Статья Первая

Статья Вторая

О философии Сартра

Посвящается моей жене Назаровой-Корсаковой Е. А.

В наших статьях о философии Льва Шестова была предпринята попытка представить образ данности. Несмотря на сложность этого образа для описания, нам, как кажется, во многом удалось это сделать.

Чтобы представить, что такое данность, можно либо начать с мира возможного и невозможного, либо с того, как человек изначально с данностью столкнулся. Проще всего, конечно, начать с первого. Человек живет в мире возможного и невозможного, который ему хорошо знаком. Поэтому, отталкиваясь от него, человек может понять данность. Это возможно потому, что в мире возможного и невозможного данность уже заключена, и надо только уметь ее оттуда извлечь. Такое извлечение делается при помощи того, что мы называем сведением. Почему привычный для человека мир относится к миру возможного и невозможного? Потому что то, на чем этот мир держится – основания. В мире возможного и невозможного то, что основания имеет – возможно, а то, что оснований не имеет – невозможно. Или по-другому: возможное в этом мире должно иметь основания, а раз оснований нет – это невозможно. Но в мире возможного и невозможного кроме оснований, которые представляют собой отношения, должно быть и то, к чему эти отношения применяются – данность. Получается, что человек должен «вычесть» из привычного ему мира основания, чтобы получить данность. Это и есть сведение, которое может дать наглядное представление о данности. Об этом мы писали в первой статье.

Представить данность можно не только через сведение. Можно постараться показать данность как то, что человеку открывается, когда человек открывает себя как человека. Связано это с тем, что философия Шестова имеет свою «историю». Отношения человека и данности проходят три этапа: первоначальное открытие данности; подчинение человека разуму и путь к очевидности. Поэтому-то данность это не только то, что человек может получить из мира возможного и невозможного, но и то, что связано с возникновением самого человека. Чтобы это лучше понять, важно помнить, что основания – это «некая прибавка», которую разум делает к данности. Именно эта «прибавка» – граница, отделяющая данность от мира возможного и невозможного. Но раз так, то отношения человека и данности должны быть лишены этой «прибавки», которую через посредство разума делает человек. Другими словами, человек не должен привносить в то, что ему открывается, ничего постороннего. Если «прибавка» – это то, что образует второй этап отношений человека и данности, то отсутствие такой «прибавки» – это то, что делает возможным первый этап. Итак, первоначальные отношения человека и данности, когда человек только открывает данность, можно охарактеризовать как «чистые». Именно это мы и сделали во второй статье о Шестове, когда писали, что данность это то, что открывается человеку, когда человек открывает себя как человека, открывающего данность.

***

В нашей второй статье мы обратили внимание на образ данности, который можно обнаружить в работах французского философа Ж.-П. Сартра. Правда, и у него нельзя встретить точного определения данности. Видимо, прав был Лев Шестов, когда писал, что наш язык приспособлен для разума, а не для философии. Поэтому образами, но не определениями, наполнены сочинения Шестова и Сартра.

Образы данности содержатся в книгах Сартра «Тошнота» и «Бытие и ничто». В этих произведениях философ раскрывает данность через отрицание мира возможного и невозможного, находя глубокие по содержанию метафоры.

В романе «Тошнота» Сартр пишет о данности, как о существовании, которое предстает как «быть здесь, только и всего». Чтобы понять, что здесь подразумевает философ, необходимо вспомнить слова, уже приведенные в прошлой статье: «Я существую, мир существует, и я знаю, что мир существует. Вот и все». Для Сартра изначальное отношение человека и данности это отношения «чистые». Другими словами, человек предстает как открытие данности, как знание о существовании ее. Поэтому и мир (данность) является только тем, о существовании чего знает человек. В отношениях между человеком и данностью нет места ничему постороннему, что мог бы принести в данность человек. Именно поэтому Сартр добавляет «вот и все»: нет ничего кроме человека как знания о существовании мира, и нет ничего кроме мира, предстающего как такое существование. Уже из этого вырастает «быть здесь, только и всего». Человек, являясь только знанием о существовании, в «чистых» отношениях с данностью может только установить, что бытие «здесь», открыть наличность данности перед ним. Данность именно «здесь» потому, что ее открывает человек, который ведь тоже «здесь». В то же время бытие представлено человеку как открытию этого бытия, тоже «здесь». Не только человек открывает бытие «здесь», но и бытие может быть только «бытием здесь», потому что существовать – значит быть представленным человеку. Это «бытие здесь» – первоначальное столкновение человека и данности. Чтобы это лучше понять приведем еще цитату: «Настоящее, ничего кроме сиюминутного настоящего… настоящее… это то, что существует, а то, чего в настоящем нет, не существует…».

В том же месте, где Сартр пишет про «бытие здесь», философ указывает, что «существования вдруг сказываются перед тобой, на них можно наткнуться, но в них нет закономерности». Именно таковы отношения человека и данности: человек натыкается на данность, но не может предугадать ее, знать заранее, что, где и как произойдет. Человек «натыкается» на данность потому, что нет закономерностей. Сартр писал о простых людях: «Сто раз на дню они лицезрят доказательство того, что все работает как отлаженный механизм, все подчиняется незыблемым и непреложным законам. Тела, брошенные в пустоту, падают с одинаковой скоростью, городской парк каждый день закрывается зимой в шестнадцать часов, летом в восемнадцать; свинец плавится при температуре 335 градусов; последний трамвай отходит от ратуши в двадцать три часа пять минут… Они составляют законы, сочиняют популистские романы, женятся, доходя в своей глупости до того, что плодят детей». Такие люди не «натыкаются» на данность, они знают, что перед ними появится, что ожидает их и окружающий мир. Для Сартра, и это важно, отрицанием данности был такой закономерный мир, который мы обозначаем как мир возможного и невозможного. Хорошо философ понимал и то, что разделяет данность и мир возможного и невозможного. Не зря он пишет, что существование – это «бытие здесь, только и всего». Это «только и всего» аналогично цитированному выше «вот и все». Человек находит и открывает данность, то, что существует «бытие здесь», человек является также открытием, и больше ничего. Внесение в данность всего постороннего, того, чего в ней не было до человека, того, что делает «бытие здесь» «закономерным бытием» – все это дело разума, но не человека. Сартровское «только и всего» подчеркивает именно это: человек только открывает наличность данности, разум данность изменяет. Для Сартра любая «прибавка» к данности – это ее разрушение. Вот поэтому Сартр в своем романе показывает путь человека к очищению данности от таких «прибавок». Мы не можем проследить этот путь, который мы называем путем к очевидности в этой статье. Однако остановимся на некоторых важных моментах. Но, прежде, сделаем небольшое отступление и посмотрим, что пишет о данности Сартр в своем труде «Бытие и ничто».

В этой работе мы можем убедиться, насколько сложной является задача описать данность. Великий писатель Сартр на пространстве многих страниц пытается сделать это, подбирая действительно глубокие сравнения, но вряд ли у читателя даже после нескольких прочтений сложится ясное представление о данности. Поэтому постараемся выбрать только самые ясные и точные слова.

В «Бытие и ничто» Сартр пишет не о «бытие здесь», а о том, что «бытие-в-себе есть». Для философа все либо бытие-в-себе, либо бытие-для-себя. Первое – это данность, а второе – мир возможного и невозможного. Бытие-в-себе «нельзя ни образовать из возможного, ни свести к необходимому». Или другими словами «бытие-в-себе никогда не бывает ни возможным, ни невозможным, оно есть». Мы видим, что данности противопоставляется мир, в котором одно – возможно, и даже необходимо, а другое – невозможно. Отталкиваясь от этого-то мира, Сартр старается придти к бытию-в-себе, а для этого нужно удалить из мира то, что его образует. А значит, нужно отказаться от оснований. Философ пишет, что «сущее никогда нельзя образовать из другого сущего, поскольку оно «сущее». Поскольку «бытие здесь», то есть человек наткнулся на него, и поскольку человек это только открытие бытия как того, что «здесь», постольку бытие не может выводиться из другого бытия. Фундаментальной характеристикой бытия является «бытие здесь», а не основания бытия. Ведь основания это согласованность и необходимость бытия, из которых вырастает возможное и невозможное. Поэтому-то Сартр пишет: «бытие-в-себе излишне, то есть сознание абсолютно не в состоянии вывести его из чего-либо… Несотворенное, бессмысленное, никак не связанное с иным бытием, бытие-в-себе излишне на веки вечные». Эти слова Сартра открывают нам путь к данности через отрицание оснований в мире возможного и невозможного, которое предстает в категории «излишнее». Именно такая характеристика бытия («лишнее») является одной из главных в романе «Тошнота», к которому мы и возвращаемся.

В романе Сартр пишет, что «мир объяснений и разумных доводов и мир существования – два разных мира». Мы уже знаем, в чем они отличаются: первый построен на основаниях, поэтому второй предстает как абсурдный и оснований лишенный. Когда главный герой романа сбросил с себя путы разума, то он понял про корень дерева, на который наткнулся в городском саду: «в мире нет ничего, по отношению к чему он не был бы абсурдным… Абсурден по отношению к камнями, к пучкам жесткой травы, к высохшей грязи, к дереву, к небу, к зеленным скамейкам».

Что означает эта абсурдность? Для разума абсурдно то, что не согласовано и не связано необходимостью с другим. Поэтому-то разум устанавливает прочные связи для каждой вещи, которая занимает только ей отведенное место. Именно такой мир и является закономерным, в нем уже нельзя «наткнуться» на данность, потому что все можно предугадать и понять. Абсурд же означает, что угадать и понять ничего нельзя, потому что все – лишнее. Рокантена окружала «уйма существований, которые сами себе мешали, сами себя стесняли; как у одних, так и у других не было никаких оснований находиться здесь, каждый существующий, смущаясь, с безотчетным беспокойством ощущал себя лишним по отношению к другим. Лишний – вот единственная связь, какую я мог установить между этими деревьями, решеткой, камнями». Когда человек так видит вещи, то ему открывается данность, как «быть здесь, только и всего». Сартр приводит нас к данности через отрицание оснований. Философ показывает, что в отличие от мира возможного и невозможного в данности все лишнее. Вот почему для осознавшего это Рокантена «корень, решетка парка, скамейка, жиденький газон лужайки – все исчезло; разнообразие вещей, пестрота индивидуальности были всего лишь видимостью, лакировкой. Лак облез, остались чудовищные, вязкие и бессодержательные массы – голые бесстыдной и жуткой наготой».

 * * *

Интересно, что Шестов умер в тот год, когда появился роман Сартра. Выглядит так, будто русский философ передал французскому эстафету. Правда, в сочинениях Шестова Сартр не упоминается, но это не мешает нашему предположению. И Шестов, и Сартр жили одной идеей – освобождения человека из-под гнета разума. Конечно, не всегда им удавалось четко выразить свою мысль, но, как кажется, писать о философии очевидности при помощи научных определений нельзя. Поэтому нам остается только искать образы.

Продолжение. Выпуск 5 (11) май 2012 г.