В канун нового года, довелось мне побывать на открытии Арт-Ярмарки, организованной некой студией «Бесконечность». Проект молодой, и вроде, все сделано на соответствующем уровне, даже постарались, ангажировали кое-какие говорящие имена. Но в итоге концепция ярмарки, оказывается, сводилась к банальной распродаже «от 100 рублей до 5000». И, если по серьезному, ни событием, ни выставкой, ни ярмаркой это мероприятие не сложилось. Работы – сплошная мертвичина, очевидно извлеченная из пыли кладовых художников, само собой полная эклектика. Концепция – искусства в массы (а в последние время, все чаще происходит даже наоборот), обычно характеризуется вольным словечком «китч». Да и появилось оно на уличных базарах, где голодные художники распродавали свои этюды и скетчи, чтобы заработать на бутылку пива или ужин. Вот и тут, достали то, чего не жалко, что пылилось на антресолях, а может было нарисовано за час до открытия? Что же еще можно отдать на распродажу, как ни старый, ненужный хлам? Ну, если конечно, ты, изначально, себя не оцениваешь «от 500 до 5000». Вот такая установка прочитывается.

В итоге, у Заславского две маленькие и откровенно никакие вещи – акварель и тушь, обе по 5000, за полчаса ушли. Остальное – Митьки, Колхуи на картоне и в своем репертуаре, забавные экспрессии группы «Организмы», какие-то зеркала в духе китайских или индийских сувенирных поделок, проигрыватель со старыми пластинками, мандарины на подоконнике и все. Хотя, попалось несколько более или менее интересных вещей, но все из серии зарисовок. Двадцать минут, проведенных там, пришлось развлекаться (за отсутствием других альтернатив), пытаясь отыскать картину, которую захотелось бы купить. В итоге ей оказалась висевшая так низко, что почти подметала собою пол, небольшая темпера некого Е. Бухарина – «В Мастерской».

Но, хотя, эта вещь мне даже начала нравиться, и, хотя я совершенно не могу судить о творчестве ли, искусстве ли, в материальном эквиваленте, 4000 отдавать как-то не за что. Потому что действительно не понятно – за что? Здесь я плачу ни за имя, ни за бренд, ни за провинанс, ни за идею, ни за техническое совершенство, ни за ИСКУССТВО (то самое, которое подобно парадоксу «шведской семьи» — и не поймешь что, и возможно ли, пока это не случиться с тобой, не обрушиться неожиданно, вскрывая все эмоциональные и интеллектуальные нервные зоны). Чисто за эстетическую «приятность», 4.000 – для меня, слишком – можно найти вещь попроще. Можно нарисовать самостоятельно, нечто в таком духе; можно, исходя из бюджетных соображений выбрать подходящую открытку Херста (правда, имеющую природу уже сотой аутентичности, но этой «аутентичностью», все же, признанной); можно купить постер; можно пройтись по Невскому, там где продают гладенькие, выхолощенные картинки (как правило, все те же репродукции с фотографий), или даже зайти в «Яркий мир» и напечатать Ван Гога на холсте, любого нужного размера и формы – дешево, но сердито+) Выбор огромен, как в гипермаркете. Вопрос: зачем?
Может ли вообще произведение быть куплено, без учета инвестиционных или банально статусно-спекулятивных соображений? Серьезное коллекционирование оставим в покое – за этим должно стоять куда больше чем азарт, собирательство или акт приобретения.
Одна моя знакомая, как-то, узнав, что я имею диплом искусствоведа, очень обрадовалась, и долго допытывала, где можно было бы раздобыть картины для детской, не очень дорогие, чтобы уложиться в ремонтный бюджет. Она, почему-то, настаивала на африканской тематике и непременном изображении тигра, льва или жирафа, полагая, что в силу своей квалификации я должна ей помочь. Вот он – мой профессиональный долг на ниве искусства, глазами «масс». Вот вам и само искусство, и весь пресловутый рынок, и проблемы их трудных взаимоотношений.
Искусство может быть продано, и высокое и низкое, и китчевое и изящное, но главный вопрос, связанный с этой операцией, не в том какими критериями руководствоваться при заключении сделки, а самом исходном риторическом – что есть искусство? Потому как, хотя директивная, сомнамбулическая ненасытность современного консьюмеризма и не берет это в расчет, но все же важно, ЧТО именно ты покупаешь. А в данном случае, даже важнее – в каком качестве. Иными словами вопрос не в том — «искусство ли это, или яичница» и не в том — «брать или не брать», а в том – ЧТО именно ты берешь. Заплатив за банку супа Кэмпбелл (обыкновенную такую доУорхолловскую банку, наполненную консервами ординарно пищевыми, а не концептуальными), ясно понимаешь, что и зачем. Покупая «унитаз» Дюшана, еще сомневаешься, но, впрочем, не долго, ведь тут тоже, все довольно прозрачно: во-первых, и это самое главное, его можно использовать обычным способом. А во-вторых, и это вам предлагается в качестве мануала или бонуса, если вы хотите использовать его как произведение искусства, у вас есть исчерпывающая дискрипция на этот счет. Покупая такой «унитаз», вы покупаете манифест, ведь книжная торговля и идейные патенты никого не смущают? Преобретая Херста, вы точно также покупаете имя и статус. Но с менее публичным, публицистичным и концептуальным искусством, все гораздо сложнее. Как бы не старалась западная цивилизация его хрестоматизировать, встроить в системы рационалистических алгоритмов, оно, всегда остается феноменом, субстанцией неопределенной априори, рубежом на грани материального и метафизического, эмпирического и трансцендентного, субъективного и объективного, наконец. Собственно, эта неопределимость (и неопределенность), является, по сути, идейной фабулой и формулировкой искусства. Так может ли искусство выступать в качестве товара? Все просто – да, искусство может быть продано и может быть куплено, как любая другая вещь материальной реальности. А вот то, в каком качестве оно будет купленопродано, каким содержанием оно, или даже сам акт купли-продажи, будет наполнено, категория рефлексии уже совсем другого порядка.
Рынок должен быть универсализирован критериально-категорийными алгоритмами. Искусство этой операции не поддается, зато вполне – объект искусства. И, если же искусство, как явление чисто физическогоэмперического пространства, на всех основаниях выступает участником торгово-рыночных процессов, то с каким мерилом к нему подходить? Сегодняшние практики ведущих аукционных домов и бесчисленных агентов, инвестиционных координаторов и атлантов финансового истеблишмента, остаются весьма расплывчатыми, и, кажется, по большей части основываются лишь на непоколебимом принципе рыночной природной дикости – торги, остаются торгами. Но это нисколько не проливает свет на изначальный вопрос. Ввиду всей риторичности его софистики, совсем не кажется вычурным, уже ставший по своему нарицательным, подход Целкова (а ведь еще до него подобным методом пользовался Верещагин с его «Пленными», и наверняка кто-то совсем до и до) с его рублем за квадратный сантиметр холста, во всяком случае, он представляется абсолютно логичным, обоснованным и, главное – универсальным.
Рынок в искусстве, или искусство на рынке, существовали всегда, так же глубоко архаичен фабричный подход Уорхолла, – заказы, гильдии, артели, мастерские и подмастерья, агенты, дилеры, галереи, аукционы и скупщики – весь фабрично-рыночный процесс. Не говоря уже о том, что вообще-то искусство изначально и вышло из ремесленнической сферы, даже никогда и не выходило из нее полностью. Но почему же так актуальна проблема рынка именно сейчас? В рынке ли вообще дело? Я не знаю, что ответить, кроме как банально – рынок здесь не причем (более того, я полагаю, его позицией полезной и необходимой для развития какого бы то ни было искусства — двигатель прогресса, как-никак), краеугольный камень консьюмеристского парадокса — лишь пресловутый постмодернистский коллапс. Или как раз, коллизия заключается не в рынке, а в его отсутствии. Вот ведь как получается – начавший, было, формироваться у нас цивилизованный арт-рынок иссяк в баталистских метаморфозах мировых войн, монополистская советская система развалилась, и времена заказов ушли, и сама парадигма всяческих СХ, ТО и пр. осталась не удел, и сама институциональная роль художника стала под вопрос, а в след за ней и роль реципиента. И пришел новый рынок, но пришел в базарной спешке, и не сложился еще толком, и мандаты не предъявил и новый критериальный закон не сформулировал. А положение это, ведь касается не только области искусства. Последнее лишь отражает ее. Проблема конъюнктуры сегодняшнего искусства, в том, что его слишком мало, оно есть, но утратило свою пассионарность, и даже уже актуальность, не может найти свою идентичность, место, цель, а уж тем более как-то проиндексировать себя само. Отсюда растерянность и художника, и зрителя, и критика, и продавца, и покупателя, и вся паника внутри и вокруг современных арт-процессов. Но, впрочем, это тоже, уже совсем другая сказка.
У меня на стене долгое время висела большая яркая картина, написанная отцом моей подруги, отданная мне, так скажем, на «передержку». Она задавала определенное настроение, заполняла, вернее, наполняла, пространство. После того как ее забрали, эта стена осталась пустой. И это отсутствие, эта пустота начала меня преследовать. Хотя я сторонник разумного минимализма в вопросах накопления личного барахла, тем не менее, загорелась дурацкой идеей – найти новую картину. Изначально, вопрос стоял не совсем так – не имея никакого, совершенно, опыта в этом деле, я думала картину «купить». Моей целью стали небольшие галереи, лавки, куда домохозяйки приносят на реализацию свои поделки, многочисленные сетевые каталоги – к слову, были там достойные вещи, художники и «по карману» и «по душе», но, тут-то впервые и возник этот вопрос из старой песни про «овечку» — кому это надо? А, вернее, снова – а ЧТО я хочу приобрести?
Вот тогда стало понятно, что если продать можно все что угодно, то «купить» – это жанр уже совсем другой природы. В моем случае это означало, что картину купить невозможно, ее нужно найти, нужно чтобы она нашла меня. Тоже самое происходит с книгой – ее можно приобрести и поставить на полку, можно раскрыть и прочитать, можно потом, удовлетворяя тщеславные амбиции, обсуждать ее скучным вечером, но чтобы все это имело какой-то смысл, чтобы прочтение стало актом не поверхностно интеллектуальной штудии, а раскрылось как приобщение к искусству, как трансцендентное взаимодействие, ведущие к необходимой инверсии, должен присутствовать одни единственный, непредсказуемый фактор – книга должна ПОПАСТЬ (при том совершенно не обязательно должна быть КУПЛЕНА) в руки, попасть именно в тот момент, в то состояние, в тот мыслепоток, который раскрыл бы «вещь в себе». Эту интеграцию заранее вычислить невозможно, как невозможно просчитать ее при создании самого произведения, просто потому что искусство не является объектом, а всегда тем, что происходит «между». Чтобы приобретение картины (уже не покупка), имело должный смысл (для меня), это должна быть «моя» картина. Искать такое «мое» целенаправленно, бесполезно, так же как намереваться найти «место под солнцем» или «брак по любви и до гроба». И если, все же, произведение, в подразумеваемом качестве, и имеет какие-то спекулятивные стратегии миграции, то, мне видится самым оптимальным здесь вариант дарения – перехода его непосредственно из рук творца. Тогда, во всяком случае, сам акт перемещения картины в пространстве, превращаясь в самоценный жест, обретает новую значимость. Сам по себе, он может активировать ту самую инверсию, вскрывая нервную ткань глубоко личных, психологических, экзистенциальных коммуникаций «между». И картина, в таком случае, уже не выступает банальной вещью или товаром, даже чисто эстетическим продуктом, но феноменом обмена другого качества, своего рода инкарнацией рафинированного эйдоса. Не содержательной сущностью, а чистой идеей между субъектами акта ментально-пространственной трансформации, своего рода рукопожатием. А это уже принципиально иной статус «артефакта», выходящий за рамки искусства и продаж как таковых.
Подводя итог, могу сказать, что ту самую осиротевшую мою стену над диваном, все еще (теперь уже) украшает пустота. И с ярмарки я ушла «налегке». И по-прежнему не представляю себе, что и зачем можно купить (исключая интеллектуальные намерения коллекционеров или статусные ли, финансовые ли спекуляции инвесторов) в качестве (или под видом) искусства.