Тропа, блистая алмазной россыпью предутренней росы, уткнулась в ядовито зеленую щетину. Бесследно утонула в ней. Ичкер встал на ноги, стянул с конечностей копыта. Срезал лозину. Отмерил три шага вправо от тропы. Ткнул палкой в трясинную жижу и ощутил под ней твердь дюралевого настила. И здесь все осталось прежним. Ступил на твердь, пошел по ней, утопая в ряске по щиколотки. Луч фонаря выхватывал из волглой тьмы ориентиры: уродливость разлапистых коряг, семейство высохших осин.

Метрах в пяти в ночи нечто глубинно, тяжко чавкнуло, зашлепало навстречу. Ичкер метнулся пальцами к пластине на груди, нащупал кнопку, готовясь преобразовать фонарный луч в нещадность лазерной шпаги. В крови вскипал адренолин: неведомая плоть источала явно ощутимую эманацию разума. Нащупал фонарем источник звука, вгляделся, фиксируя в болотном разливе некое исчадье из трясины.

Облитая лучом, задышливо хрипя, цепляясь брюхом за коряги, к нему ползла пятнистая кикимора размером с бультерьера. На жабьей морде пучились, горели краснотой три глаза, торчали из губастой пасти два клыка. Свалявшаяся шерсть, вперемешку с гроздьями пиявок свисала клочьями с хребта. Жабо-собака приближалась, выхрипывая дико-речевую мешанину. В ней все разборчивее креп смысловой стержень:

— Х-р-рто-о-оя… хте-е-е-я-я…

Кикимора нащупала настил под ряской. С тяжеловесной грацией взгромоздилась на него. Застыла в трех шагах перед Ичкером. Фонарный луч бил ей в глаза. И кругло-черные зрачки в них лениво сузились в три вертикальных щели. Под жабьей мордой свисали с зобастой шеи пять пиявок. Перед мордой всполошено плясала в фонарном луче стайка потревоженных стрекоз. Из рта гибридного мутанта выстрелил белесый трубчатый язык, ухватисто поймал липучим кончиком крылатое тельце стрекозы и вместе с ней, свернувшись, втянулся в красный, хищный зев. Из ряски вывернулась гибкая спираль ужа, метнулась вверх овальною головкой и с хрустом оторвала пиявку от шеи. Заглатывая черный хвостик, змея шлепнулась в воду, плеснув ряской, и исчезла. Мутанта передернула, зоб жабо-суки всполошено и часто колыхался.

— При встрече полагается приветствовать друг друга – Ичкер присел на корточки – рад видеть вас, красотка. Ну, здравствуй. Гутен таг. Хелоу. Салам алейкум. Svaagata M Kar. (приветствую твое появление – санскрит)

— Др-р-расту-у-у… ху-у-т-т-тен-та-а-ах, — пронизанное человечьей речью содрогнулось всем телом зоо-существо, выуживая из памяти заложенные туда приветствия.

— Предпочитаешь русский и немецкий. Ну, умница, ну, полиглотка. Благодарю за весть, ты подтвердила окончательно: здесь куролесил Гроссман! Спасибо, лапочка, иль данке шён.

— Паси-и-и-по-о-о… танке шё-ё-о-о-он!!- Переступила лапами, подняла тулово над ряской ночная собеседница. Общенье с новым богом, облившим её светом, дарило неизведанный ещё восторг.

— В тебе рефлексы говорящего попугая или зачатки разума? Не понимаешь? Ты жабо-сапиенс иль попугай болотный? Чего ты хочешь?

— Хоче-е-еш-ш-ш… хочу-у-у… хочу-у-у хр-ртоя-я-а-а-а… хде-е-е-я-я-а-а

— Что-что? Еще раз.

— Хр-р-р-т-о-о-о я-я-яа-а-а… хде-е-е-я-яа-а-а, хр-то-о я-яа… хде-е я-я-а-а!! – Сжигало неистовое возбужденье первобытный разум, он требовал ответа: кто он, вдруг осознавший сам себя? Где он? И почему один? Зачем вокруг зеленая трясина, бесчисленная хищность присосок, болезненно впивающихся в кожу? И кто эти проворные жгуты, которые выпрыгивают из воды и отдирают их?

Ичкер с пронизывающей легкостью вошел под жабий череп. И сострадательно ощутил неистовое трепыханье мысли. От необъятного могущества Вселенной, от главного вселенского пульсара – Разума бесцеремонно оторвали малую частицу и заточили в костяную клетку, где по-хозяйски, нагло верховодили рефлексы и инстинкты. Теперь этот дитёныш истерзан среди них, он обозлен и рвется к материнской сути Ноосферы. Ему здесь, в клетке, страшно, одиноко.

Ичкер поднялся, возвысился пришельцем-богом, дарующим блага.

— Итак, кто ты и где ты. Ты здесь хозяйка. Вокруг твои владенья. Здесь твой дом – сказал он, вминая истину в податливый и воспалённо-первобытный разум, созданный дойч — творцом. — Ты поняла меня?

— Йа-Йа! – Смотрела на бога жабо-сапиенс тремя глазными щелями. Их буйно раздвигал экстаз.

— «Я-я» — «да-да» по-русски?

— Йа-йя… хос-с-сяйка-а-а… их би-ин ха-аус-фра-а-ау! Здье-есь мой то-о-ом… дас ист маин ха-а-аусс!!

— Зер гут, очаровашка. Мы подтверждаем нашей милостью: ты здесь хозяйка дома. И в доме надо наводить порядок, орднунг: кошмарно расплодились пиявки – паразиты. Это найн-орднунг. Вы, немцы, любите порядок наводить?

— Йа-я! Майн хаус-с-с должен имеет-ть ор-ртнунх! — Раздула зоб в неистовом восторге тварь, все лучше понимая бога, дарующего ей владения для наведения порядка.

— Ну вот и ладно. Мы заболтались. Мне пора. До встречи, ауфидерзейн, прелестное созданье.

— Найн, хер-р!! Най-и-ин…! Нато-о-о х-ховорить! Мно-хо-о-о ховорить… хово-ри-и-и со мной-й! Шнель! – Поднялась на дыбы, сжала лапы по бокам в твердеющем протесте жабо-собака с первобытным разумом.

— Я же сказал: нет времени, – уходил Ичкер. В полуобороте повернул голову: стальные ноты в голосе мутанта – это что-то новое.

— Ихь би-и-н фрау хаус-с-с… здесь мой до-ом! Над-то выполнять прик-хас!!

— Кикимора, мне не до трепа. Счастливо оставаться, наводить тут порядок и телом не хилять!

— Те-телом не хиля-я-а-а-ть… торщ-щать хак палька ху хру-си-на…

— Что?! — Он остановился, обернулся — «Не бздеть! И телом не хилять! Торчать как палка у грузина?» Ты выдала вот этот опус?

— Не б-б-з-з-ззде-еть… тор-щ-щ-щать хак палька ху хрузи-и-ина!

— Ну что ты будешь делать! В геномо-инженерные процессы и в речевое обученье к Гроссману по-хулигански втерся генерал. Учту. Пока, чучундра.

Он обогнул болотное исчадье. Расплескивая ряску, куроча и сшибая зелено-листвяные блины, заскользил к суше, встававшей впереди черной стволовой чащей.

— Хальт! – скрежещущий шмоток приказа ткнулся в спину. – Ихь би-ин хос-с-сяйка! Прикхас-сы-ваю х-х-ховорить со мной!

Тяжелые шлепки за спиной приближались. Человек развернулся. К нему скакало, оскалившись, клыкастое чудище. Перед прыжком, разинув пасть, сложилось, напружинилось, толкнулось о настил. Ичкер, отпрянув в сторону, поддел ногой под брюхо летящий мимо кожаный мешок. Мутант перевернулся, шлепнулся на спину в ряску, обдав фонтаном зеленой жижи. Задёргался в неистовых попытках встать на лапы.

Ичкер в брезгливом удивлении смотрел: барахталось мутантное изделие с рудиментарным мозгом, именуемое в системах рабства, как «фашио». Цепь трансформаций «приказ-отказ-агрессия» в таком мозгу единообразна и стара как мир: при нарушении (не исполнении приказа) в «орднунге» одно возмездье — смерть. Сплюнул, зашагал к суше.

Луч фонаря выхватывал из мрака бело-кипенное мерцанье болотных лилий. За спиной слабело, удалялось озлобленно-хрипатое бессилье:

— Нато х-х-ово-ри-и-ить… щ-щелове-ек… я хос-с-сяйка… прикас-с-сываю хо-во-ри-и-ить!

Евгений Чебалин