О чем же, уважаемые читатели, столь нашумевшая в литературном мире новая повесть известного российского писателя, нашего земляка, Валентина Григорьевича Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана»? Какие исторически и житейски важные проблемы в ней освещаются автором?
Давайте вместе попытаемся разобраться, прочитав внимательно это глубокое по философским наблюдениям и выводам произведение, удивительно ярко, в соответствии с исторической правдой, воссоздающее на страницах повести последние 15 – 20 неутешительных лет жизни в России для ее коренного населения.
С самой первой страницы повесть захватывает нас неподдельной, нарастающей тревогой, вызванной  предчувствием ожидаемой главной героиней беды. Чует материнское сердце Тамары Ивановны, – произошло что-то ужасно непоправимое для судьбы ее дочери в этот роковой час ночи. И она не находит себе места.
«Кухонное окно было над подъездом, над его визгливой дверью, голосившей всякий раз, когда входили. В том нетерпении, горевшем огнем, в каком находилась Тамара Ивановна, она бы услышала звук двери из любого   угла, даже из спальни на другой боковине квартиры,  где уснул муж, но уже несколько часов продолжала стоять у окна, точно вытянувшаяся струна, направленная в улицу и ожидающая прикосновения. Но там было темно и глухо… Тамара Ивановна была так напряжена, и сама пугаясь продолжительности накала внутри, до сих пор не испепелившего ее, что заметила бы любую тень в черном до темна сквере и услышала бы любой скрад шага из-за угла, если бы они только явились… С  улицы, загороженной и приглушенной спящими домами, поначалу еще пошумливали машины… теперь и там всё замерло. Самый глухой час ночи, наверное, уже больше трех…

Слева направо: поэт Юрий Перминов, писатель Валентин Распутин, писатель Владимир Корнилов. Во время Дней Русской духовности и культуры в г. Иркутске

Как же все-таки по-разному устроены мать и отец, – горестно думала Тамара Ивановна, – разве она смогла бы уснуть? В детях, может, и есть половина отца, да только малая она, эта половина, без вынашиванья и без того вечного, неизносимого присутствия в своем чреве, которое чувствует мать…И не сердце одно болело теперь у Тамары Ивановны, а вся она превратилась в сгусток боли…»
Переживая вместе с героиней ощущение надвигающейся беды, мы видим насколько глубоко писатель проникся чувством сострадания к человеческому горю, как психологически точен здесь и выверен его литературно художественный язык, дающий сравнительную оценку между материнскими и отцовскими чувствами.
Эти же самые чувства неизбывного горя недавно пережил  и сам Валентин Григорьевич Распутин, потеряв в авиакатастрофе под Иркутском свою дочь.
Что же произошло в эти нескончаемые для Тамары Ивановны часы ожидания с ее дочерью Светкой? И каковы были в их семье нравственные устои, предостерегающие любую беду, произрастающую на почве бездуховности и меркантильных интересов?..
На эти и другие животрепещущие вопросы, поднятые в данной  повести и попытаемся в дальнейшем ответить.
Для этого, уважаемый читатель, представим портретные характеристики героев,  связанных друг с другом теснейшими кровными узами до момента надвигающихся на семью потрясений, а также воспроизведем ту социальную атмосферу, в которой произошли эти трагические события.
………………………………………………………………………….
«Муж называл Тамару Ивановну телеграфисткой. Она и верно начинала в городе с того, что работала после курсов на телеграфе и усвоила, не будучи от природы словоохотливой, чёткий и сжатый стиль разговора. На болтливость она смотрела как на распущенность…и попервости, как сошлись, нередко с удивлением и даже некоторой завистью к несвойственному ей таланту, останавливала Анатолия, любившего пускаться в длинные рассуждения:
– Удила бы тебе от уздечки под язык, чтобы поменьше молол! Гнёт бы какой, чтобы он усталь знал, не балабонил, как заводной, – и прищуривала свои красивые карие глаза, видя, казалось, всю гору мякины, которую мог он намолоть, если не остановишь.
Он тоже не оставался в долгу:
– На меня уздечку, ладно, уздечку, а тебе подрезать бы его маленько, язык-то твой, – подрезают же ребятенкам в детстве, когда он врастает в гортань, как полено. А эту девочку упустили, она только и знает, что тпру да ну!
Из этого диалога мы видим, насколько теплые отношения, в которых есть место пониманию шутки и житейского юмора,  сложились у Тамары Ивановны с ее мужем с самого начала их семейной жизни…
………………………………………………………………………….
«Отец Тамары Ивановны Иван Савельевич Радчиков прошел войну счастливчиком: два ранения и оба легких, домой вернулся в целости-сохранности, жену взял из деревни неподалёку, из Чичково, об этой деревне говорили, что там девки «чичкастые». Он умел все – и плотничать, и слесарить, и выгнуть лодку, и управляться с любыми машинами, и брать зверя, и прийти ему на помощь в тяжелые снежные зимы, и ночевать в снегу в клящие морозы, и сложить печку, и затянуть песню. Сын такого же многорукого отца, он перенял от него умелость и сметку с той же наследственной легкостью, как черты лица. Был несуетлив,   приглядист,   учил  дочь:  «Ты  сначала  нарисуй
себе в голове, что надо сделать, до всякой загогулины нарисуй, а уж после берись без оглядки…».
«Мать была верующей, правда, без икон и молитв, но имя Божье в обиду не давала и поминала его часто. «Богу надо показаться послушницей, – внушала, – чтобы он заметил и взял тебя под защиту». «Но как же Бог может всех нас знать», – спрашивала Тамара в задумчивости. – Ведь нас много, прямо сплошные тыщи». И тут встревал отец. У него было свое объяснение небесного учёта земных дел. «А мы все ходим воду пить на реку…Без реки, без Ангары нашей никто не проживет. А все реки мимо Бога протекают.  Он в них смотрит и, как в зеркало, каждого из нас видит, Поняла?..»
По характеру мать была женщиной упрямой, вспыльчивой, от нее «летели искры», и отец не однажды острил, что ему спички не нужны, «дети, где мои папиросы, прикуривать буду от нашей Степаниды Петровны…
Характер у Тамары Ивановны был материнский, но как бы обработанный отцовскими инструментами… И все же там, внутри характера, находился кремень. С годами она научилась управлять своим настроением, оно не вспыхивало и не взрывалось разом, как молния и гром, а натягивалось, подобно мороку постепенно и шумело без накала…».
В двенадцать лет Тамара  «хорошо стреляла из тозовки и берданки, в четырнадцать села за руль лесхозовского «уазика», через год освоила трактор, сначала колёсный «Беларусь», затем гусеничный ДТ-54… В школе ей было неинтересно…Там она отбывала повинность, которая чем дальше, тем становилась тяжелей…».
В детстве, бывало, забравшись летом на сеновал, Тамара много читала. Особенно запала ей книжка о молодых телеграфистах на войне. И в телеграфистки пошла она из-за     того,     что    ей    очень     захотелось     посылать «в прекрасное эфирное пространство что-то такое сокровенное, личное, несказанное, отчего вознеслась бы сразу и расцвела вся ее неказистая жизнь…».
Как видим из иллюстрации детства Тамары Ивановны, душа ее была полна романтических мечтаний, тянулась к нравственно высокому, недосягаемому.
«Она рано убежала из деревни, еще и семнадцати не исполнилось. Все они рвались тогда в город, как бабочки на огонь. Сгорали одни сразу, в первые же годы, другие позже… Тамара Ивановна могла считать себя везучей – при надежном муже и неиспорченных детях… Она продвигалась вперед неторопливыми и выверенными шагами, выстраивая свою  судьбу, как крепость, без единого серьезного ушиба, только дальше и дальше…».
Как и повелось издревле на Православной Руси для начертанной  женской  доли уготовано было одно высшее предназначение: «Родилась девочкой – значит должна была, в свою очередь, рожать, обихаживать и воспитывать детей, натакивать их на добро…».
Эту житейскую мудрость Тамара Ивановна сама впитала еще с молоком матери…
Но помимо нравственных истоков, из которых  формировалась душа, не маловажную роль в ее судьбе сыграл и житейский опыт.
Поэтому, когда ей наскучила работа телеграфистки в городе, состоящая из передачи телеграмм с однообразными текстами поздравлений со свадьбами, юбилеями, днями рождениями, соболезнованиями по поводу смерти, Тамара Ивановна недолго размышляла о выборе будущей профессии, а сразу решила пойти на курсы шоферов, по окончании которых «устроилась на автобазу облпотребсоюза, где и встретилась с Анатолием Воротниковым, своим будущим мужем…
В шоферах ей нравилось. Любила она, когда в дороге на нее оглядывались – женщин за баранкой тяжелых машин тогда было раз-два и обчелся… Во встречном потоке машин парни в   мгновенном ухажёрстве   вскидывали     дурашливо руки,     округляя глаза, сигналили, а пожилые, с большим стажем, водители, должно быть, фронтовики, одинаково склоняли головы и прикладывали руку к  виску, отдавая честь. Нравилось ей это дорожное братство людей, занятых важным делом…».
Потом, по мере рождения детей, Тамаре Ивановне пришлось сменить эту, освещенную романтикой трудовых буден профессию на более обыденную, но не менее важную – растить и воспитывать детей. И она устроилась нянечкой в детский сад, где  ее бескорыстная работа с детьми помогла ей дорасти до заведующей детсада…
………………………………………………………………………….
Когда произошли кординальные перемены в жизни, и она покатилась «с высокой горки, грохоча, кувыркаясь и разбрасывая обломки», Дёмин,  друг Анатолия, ушел с автобазы. Сначала «поработал где-то снабженцем, а теперь имел свой киоск на центральном рынке и торговал всяким шурум-бурумом от электролампочек и краски до запчастей к автомашинам…»
Анатолий же остался на базе, на которой проработал пятнадцать лет и в последнее время «всё реже и реже выезжал в рейсы, да и то пустяковые, возвращался обратно – стыд сказать! – то  с дровами, то с навозом, а то и совсем порожняком. Терпел, терпел и дотерпелся до того, что выставляли его теперь на улицу. Отрубалась безжалостно за ненадобностью не только часть жизни, но и часть души».
…………………………………………………………………………..
Что касается детей Тамары Ивановны и Анатолия, то они росли в хорошей, работящей семье, окруженные заботой старших, где воспитание основывалось на исконных православных традициях с крепкими нравственными устоями, включающими в себя основополагающие, жизненно важные, принципы уважения и почитания родителей и близких сородичей, чей жизненный опыт, как мы видим, связан со многими эпохальными потрясениями…
«Светка росла слезливой, мягкой, как воск, любила приласкаться, засыпать у матери на руках, сказки позволяла читать только нестрашные… Была чистюлей и аккуратисткой, в ее игрушечном уголке каждая тряпочка знала свое место и каждая кукла вела разумный образ жизни, не валялась где попало с растопыренными руками и ногами…
В детстве она мало читала и развивалась какими-то собственными, вызревшими в ней впечатлениями, подолгу затаенно и чутко прислушивалась к  ним, медленно, в такт чему-то, поводя красивой головкой с закинутыми за спину пшеничными увязками кос. Знала много песен, и народных, и под народные, ее обучала им Бабушка Евстолия Борисовна, мать Анатолия…».
После девятого класса Тамара Ивановна забрала Светку из школы, так как та «нацелилась на курсы продавцов… Потому и нацелилась, что все кругом, вся жизнь перешла в шумный липкий базар…». Забрала из школы – и не спасла дочь от подстерегающей ее беды.  «Где она, мать была, почему не сообразила, что выйдет девчонка с курсов – будет ей только шестнадцать, на работу ее, малолетку, не возьмут…».
«Иван в малые годы был более самостоятелен и умел настоять на своем. Захочет чего – вынь да положь ему… С трех лет он басил, да так по-мужски, будто голос из мехов выходил. Но, заявив о себе, голос опал, сделался почти как у всех мальчишек, и все-таки покрепче, потуже, в тон характеру.
К неполным пятнадцати годам Иван поднялся в высокого и красивого парня… Лицо у него было чуть вытянутое, голову носил высоко, глаза  смотрели внимательно, без спешки…». К одежде и к еде он был абсолютно равнодушен. Но худым не был… Не отказывался помогать родителям ни  на даче, ни по дому.
«Тамара Ивановна, полагаясь на самостоятельность сына, меньше беспокоилась за него, чем за Светку… Иван, как и все подростки, ходил на дискотеку, но она не захватила его… не проникла в дом и не загремела на все пять этажей, как исчадие ада. Всё, во  что фанатически бросаются другие, его настораживало. В школе все учили английский язык, чтобы  проложить им дорогу к красивым и сытым занятиям, он среди всего четырнадцати таких же «поперечных», ходил во французскую группу…». Не принял Иван душой и порнофильмы, которые с горящими глазами смотрели в «учебных целях» его сверстники. Сходив за компанию раза  два, он с брезгливостью почувствовал какую-то внутри себя  «морщь и стыд»… и больше не пошел…  Стыдливостью Иван напоминал мать.
Он был любознателен, особенно к вопросам языкознания. Умел доходить в своих размышлениях над словами до их  корневой, исторической сути и это во многом помогало ему постигать первородность и богатство родного русского языка. И свою будущую учебу он связывал с этим родом занятий.
В школе Иван учился хорошо, но в «круглых отличниках не ходил».  Он внимательно приглядывался к жизни, и это помогало ему правильно сориетироваться в ней. Из своих наблюдений он «приметил, что к отличникам относятся с недоверием, как к чему-то несамостоятельному. Велят стараться – они и стараются до потери личности…ради пятёрок».
Далее Распутин,  проецируя свои мысли, схожие с мыслями героя, не только вскроет в них всю порочность этой системы образования, но и наглядно покажет плоды «новых» веяний. Видя всю фальшивость знаний, обретаемых в школе отличниками методом изнурительного заучивания, а не постижения самой сущности предметов, писатель замечает: «В круглых пятерках – несвобода, или, вернее, охраняемая свобода, как в заповеднике. Вот почему когда сняли все ограждения и вырвалась на волю дикая свобода, отличников почти не стало. В школу ворвался преобразившийся Гаврош с сигаретой в зубах, в грязной заграничной куртке с незнакомыми буквами по груди и спине, отодвинул от стола учительницу и крикнул: «Айда, ребята, там стреляют, там делай, что хошь!» И ребята посыпались из-за парт, собираясь в отряды, шныряющие по вокзалам, рынкам и помойкам, обживающие чердаки и канализационные ходы…В школу, как новую мебель, натащили новые предметы для инновационного образования, появились учебники с откровенными картинками, инструкторы «здорового образа жизни», который начинался в младших классах с уроков рукоблудства, подсовывали ребятишкам ангельского возраста учебные пособия, на которые лучше бы не глядеть лет до восемнадцати, а если ты нормальный и здоровый человек, то лучше бы и никогда не глядеть из чувства омерзения к тем, кто навязывает свои пороки для всеобщего усвоения…В школе ребятишки растлеваются изысканно, сладкими голосами, со ссылками на непререкаемый авторитет заграницы, по правилам и инструкциям «передовых методов», или      утвержденных министерством образования…Родная история, литература превратились в бросовые, третьестепенные предметы…Зато без валеологии, науки растления, никуда и никак…».
Из этого примера видно, с какой иронией и сарказмом освещены писателем происходящие в системе образования «реформы», касающиеся в будущем «коренного переустройства»  России.
 С какой тревогой за будущее подростков звучат у В.Г. Распутина в повести выше приведенные строки, характеризующие нынешние «реформы», в которых выхолащивается, выветривается   из образования  почти  всё исконно русское, православное, на чём прежде основывалась мощь и культура государства российского…
А вот еще пример всеобщей бездуховности, хлынувшей из заграницы в нашу православную вотчину из средств массовой информации:
«Тамара Ивановна тогда только что пришла работать после детсадика на почту, и вид привозимых почтарям из типографии и с вокзала красочных газет с неслыханными историями и невиданными  картинками, ее потряс.  Журналы шли не лучше; на обложках книг, продаваемых здесь, на почте, торчали красотки с задранными ногами и презрительными ко всему свету ухмылками…
В первые годы  Тамара Ивановна от бессилия, от невозможности загородиться, убежать от этого бурлящего, кипящего нечистотами потока, на гребне своем вздымающего издевательское ликование, впадала в слёзы…Но надолго слезами спасешься? Слезами, что ли, можно изгнать заместившего всё и вся, превратившегося в родителя, учителя и государственного служащего, бесстыдство?..
И все чаще в поисках крепости, где можно было бы найти спасение, вспоминала Тамара Ивановна свою деревню» на берегу Ангары с ее чистой водой. Недаром у них  в деревне, когда случались какие-либо невзгоды, философски изрекалось: «Всё Ангарой пронесет», – и детство, и старость, и радость, и горе».
Другая, не менее актуальная проблема, поднятая  Валентином Григорьевичем Распутиным в повести «Дочь Ивана, мать Ивана», – это колонизация России выходцами из Кавказа и государств азиатского континента, которые не только подчинили себе на рынках  торговлю, но и осели хозяевами на нашей отеческой земле.
Иллюстрацией тому служит эпизод, характеризующий  острую наблюдательность Ивана за происходящими в жизни переменами.
«Днем он шел на рынок с «колониальными» товарами и, пристроившись в сторонке, подолгу наблюдал с каким-то странным наваждением за улыбчивыми китайцами и мрачными кавказцами, раскидывающими паутину, в которую уж как-то слишком легко и глупо попадались местные простаки…». Он многое  научился замечать…По его наблюдениям «китайцы хитрее, кавказцы наглее, но те и другие ведут себя как хозяева, сознающие свою силу и власть. В подчинении у них не только катающая тележки местная челядь, с которой они обращаются по-хамски, но и любой, будь он даже семи пядей во лбу, оказывающийся по другую сторону прилавка. Эта зависимость висит в воздухе, слышна в голосах и видна в глазах. И те, и другие ощущают ее. Кровь, разносящая импульсы, доносит, кто есть кто…».
Немало страниц отведено писателем проблемам бесправного, нищенского существования стариков и детей при нынешней власти.
С чувством глубокого сопереживания читаем мы строки, свидетельствующие незащищенность  стариков от лихоимцев, обличенных властью.
«Пожилой, с трещинками, задиристый голос от той стены, возле которой держалась Тамара Ивановна, заинтересовался старушкой:
– Что, бабка, за пенсией пришла?
– За пенсией? – она, должно быть, так много думала и говорила о пенсии, что и не удивилась вопросу. Лишь чуть  замешкалась с ответом: – В тюрьму проситься  пришла.
– А чего в  нее проситься? Ты, бабка, туда не торопись.
– А жить негде. Выдавливают меня из фатеришки.
«Новое»  время, или точнее «безвременье», сумело породить целую армию мошенников. И подобные случаи, как вышеописанный, нередки, когда предприимчивые аферисты в сговоре с властью выселяют неграмотных в юриспруденции, немощных стариков из собственных квартир.
И причину этого духовного упадка писатель видит в утрате своих исторических родословных корней.
Отсюда и другие, постигшие наше современное общество, социальные беды – это многомиллионная детская беспризорность и не менее многочисленная армия людей без определенного места жительства со своей философией и образом жизни.
Одним из таких представителей является старик-свидетель из малосемейного общежития, где и разыгралась трагедия со Светкой.
«А ведь ему всё нипочём, – с завистью подумал Анатолий. –  Ни угрызений, ни уныния, ни заботы о завтрашнем дне – ничего. Что же это – бесстрашие теперь такое перед сломанной жизнью, инстинкт самосохранения или слепое и глухое вырождение без всякого чувства вины и жалости к себе?..»
Глубоки размышления Анатолия, отражающие позицию самого автора повести, и о социальной раслоенности общества.
«В одних газетах бедные жалуются на свою судьбу, вспоминают прежние времена и порядки, клянут реформаторов; в других говорят на каком-то странном диалекте, который невозможно понять, – будто Россия, ободранная  и кровоточащая, осталась только для бедных, а для богатых это совсем иная страна, ничего общего с прежней не имеющая… И нет, и не может быть между ними согласия, только глухая вражда…У богатых даже солнце свое, отдельное от бедных, – на каких-то экзотических островах – отнятое и вывезенное из рая; у них народились фантастические вкусы: играть в футбол они летают на Северный полюс, для прогулок в космос нанимают в извозчики космонавтов, любовницам дарят виллы в миллионы долларов. А бедные между тем спорят, ходить или не ходить им на выборы, и, в сотый раз обманутые, все-таки идут и голосуют за тех, кто тут же о них забывает. Эти два разных мира разнятся не только богатством и бедностью и вызванными ими инстинктами…Но ни там, ни там нет согласия и внутри себя – у одних от непривычки к неправой роскоши, у других от непривычки к нищете. И никто не знает и знать не желает, удастся им когда-нибудь притереться друг к другу и стать одним народом …».
Отчужденными от народа изображает Распутин в произведении и  органы правосудия.
В прокуратуру на этот раз «Тамару Ивановну и Светку вызвали вместе…Следователь, Цоколь, сидевший за столом, спрашивал и записывал показания Светки шариковой ручкой. Предупредив ее и Тамару Ивановну об ответственности, сказал им о правах и обязанностях…
Девушка рассказала, как встретила этого парня, азербайджанца, по имени Эльдар еще в четверг… Он и раньше преследовал ее на рынке. А так как Светка не могла найти постоянного места работы, то он обманным путем и заманил их с Лидой в малосемейное общежитие, якобы, для знакомства с братом, который сможет предложить им место на рынке.
Тут она подошла к самому страшному, случившемуся с ней в ту трагическую ночь. На заданный вопрос, она «неживым голосом отвечала: «Я боялась, он грозился убить». Вопросы продолжались, продолжались и ответы. После одного из ответов, совсем уж неслыханного, молния сверкнула в голове Тамары Ивановны, возвещая конец ее терпению, – она стукнула кулаком по столу, вскочила и для себя же, для себя, не для кого другого, крикнула в нестерпимой муке:
– Да как это можно?! – и выскочила в коридор.
……………………………………………………………………..
Сколько унижений пришлось вытерпеть Светке и ее родителям, пока следственные органы районной прокуратуры вели дознание.
Не зря сатирической дается Валентином Григорьевичем  характеристика и самого здания прокуратуры, внутри которого, якобы, вершится правосудие.
«Всё тут существовало во имя преступления, для того, чтобы распутать его, или, напротив, запутать, снять с него мерки и назвать его точный размер, по которому и определяется мера наказания. Не будь преступления, не было бы и этого учреждения…Конечно, и здесь, как и всюду и везде, не обходилось без собственных правонарушений, но они были вторичными, происходящими от сомнительного или уж бессомненно неправильного использования служебного положения, носили умозрительный характер и делались без шума, шито-крыто…».
Оценив во время «хождения по мукам» в дни следственного дознания всю несостоятельность системы правосудия с ее подкупами и взятками и дойдя из-за этого до последней черты человеческого терпения, Тамара Ивановна решается сама  вынести насильнику дочери  приговор, вызревший в ее материнском сердце.
«Коридор был почти пуст… Дверь к прокурору прикрыта и безмолвна. Тамара Ивановна с безжизненным спокойствием подала ее от себя…». Там она увидела того, кто ей был нужен. Это был тот самый азербайджанец, который надругался над ее несовершеннолетней дочерью. «Всё сжалось и напружинилось в ней до предела; казалось, еще мгновение, и она бы …взвилась в воздух, но за  это мгновение она успела поднять к груди сумку», в которой был спрятан изготовленный ею обрез, и произвести смертельный выстрел.
Так свершилось одно из праведных материнских возмездий, вобравших в себя все накопившиеся горести и беды, неминуемо случавшиеся доселе из-за незащищенности   нашего нынешнего бытия от подонков и негодяев органами правосудия и власти. Этот  взрыв в  материнском сердце сам по себе переполнил чашу многолетнего народного терпения и выплеснул его наружу…
 С этих народных позиций и дает оценку случившемуся писатель. С чувством сострадания повествует он далее о судьбе главной героини повести.   
«Об этой истории много говорили. Душою жалели Тамару Ивановну, осуждали за превышение…За превышение чего? – материнских и человеческих чувств, за превышение чувства справедливости? Но как еще можно противостоять бешенному разгулу насилия и жестокости, если государство своих обязанностей не исполняет, а правосдудие  принимается торговать законами, как редькой с огорода? Тамару Ивановну жалели и втайне оправдывали».
Заканчивая свое повествование, опирающееся на  собственные размышления и иллюстративные примеры из повести В.Г. Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана», хочется отметить следующее: в данном произведении подняты  и ярко освещены писателем очень многие, требующие незамедлительного решения, проблемы, с которыми мы столкнулись в последнее двадцатилетие во время этих безумных над Россией эксперементов, называемых «перестройкой».  Враз открылись все шлюзы, сдерживающие доселе нравственные и духовные устои общества, – и хлынули сплошным грязным потоком навязанные нам заграницей суррогат культура и «новый», насквозь пронизанный барышничеством и вседозволенностью уклад жизни.
И многие люди, не имеющие в душе православной крепости духа, рабски спасовали перед этим натиском необузданной стихии, копившейся десятилетиями в недрах капитализма.
В заключение, снова обращаясь к творчеству Распутина, важно отметить следующее: «Литература чувствительна к будущему, она как животное, загодя охваченное тревогой от приближающихся подземных толчков. Достоевский за полвека до коммунизма предсказал его в таких подробностях, какие коммунизм и сам в себе не подозревал. Отказ от собственной цивилизации и вековых национальных ценностей предвещал для России неизбежные потрясения, но что они будут такими, какие случились, мы боялись подумать. А следовало. Человек, в нравственном и духовном понятиях теряющий свою теплокровность, опасен. Ослабление родственных связей, равнодушие, эгоизм, при всё нарастающей кучности, всё большая отдаленность друг от друга замечались литературой давно…
Но литература – тоже теплокровное понятие, у нее одна цель – помочь человеку, дохнуть на него при чтении книги теплом и добром. Что теперь предупреждать читателя о бедах! – он ударился так, что на него больно смотреть. Ему нужно помочь верой в Россию и народ…».
«…От легендарного Китежа до легендарного Беловодья протянулась вечная Россия, еще не найденная нами, недостроенная, в полной мере не обретенная, но не устающая звать нас к себе, нас, блудных детей своих, то приникающих к ней, то кидающихся искать ее за горизонтом, в то время как она всегда была в нас и рядом…».      (Валентин Распутин)

Данные философские размышления, из ранее написанных В.Г. Распутиным статей, в полной мере отражают всю суть событий данной повести. Это образец высокого литературного мастерства и патриотизма писателя, который своей гражданской позицией будит в сознании опустошенного «реформами», но не согнувшегося, не вставшего на колени народа, веру в будущее России, в ее созидательные силы. И эти силы в повести уже заявили о себе. К ним можно отнести Тамару Ивановну, ее мужа Анатолия,   подрастающего и набирающегося жизненной мудрости их сына Ивана, а также друга семьи Воротниковых, Дёмина, который не растерялся, когда  «жизнь покатилась с горки», а завел свое собственное дело…
Как видим из прочитанного, герои данного произведения, не пассивные созерцатели жизни, а люди, активно участвующие в ней, пристально приглядывающиеся за происходящими в стране переменами и дающие им не всегда лицеприятную оценку.
Примером тому могут служить наблюдения Тамары Ивановны после освобождения из колонии. «Отваливались на сторону придорожные перелески, то раскрывая, показывая полевые глубины со стернёй, торчащими из земли капустными кочерыжками и валами черной пашни, то смыкаясь, двигаясь в непрерывном медленном танце, пригибаясь и расправляясь в рост. Значит, засевались все-таки поля, значит, собиралось что-то с них и опять готовилось к засеву. Значит, кроме «купи-продай» и «украдь-сбудь», сохранились все-таки и серьезные, рабоче-крестьянские, занятия, а не одно только дуроломство…Или это ничего не значит? Не китайцы ли выращивают эту капусту, не кавказцы ли скупили эти поля? А до того местную власть купили, как морковку?»
Не менее глубоким смыслом поражают нас наблюдения главной героини за лицами людей в колонии и на воле. «В колонии,  всматриваясь в лица своих подруг по несчастью, Тамара Ивановна пыталась понять, есть ли отличие между ними и теми, кто на воле, а если есть, в чём они? Их не могло не быть, этих различий: одни во всём стеснены, другие во всём свободны; одни себе не принадлежат совершенно, у других весь мир под ногами…Ей казалось, что в лицах лагерниц мало себя; желание забыться, перемочь каторжные годы только частью себя, при том, не лучшей частью, чтобы сберечь лучшую для иной доли после освобождения, искажают лица  до неподобия…
И теперь, жадно всматриваясь в людей, оставшихся здесь, ничем не стесненных, безоговорочно себе принадлежащих, она вдруг поразилась: да ведь это лица тех, за кем наблюдала она там. Те же самые стылость, неполнота, следы существования только одной, не лучшей частью…Почему так? И там, где нет свободы, и здесь, где свобода навалена такими ворохами, что хоть из  шкуры вон, результат одинаковый?»
Эта повесть, высветившая духовно нравственные, социально экономические и правовые проблемы, связанные с «коренным реформированием» нашего бытия по своим художественным достоинствам  и исторической правде является несомненно одним из лучших произведений о народной жизни.
Недаром она так высоко оценена не только нашей отечественной, но  и зарубежной критикой. В 2006 году в Китае Валентину Григорьевичу Распутину была присуждена международная премия. Его повесть «Дочь Ивана, мать Ивана» была названа «Лучшим зарубежным произведением года».
Накал событий и та, незаживающая боль материнского сердца,  которые описаны в повести, откликнулись в моей душе глубоким сочувствием к пережитому нашими героями. Эта боль оказалась созвучной настроению моего стихотворения, которым я и закончу свое повествование:

БЕЗВРЕМЕНЬЕ
                                          В.Г. Распутину

Надругалось над душой Время Смутное,
Что в веках хранила Русь – отвергает прочь:
Знать, безнравственная Власть и беспутная –
Для Иуды с Сатаной, как родная дочь…
Над душою суд верша, пьют с закусками,
Иностранцев во Кремле сладко потчуют.
… Где ж достоинство и честь древнерусские,
Коль заморские «князья» правят вотчиной?..
Но настанет звёздный час, день особенный –
Иноземцев с Сатаной вон мы выставим.
… А пока терпи, народ, вместе с Родиной:
Коль жива у нас душа, –  значит, выстоим.