метров. И не просто взрыв — этот столб огня стоял год, всё вокруг было усыпано трупами обгоревших птиц, которые отклоняли свои перелетные траектории на огонь. Создали пожарный институт, чтобы понять, как такое тушить. Думали уже применить направленный ядерный взрыв, чтобы сбить пламя. В газетах полная тишина. Фотографии апокалипсические — огромные бульдозеры, покрытые огнеупорным серебристым материалом, пытаются подползти к стене огня.

Под Каспием тоже огромное количество нефти. Есть научно-фантастический роман, в котором добыча нефти происходит под железобетонным колпаком, ползающим по дну. Есть теория, что залежи нефти под Каспием краеугольные: поэтому там надо искать источник протожизни. Да и Эдем часто искали в Персии, пшеница из Кафиристана распространилась по миру. По Волге тысячи рабов бежали, плыли в райскую Персию, вот источник всех восстаний «по образу» Стеньки Разина. Когда плывёшь каботажным ходом вдоль берега Каспия, длится пустыня и пустыня, потом сразу Ленкорань и субтропики. Это рай, плодородная земля, четыре урожая овощей в год. Разин там целую зиму отсиживался — на узком острове, питался дикими кабанами, казаки там заняли круговую оборону. А Хлебников там мечтал основать резиденцию Председателей земного шара. Об острове Хлебников узнал от Бориса Самородова, возглавившего бескровное восстание на каспийском крейсере «Австралия». Поэтому образ Персии как освобождения, смерти и рая стал для Велимира главным, а Каспий для него — линза, собирающая свет земли русской. Поэтому в «Персе» главным является образ Хашема, романтика и суфия, в котором продолжает жить именно Хлебников.

— Александр, вот вы пожили хорошо и долго в Америке. Если представить себе гигантскую катастрофу, приведёт ли она к отмене разницы между Америкой и Россией, к глобальной отмене границ, паспортов и даже наций? Или продолжится концентрация наций и племён для упорной защиты своих верований и оставшихся территорий?

— В «Персе» суть деятельности Хашема именно в том, чтобы нащупать точку диалога между христианством и исламом. И эта точка диалога находится им в древнем суфийском движении, никогда не выходившем на поверхность истории. Сейчас, в моём понимании, это главная, острейшая тема. Надо всё остальное бросить, чтобы найти эти точки диалога. Можно сколько угодно говорить относительно того, что Европа потерпела фиаско, но деваться некуда, надо барахтаться в этой сказке. Либо все погибнут, либо научатся друг с другом говорить.

— Но есть ещё некий универсальный характер. Это не зависит от национальности, даже не зависит от наследственности. Это относится к внутреннему, неведомому науке устройству человека. Это человек внутренний иногда выбирается наружу, в особых условиях, как это произошло с героем одного вашего рассказа в дельте Волги. Совершенно поразительный остров там, таинственно вызывающий раздвоение, материализацию двойника.

— Я специально зашифровал этот остров, чтобы никто туда не ездил. Поскольку он реально существует. Те места абсолютно мистические. У Хлебникова есть прекрасный рассказ «Ка», в этом рассказе человек ходит по дельте Волги и при этом воображает своего двойника Ка, в древнеегипетской доктрине это и есть душа и двойник. Он представляет себе двойника, который одновременно пребывает в дельте Нила. Розанов после своего путешествия по Волге написал «Русский Нил». Дельты Волги и Нила похожи, и там, и там растёт лотос и истории их преисполнены тайн. После «Перса» я написал эссе о родственных отношениях особых географических точек, связанных определённой симметрией. Рассказ Хлебникова обладает достоверностью, потому что, когда я сам заблудился на этом острове, то наткнулся на свои босые следы. Меня пронзило ощущение, что появился двойник.

Вот что мне пришло в голову. Если соединить дугой на сфере срединные точки дельт Волги и Нила, отметить на дуге центр, то использовав эту точку как центр симметричного преобразования, мы получим, что Москва попадёт в Мекку. Самая тёплая точка СССР, остров Ашур в Каспии, резиденция Разина и хлебниковских председателей Земли, окажется в Эгейском море у древних греков. Иерусалим попадает в солёную топь, середину Маныча, остатка древнего пролива между Чёрным и Каспийским морями. Но самое для меня интересное, что центр симметрии дельт двух великих рек находится рядом с истоком Евфрата, туда я и собираюсь поехать.

— Уже можно, пока в грубейшем виде, видеть сновидения, продуцировать их через компьютер на экран, подключив клеммы к голове. Следующий этап – тотальный дистанционный контроль мыслей. Автономные умные личности вполне согласятся с таким контролем, ведь это рефлекторное предупреждение преступных замыслов против сообщества.

 — Иммунитет к диктату при любой форме контроля, это прерогатива автономной личности. Невозможно контролировать творчески устроенную личность, невозможно ничего ей навязать. Потому что производить из ничего нечто, это всегда даёт творческой личности самое главное: творительную демиургическую функцию, всегда вступающую в конфликт с любой функцией контроля. Там, где начинается контроль, кончается творчество, а вместе с ним кончается сообщество, ну и так далее по спирали вниз.

— Все антиутопии одинаковы. Думали, что можно построить на свободном собрании личностей, а оказалось, что для тотального подавления и контроля достаточно одного приборчика, над которым и потрудились самые творческие личности, в целях самозащиты подписавшие хартию о взаимоконтроле мыслей.

— Мы говорили про провалы, возникающие во времени. Есть такое грустное явление, о которой Бертран Рассел составил афоризм: большинство людей предпочитает умереть прежде, чем подумать. Поэтому большое счастье, если человек хоть одну мысль может подумать. Априори, вся эта деятельность фантастов и физиков по поводу мысли, не имеет под собой никаких реальных оснований просто потому, что человек вообще думать не может. Человек только может создавать нечто, пришедшее из ниоткуда. Чтобы мысль существовала, её надо высказать. Одно хорошее дело лучше тысячи хороших мыслей. Так что невозможно ухватить мысль до её реализации, словесной или письменной. Есть мужчины, предпочитающие сурово молчать, а молчат они по одной простой причине — нечего сказать. Так что фантасты могут курить, контролировать мысли невозможно, потому что контролировать можно только нечто существующее. Поэтому все наши утопические требования сводятся всегда к свободе печати, слова и собраний.

— Вот наступила свобода слова, и что? Всё большее число журналистов и писателей признают, что свой собственный, внутренний цензор оказался на много порядков мощнее, нежели любой внешний.

— В этом как раз принцип той самой дрессировки страхом. Достаточно один раз напугать человека до животного состояния, чтобы на всю жизнь возник внутренний цензор. Есть ценный анекдот на эту тему, про летающих крокодилов, которые внятно объяснили, почему они летают. («Мужик, ты бы знал, как нас здесь в цирке бьют».) Наша жизнь устроена просто: безмозглость продуцирует репрессивность, и это взаимно. У нас страна летающих крокодилов. Как говорится, только крепкая мужская дружба сильнее.

— Государство столетиями ритуализировалось, причём постоянно возникают новые ритуалы, вполне себе телесные. Теоретики анархизма тоже использовали древние, веками проверенные социальные ритуалы вроде крепкой мужской дружбы.

— Действительно, древний человек есть, продолжает быть. По большому счёту, если посмотреть на последние 20 тысяч лет, тело человека не изменилось. Это самое странное и фантастичное — оказавшись в неолитической пещере, обнаружить там своих коллег по офису. То есть мы увидим каннибалов, но если этих кроманьонцев постричь, побрить, отмыть и одеть в «бриони», они ничем не будут отличаться, они носили те же бусы и наколки. Меня здесь больше интересует тело и реакции.

Откуда берётся проблема стресса? Люди сидят у костра и вдруг слышат рык саблезубого тигра. Организму, управляемому инстинктом самосохранения, нужно придать себе нужную скорость и бежать прочь. Или схватить копье и вступить в сражение за жизнь. Для того требуется огромное количество адреналина, чтобы спастись. А сейчас что? Звонит начальник и орёт. Это то же самое, в смысле количества адреналина, но он не используется, вот причина стресса, депрессий и синдрома усталости. Какой выход? Либо это будет «Бойцовский клуб», либо «Форест Гамп», где герой без конца бегает, чтобы «сжечь» расстройство. С очевидностью, современные ритуалы жизни, а не только ритуалы государства, конфликтуют с телесным наследием кроманьонцев. Соматика не принимает цивилизацию, а в результате оказывается сильнее, цивилизации приходится подстраиваться.

— Конечно, это ведь вся химическая промышленность работает на производство таблеток.

— Если кто говорит, что никаких таблеток глотать не будет, а будет жить естеством, как и любой фундаменталист, я замечаю, что пенициллин сделал воспаление лёгких несмертельным, что одна таблетка теперь убивает весь венерический букет. Не говоря уже о холере и тифе. Сокол-сапсан живёт в неволе тридцать лет, а на воле три года… Рак? Так и рак достижение цивилизации, это соматический структурный сбой из-за долгой жизни, потому что средний срок жизни в средние века был сорок лет. То, что было раньше, не есть лучшее. Раньше побеждали депрессию, становясь опиумными наркоманами, и это было нормой, потому что вообще недолго жили, можно было остаток жизни и покурить.

— Но Ной жил девятьсот лет, это всёрьёз не рассматривается ни одним антропологом, не говоря уже о физиологах. Нигде не учитывается такая возможность, описываемая в священных книгах, в Библии и Ведах, что возраст человека может снизиться от ноевской тысячи до возраста собаки, двенадцати лет, как это сказано в ведах про Кали-югу, про век железный.

— Долгожительство не всегда нужно. Иногда можно сказать лишь одно: жизнь коротка, и в этом её единственное преимущество.

— Что такое ваши «Скалы прозрачного мрамора»?

— Это рабочее название «Математика». Потому что пик Хан-Тенгри сложен из мраморизованного известняка, он блестит, как сахар. Но дело в том, что есть фраза, которая там цитируется, один из каббалистов сказал «Если вы путешествуете по мистическим мирам и увидели скалы прозрачного мрамора, то не спешите кричать «Вода! Вода!». Об эти скалы можно удариться, но выпить их невозможно». Это образ доступного и абсолютно недоступного прошлого, это вода-металл, когда всё видно, но потрогать нельзя. В чём смысл метафизики? Смысл ее в прозрачности. Но невозможно говорить о прозрачной вещи, если она не существует. Метафизика всегда возникает, когда о вещи можно говорить, что она есть, а в то же время её нет. Это и есть символ. С одной стороны, он есть, с другой, его нет.

— Мы опять вернулись к сладкой парочке символ-аллегория. Вот если я подумал о чём-то, нарисовал схему, а потом внедрил схему в кристалл кремния, вот и получился чип и компьютер. Аллегория рождает технику, противоположную всякой метафизике.

— Есть разница между вычислимой и невычислимой функцией. Что такое смысл как новая информация? Хорошее стихотворение можно читать бесконечно, потому что каждый раз оно сообщит что-то новое, если читатель готов это воспринять, то есть сам способен меняться со временем. Поэтому стихотворение производит смысл, то есть является невычислимой функцией. Это значит, что стихотворение нельзя заменить неким алгоритмом, который бы привёл к новому смыслу. Любой символ это невычислимая функция.

А аллегория как раз таки вычислимая функция, она не сообщает нам ничего нового. В чём корень зла в аллегории? В том, что она, не сообщая нам ничего нового, претендует на нечто значительное и даже грандиозное, как в случае с компьютером. А компьютер просто машина Тьюринга, которая по определению ничего нового не производит. Всё, что у нас существует в мире понятного, установлено в рамках вычислимых функций и машин Тьюринга, связанных с определёнными представлениями об алгоритме. Но вполне возможно, что появятся квантовые способы вычислений, не связанные с тьюринговской парадигмой. Этот прорыв будет настолько грандиозен, что трудно представить себе его последствия.

Про историю с подобием компьютера нашим нейронным сетям мозга я думаю упорно и давно, и это очень глубокая и тяжёлая для понимания история. Это всё равно, что понять, чем смерть отличается от небытия, и значительно сложнее, чем уяснить разницу между символом и аллегорией.

Дмитрий Лисин