Она стояла на своих натруженных коленях и вымаливала у Господа Бога одного: только бы был жив её кровинушка, сокол ясный, сын Николай. В  покосившейся от времени церкви приход был настолько мал, что порою люди диву давались, как это ещё церквушка стоит. Прихожане, что являлись на службу, не переставали удивляться непоколебимой, прямо-таки святой настойчивости этой женщины.

В тот момент, когда она очень сосредоточенно молилась, у всех, находящихся в храме,  возникало ощущение того, что образа слышат и всецело, по-отцовски понимают её. Но никто не ведал, да и не мог знать, что в этой, казалось бы, почти высохшей от ожидания встречи с сыном женщине жил на первый взгляд неприметный, но такой нужный для человеческой души воистину великий дух.

Дарья, приходившая в районный центр помолиться, вновь и вновь прикасалась к святым иконам, огрубевшими от бесконечной работы руками, осознавая умом одно, что, может быть, жив выношенный ею и рождённый, родная на всем белом свете былинка – её единственный сын Коля. Только, пожалуй, эта вера до сих пор и держала её на обильно политой потом земле. В такие минуты Дарье казалось, что на иконах Божья Матерь, державшая сына на руках, и по сей день говорившая людям о святой любви, высветляла души жителей земли от такой едучей язвенной черноты.

Деревня под нехитрым названием «Луговка» находилась в пяти километрах от районного центра. Когда наступало воскресенье, деревенский люд, набирая полные корзины разной снеди — яиц наисвежайших, молока, творогу и сметаны —  отправлялся скопом в район. Вот так и Дарья, наложив почти полную корзину яиц и разложив по трехлитровым банкам радующий взгляд, творог, увивалась за односельчанами. Молоко она не брала, считая, что гораздо умнее перерабатывать его в творог. Да и по деньгам разница была существенная. Переходя по отмели речку, люди, уставшие за трудовую неделю, как будто оживали: тут и залихватская веселость, и шутки, и прибаутки. А кто и о неладах в семейной жизни поговорит. Ведь без этого тоже человеческая жизнь не обходится. Вот так и шествует сельско-деревенская делегация в 5 часов утра все пять километров, чтобы занять пораньше торговые места. Некоторых подвозили попутные машины. Но всех ведь не заберешь. Поэтому и надеялись на свои ноженьки. В районном центре деревенскую еду покупатели разбирали живо. Многие родом из деревни, теперь ставшие городскими жителями, как никто другой знали толк в настоящей русской пище. Манит она настоянной на домашнем тепле воспоминаний трепетного детства вселенской силой, ещё как манит. А у деревенских жителей всегда такой необходимый для жизни проработок образовывался.

Ещё молодой девушкой выучившись на агронома, Дарья вернулась в родную, навеки любимую деревню, да так и осталась на всю жизнь. Пока училась в городе, кто-то из молодых людей и вскружил голову веснушчатой  девчушке. Вернулась, как говорят, с приплодом. Да сколько таких вот историй случается в матушке России, едва ли сочтёшь. Её и не осуждали, потому как знали, что многие женщины в деревне одни живут. И одиночество это, ох, как угнетает душу людскую.

Обходя кажущиеся такими необъятными поля и выполняя свою работу агронома, Дарья от односельчан при разговорах часто слышала слово «тижало». Именно так, меняя буквы, и говорили, передавая из поколения в поколение это вполне понятное и такое близкое для разума слово. А Дарьино сердце в этот момент как будто обрывалось и уносилось в неминучую пропасть. И все думы, подчас невыносимые, были о сыне Николае.

«Ему ведь тоже, небось, сейчас «тижало», ещё и как «тижало», — вздыхала про себя Дарья. Эта вечная тоска матери о сыне делала её отрешённой от всего.

В деревне Дарья слыла агрономом от Бога. В любую непогоду, одевшись потеплее, обходила она свои обширные владения. На маленький дождик уже давно не обращала внимания, продолжая заниматься своими исследованиями и, когда настигал проливной ливень или крупный град, старалась укрыться в лесополосе. Тихим голосом просила у берёзок и елей защиты, приговаривая: «Защитите меня непослушную, ведь говорили люди, что ненастье вот-вот будет. Укройте, не дайте сгинуть». Израбатывала себя до одури, тем самым спасалась от тоски по сыну. И кто знает, может, оттого и были урожаи в «Луговке» рекордные.

Зная о такой настойчивой агрономше, другие председатели колхозов старались всячески переманить Дарью к себе. Но все попытки оказывались тщетными. Эта необычная женщина была верна своей деревне. При встрече земляки называли её часто Дарьюшкой. Верили люди, что урожаи хорошие от неё зависели, и просто любили этого неугомонного человека.

Сын Николай рос, как и все пацаны, ничем не отличаясь от тех, у кого были отцы. А когда случались потасовки, стоял за друзей отчаянно.

Однажды, когда Коля с другом находился по каким-то мальчишеским делам в районе, к ним привязались подвыпившие ребята. Работали те по давно отработанной схеме – семеро одного не боятся. И вышла драка… Потом все пять километров по напрочь промокшей суглинистой дороге, много раз падая, Колька изо всех сил помогал передвигаться сильно побитому другу Серёге. Хоть у самого от синяков и ссадин болело всё тело. «Эх, вот если бы один на один…» — вздыхая, думал Колька.

И эта обида за несправедливость, равнодушные ухмылки прохожих, видевших драку и не оказавших помощь, может, это и давало силы хоть как-то передвигаться. Шёл проливной осенний дождь, и два друга, завидев родную деревню, такие милые сердцу и долгожданные огоньки в избах, сразу заметно воодушевились и оставшийся путь им показался уже гораздо легче.

Обмывая и бережно перевязывая раны сыну, в глубине души Дарья очень уважала свою кровинушку за его геройский поступок. Хоть герою на ту пору едва исполнилось тринадцать лет. Покормив сына горячими щами и напоив парным молоком, она уложила своего подрастающего мужичка спать. Сама пошла на кухню, тихонько села возле окна, которое было со всех сторон залеплено мастикой и разноцветным школьным Колькиным пластилином. Сразу вспомнилось о том, когда сынок был помладше, то любил лепить из него разных зверушек, а после всем этим творчеством залепил окна. Когда в избе стало теплее, то радовались даже такому маленькому чуду.

За окном, в проулке, дед по прозвищу Додон тащил на плечах огромную вязанку сена и Дарья, глядя то на деда, то на его сродников, тоже нёсших за ним вязанки, вдруг подумала: «Вот уж действительно люди живут, трудятся, извечный вопрос — кормиться-то надо. Подумать только, миллионы отцов и матерей растят своих сыновей и дочерей. В простых и сложных разностях проходят ниточки человеческой жизни. И вполне понятно, что в любую секунду может оборваться она, и ничего с этим не поделаешь – так создан мир. Но иногда кажется, что мироздание радуется вместе с человечеством, когда ему хорошо. И особенно как-то грустит, когда людям плохо. Да только далеко не каждому дано увидеть это, а тем более осознать умом. Многие лишь сытостью определяют хорошую жизнь, и за это их ни в коем случае не надо осуждать. Но только всегда и во все времена неумолимо хочется, чтобы люди были неравнодушны друг к другу, добры и всецело радовались солнышку и всегда удивляющей многоцветьем первозданно-святой природе».

В тот вечер думала и переживала Дарья много.  От этого сильно разболелась голова и казалось, что ноги и руки отнимаются. Угомонилась и заснула только к полуночи.

Шло время, у деда Додона работы нынче было много. Его машинка, привезённая ещё с войны, строчила и строчила наголо молодые головушки деревенских парней. И уже, оприходовавший два ковша ядрёной браги, пожилой фронтовик напутствовал ребят: «В армии главное — не зевать, то бишь рот широко не открывать, слушать командиров. А так-то там ничего, жить можно. На полном государственном обеспечении будете».

Провожают в сельской вотчине ребят в армию весело, почитай в каждом доме обсуждают то одного призывника, то другого. Дарья загодя готовилась к проводинам сына в армию. И мудрёного тут ничего не было. Все матери земли русской, когда наступает такая беспокойная пора, собирают народ и непременно самое лучшее из еды ставят на стол. В этом наши старинные традиции обозначены и слава Богу, что по сей день нерушимы они.

Не приглядел Николай на деревне девушку, и об этом тоже печалилась мать: «Других-то ждать будут, а моего… — но тут же сама себя и успокаивала: Значит не нашёл ещё такую, чтобы душу встрепенула».

Деревенская гульба, да такая, чтобы всё в тебе запело, расшевелилось, чтобы защемило в груди и отпустило одновременно, естественно вырвалась на волю. Николай сидел на поскрипывающей табуретке и, играя на старенькой гармони, пел широко известную по тем временам песню:

Город солнечный, ласковый,

Где мы встретились вновь,

Где прошла наша первая

И большая любовь.

Ты не та и не та уже,

Почему, не пойму.

Почему же ты замужем?

Ну, скажи, почему?

Когда мне делать нечего,

Да и климат не тот.

Завтра утром от берега

Улетит самолет.

Я на всякий пожарный

Два билета возьму.

Почему же ты замужем?

Ну, скажи, почему?

Эта популярная в те времена песня согревала молодых ребят, бередила в них что-то, звала к искренности.

Молоденький парень Володька, слушая песню, так разволновался и разрыдался, что его вывели на свежий воздух, а в избе, кто подпевал, кто плакал, но никто в этот момент не думал о плохом. Наоборот,  всем хотелось показать только лучшие, глубинные струны своей души, а Николай, глядя на своих земляков, широко, по-молодецки улыбаясь, запоминал каждый миг происходящего. Ибо понимал, что в армии такие воспоминания о доме дороже всего на свете могут оказаться.

Дед Додон пошёл в присядку, сапоги его новёхонькие скрипели, как будто бы в такт баяну. Дед всех ребят жалел и любил. Когда парни за стрижку что-нибудь предлагали, ругал их несусветно и твердил: «У меня, чего, своей браги, что ли нету, вас, окаянных, сколько уж остриг. У кого чего брал когда?»  И сам же отвечал на свой вопрос: «Да ни в жисть!»

Вдоволь наплясавшись, дед всё бубнил Дарье, что, дескать, хорошего парня вырастила, и припоминал тот случай, когда Николай его внука Серёгу почти на себе избитого в такое ненастье из района довёл. «Мы теперь вам, Дарьюшка, по гроб жизни обязаны будем». И из глаз захмелевшего деда лились огромные, но такие благодарные слёзы.

По расписанной, словно в сказке, округе, в этих неброских, но таких родных деревенских избушках в эту ночь свет не гас до утра. Сродни чуду, светопредставлению какому-то перед людьми предстают такие моменты. Родимые кровинушки – сыночки — покидают дорогие сердцу места. Ещё миг – и унесет их в дальнюю путь-дороженьку. И матери с полными глазами слез будут молить святых угодников о возвращении сыновей, чтобы святая русская земля берегла их.

Утром мать с сыном уже ехали в автобусе к райвоенкомату. Дарья, не отрываясь, глядела на своего сыночка, а Николай смущался такой материнской заботе. Сколько такого похожего происходит на планете Земля, но всегда, глядя на все это, невольно восхищаешься мудростью отцовской земли, и в который раз неизменно убеждаешься в том, что нет, не зря, совсем не зря на иконах Матерь Божья держит своего сыночка на руках.

Возле военкомата дед Додон всё норовил налить Николаю стакан первача, но  только пить Дарьиному сыну совсем не хотелось. Он робко смотрел на своих земляков-ребят, которых провожали не только родные, но и подруги, и думал, что его будет ждать только мать. На тот момент не мог понять его разум, что преданней материнской любви нет ничего на всем земном шаре. На прощание Николай, крепко обняв, поцеловал мать. Дарья, вся в слезах, вообще ничего не могла говорить; постоянно глотая слезы, она лишь пыталась что-то прошептать сыну, но из этого ничего не получалось.

И вот уже улеглась дорожная пыль от уехавшего вместе с призывниками автобуса. Дед Додон, уставший окликать Дарью и махнувший в сердцах рукой, все же терпеливо дожидался эту, одиноко стоящую и вмиг постаревшую, женщину.

Так как нужна была воинская специальность, полгода Николай проходил службу в учебной части, поэтому письма шли к матери регулярно.  Дарья, угощая подружек клубничным вареньем, с великой радостью в сердце читала им  долгожданные, самые родные на свете строчки сына. А затем уже каждому жителю деревни было известно о службе их земляка. Так устроена деревня. Но, если чуть внимательнее приглядеться, то и в поселках и даже городах можно наблюдать то же самое.

Когда перестали приходить письма, Дарья успокаивала себя тем, что, как сообщал Коля в последнем письме, его должны были перевести в боевую часть, а стало быть, ему пока некогда писать. Но прошло уже три месяца, а писем не было и на деревне люди как только ни пытались отвлечь Дарью от грустных мыслей: кто в баню позовет попариться, кто — в район. А дед Додон, забив поросенка и позвав Дарью на свеженину, даже на потеху всей деревне звал её в жёны. Люди тогда посмеялись досыта. А дед всё пытался ещё чего придумать, лишь бы хоть как-то развеселить агрономшу. Когда Дарья уходила домой, говорил бабам: «Её ведь сейчас рази утешишь?» А потом, горестно вздыхая, набивал свою старую фронтовую трубку крепким самосадом. И когда по избе медленно распространялся едучий дым табака, лицо деда выражало душащую душу тревогу.

Николая и его внука Серёгу призвали в одно время. Только Серёга теперь служил на границе и писал родному деду. Крепко затянувшись, пожилой человек,  глядя на свои старые, как и он сам, калоши, прошептал: «Храни вас, ребяты, Христос!»

Афганистан. 1984 год. Весна. Горное ущелье перед глазами кругом белые камни. «Как же они надоели, где ты, весело журчащая водица родимой реки, где ты, многовековая, старая, но такая родная для меня, далекая «Луговка», где ты, мама?» — думал Николай. Его организм никак не хотел привыкать к чужим местам, его душа, как и у всех солдат, тянулась ближе к дому.

Отряд, состоящий из двадцати бойцов, окружили душманы. Была   возможность спастись – выйти из окружения, но только в одном месте. Надо было кому-то взять огонь на себя и таким отвлекающим манёвром уберечь всех остальных ребят от гибели. Совсем не напрасно дед Додон вспоминал тот случай о спасении внука. Николай и здесь вызвался первым и, получив одобрение своего командира, стал выбирать удобную позицию для боя.

Командир отряда Степан Андреевич принял решение остаться с Николаем для того, чтобы убедительнее заманить «духов». Уходить никто не хотел, но приказ есть приказ. Дело ещё осложнялось и тем, что в недавней схватке были выведены из строя все средства связи. Оставалась одна надежда на то, что, добравшись до советских войск, можно было вызвать подкрепление.

Немного проводив вверенных ему солдат и мысленно уже прощаясь с ними навсегда, командир назначил старшего и вернулся к Николаю.

С великой горечью в душе оставляли солдаты своего командира и Николая. Состояние это очень трудно и невозможно описать на бумаге. За рубежом нас не понимают: твердят, что мы думаем душой и сердцем. А как иначе? Николаю и его командиру в этот час хотелось верить, что ребята, дай-то Бог, уцелеют и доберутся до своих. Израсходовав весь боевой запас и положив немало «духов», Николай был контужен и потерял сознание. Командир же, благодаря боевому опыту, продержался дольше. Но его замысел удался — отряд вырвался из кольца. И вовремя подоспевшие «вертушки» подобрали раненого Николая и убитого командира.

В госпитале ночью, мучаясь в бреду, Николай на всю палату прокричал: «Это ведь ты меня спасла, маманя!» А забегавшие вокруг медсёстры плакали и молили Бога о спасении так сильно любящего свою мать бойца.

Через три с половиной месяца почтальонша, бросив впопыхах за оградой велосипед «Урал», вбежала в избу и, вручив Дарье солдатское письмо, с наслаждением выпила из ковша ядрёный хозяйский квас. А потом ещё раз, зачерпнув из кадушки такую полезную жидкость, уже не торопясь, а скорее ради продолжения удовольствия, допивая второй ковшик, говорила: «Вот и слава Богу, дождалась, Дарьюшка». В этот воскресный день много землячек побывало в Дарьином доме, а по селу неслась, передаваемая из дома в дом такая долгожданная хорошая новость.

Вот уже десять немыслимо долгих лет не было Николая на родимой сторонушке. После армии, всего-то с неделю побыл дома, нежданно-негаданно сообщил матери, что едет с армейскими друзьями на Север на заработки. Да так и остался на промерзающей на несколько метров в глубину земле воистину необъятных просторах Крайнего Севера.

Много чего повидавшему на войне Дарьиному сыну, было легко и весело  работать в суровых условиях, а общий язык с людьми находил быстро. Долгими северными вечерами писал матери письма и отправлял деньги. В одном из северных городков встретил, наконец, Николай спутницу жизни. Быстро, как это всегда и бывает, расписались в ЗАГСе, прибежали в Зоину «общагу», раскрыли бутылку шампанского и долго ненасытно смотрели в глаза друг другу, любовались своим счастьем. Словно звенящими колокольчиками пульсировала в венах их молодая кровь и величайший поклон Создателю за такие вроде бы простые, но нужные для человеческого сердца моменты. Вечером в заводской столовой собрались все, кто очень хотел поздравить новую молодую семью.

Хоть и пришло Дарье вовремя приглашение на свадьбу сына, но решила она сразу — не поедет, потому что ехать на далёкий Север было ей боязно. Многие из деревенских, уехавших на далёкие стройки, обзаводились семьями, звали родителей к себе: кто – на свадьбу, кто —  в гости. Да только почему-то приезжали к детям далеко не все. Вековая оседлость — это вовсе не какая-то прихоть старшего поколения. Ведь в деревенской местности из поколения в поколение живет постоянное беспокойство за свою дорогую живность. И оставить её кому-то хоть на время решается не каждый. Ну, а потом ещё вера и ожидание стариков, что молодые навестят их, тоже жила и будет жить в людях, покуда существует земля.

Зоя как будто специально была создана для Николая: во всём его понимала и поддерживала. Чутье женское часто выручает наших женщин. Муж работает, деньги зарабатывает, жена обихаживает дом. Своего жилья у них не было: то снимали, то ещё как договаривались. Но, где бы они ни жили, Николай, уставший, придя с работы, замечал то новенькие шторы, то посуду или скатерть, и на душе становилось теплее. Придя как-то домой и не найдя привычного уюта, нашел записку жены… По-армейски живо передвигаясь по направлению к роддому, Николай думал об одном и шептал: «Зоенька, моя милая».

Из роддома, гордо неся сына на руках, которого сразу решили назвать Василием, Николай все время любовался женой. А Зоя, выросшая в детдоме, даже стеснялась такой заботы мужа и нежным голосом, улыбаясь, говорила: «Ну чего ты, Коля?»

Она, хрустя по белому снегу новенькими ярко-красными сапожками, еле успевала за мужем. Николай шёл быстро, переживая о том, чтобы не заморозить ребёнка. Безмерно благодарный жене, народившемуся сыну, его душа понемногу привыкала к мирной жизни. Вдруг Зоя произнесла: «Вот так и после Отечественной войны люди возвращались и рожали детей, и в этом какое-то людское величие есть, не объяснить словами, Коля. Но ведь каждый, наверное, это чувствует в себе». И молодожёнам стало жалко всех погибших на войне, ведь они уже не могли так радоваться своему счастью, как они.

Уложив сына спать, долго сидели на кухне, пили чай с шоколадными конфетами. Николай спиртного не употреблял, знал: когда попадала в организм эта горькая жидкость, то в голове появлялись дурные мысли, и расшатавшимся нервам не было удержу. Вот и решил он, что пить для него совсем ни к чему.

Переход от социализма к демократии у всех оказался разным: кто-то богател, но большинство людей оказалось на грани выживания. Удивляло одно: как в богатейшей стране с обилием полезных ископаемых, с морем плодородных земель люди под руководством новых правителей жили наибеднейшим образом. Не обошло это и семью Николая. Забастовки по невыплате денег стали обыденным делом. Многие остались без работы, в стране повысилась преступность.

Николай, уже более года не получавший зарплату, придя домой, увидел, как Зоя, плача от безысходности, считала копейки — на булку хлеба не хватало. «Все, Зоя, — сказал он жене. – Надоели эти съемные углы. Продадим машину и поедем к матери. Хватит, помотала судьбинушка». Зоя, посмотрев на мужа заплакавшими глазами, согласилась: «Ну что ж, Николай, знать так тому и быть».

Дарья в этот обычный, ничем не приметный день получила пенсию, сходила в магазин, купила всего понемногу и, вернувшись домой, села у окна, по-прежнему заделанное разноцветным Колиным пластилином, перечитывать письма сына. «Ах дети, дети, — думала она. — Несёт вас колесница суетной жизни по бескрайним просторам матушки России. И слишком часто забываете своих стариков, занимаясь своими делами. А матери ходят в храмы, молятся за вас денно и нощно. И слава Богу, что есть на земле эти храмы».

Ещё издали до Дарьиного слуха донеслись какие-то крики, и она, по обыкновению распахнув створки окна, выглянула на улицу. Соседская детвора неслась к её дому, перекрикивая друг друга: «Тётя Дарья, тётя Дарья, сын к Вам идет да не один». Ноги в раз отяжелели и, не помня себя, она выбежала из дома, босая, в глазах – туман, только и шептала: «Коленька – сокол мой ясненький».

Николай подошёл к матери, обнял и долго не опускал своих рук с натруженных плеч самого дорогого человека на земле. Зоя с сыном Васей были смущены и растроганы. Деревенский люд, одним махом обступивший Дарьин дом. Кто любопытно смотрел, а кто и ронял слёзы: «Дождалась Дарьюшка. Слава те Господи, дождалась…»

Вечером Дарья с сыном и невесткой обо всем поговорили. «И чего вы там, в городе-то? – сокрушалась мать. – Тут-то в родимой деревеньке голодным сроду не будешь. Это правители пускай живут в своих вонючих городах». И чуть поостынув, притихшим голосом добавила: «Знамо дело, простому да честному человеку завсегда тяжельше прожить, потому как он не только за себя думает, а и за людей. Ну, а злые люди во все века и времена этим пользовались. А вот если изведут добрых людей, что тогда делать будут?» Николай не переставал удивляться мудрости своей матери, и как всё же она права во всём. Ведь действительно в деревне одна корова чего стоит. А главное – не надо унижаться перед вороватым начальством. «Мам, а мне знамение во сне было. Приснилась речка наша, луга хлебные и, сквозь синеву, радуга во все небо, и будто лик Святой Богородицы указывает мне куда идти. Вот и пришёл…» До утра разговаривали обо всем. Вековые традиции россиян – любить своих сородичей.

Зоя включилась в деревенский быт сразу: и корову быстро научилась доить, и в избе как-то всё преобразилось, будто помолодело. Дарью называла мамой, объясняя: «Я ведь – детдомовская, родителей не помню, можно, Вас мамой называть буду». По долгому бабьему опыту Дарья понимала, что невестка её не из избалованных жизнью людей, а стало быть, дай-то Бог, толк будет. У внука — долгожданного Василька — друзей в деревне появилось великое множество. Да и с бабушкой сдружился: стар и мал – не разлей вода. И теперь Дарья молила Бога о том, чтобы дал ей побольше пожить, так уж мило и пригоже было ей наблюдать за родными людьми.

Смочит промозглым дождем озимь на полях и снова, после долгой зимы будет набирать силу сочная зеленая трава, будет также на деревне подрастать младое племя, а старики заканчивать свой полный всего век. Вот так и Николай постепенно, не сразу и не вдруг, живя среди дорогих земляков, излечивал свою душу русским знамением.