Меня не удивляют обиды многих за то, какими плохими и отсталыми показаны восточные славяне в Х веке. Иной патриот даже пускается во все тяжкие, чтоб показать, что уже во времена нашествия гуннов (а это за 500 лет до времени действия фильма) уже было мощное протогосударство с Владимиром во главе (оттого, мол, в фольклоре Олонецкой и Архангельской губерний, являющихся местом колонизации древних новгородцев, Красное Солнышко никогда не называется Святославичем, но иногда Всеславичем), и нельзя было потому, мол, называть фильм «Викинг», по-нормандски, что принижает-де славян, якобы не способных самоорганизоваться без Запада. Иной обижается, что языческое «капище уродливо, омерзительно и убого» (tramvision.ru/recensia/2017/viking.htm), козыряя Збручским идолом, будто это нечто прелестное.

Последнее меня аж подвигло на проверку. – Вот как выглядит он:

А вот какие идолы в фильме:

Снято, правда, в контражуре. Но и тут видно, что черт лица эти якобы головы не имеют. И это, — хоть Збручский идол есть подделка 19 столетия под старину (см. по ссылке), — меня ещё больше укрепило в мысли, что таково было намерение Кравчука – сказать нечто аналогичное поговорке: из грязи – в князи. Из язычества – в христианство, как из тьмы – в свет. Из Зла – в Добро.

Для того поначалу на каждом шагу подлость человеческая. Ну предлагают люди Ярополка людям Олега (все варяги) поделиться зубром, раз уж столкнулись они на охоте на одного зверя. Нет, как это – делиться. И Олег подло, притворившись согласившимся, убивает человека Ярополка. Другой олегов человек стрелой поражает удирающего при таком повороте дела другого человека Ярополка. Смотришь из нашего 21 столетия, через 75 лет после мировой войны, да и через надцать лет после чеченской войны, и прямо не понимаешь, как так можно?! Дальше. Ярополк и люди его, увидев прискакавшего со стрелой в спине, озлились и бросились в погоню за подлым Олегом и его людьми, те – в ближнюю крепость, и в панике этого заразительного бегства кто-то из жителей Овруча столкнул с моста Олега. Казалось бы, отомщёнными оказались убитые люди Ярополка. Нет. Ярополку нужно наказать воеводу Олега:

«Свенельд: От меня он, что ли, бежал? Я его на колья, что ли, бросил? Твои люди за нами гнались.

Ярополк: Ты служил моему отцу. Он мёртв, а ты жив. Ты служил моему брату — вот (указывает на труп Олега). А ты жив. Может быть, я жив, потому что ты ко мне не пошёл служить?»

Что за дикая логика?! Изрядно не по «Повести временных лет»:

«Пошел Ярополк на брата своего Олега в Деревскую землю. И вышел против него Олег, и исполчились обе стороны. И в начавшейся битве победил Ярополк Олега. Олег же со своими воинами побежал в город, называемый Овруч, а через ров к городским воротам был перекинут мост, и люди, теснясь на нем, сталкивали друг друга вниз. И столкнули Олега с моста в ров. Много людей падало, и кони давили людей, Ярополк, войдя в город Олегов, захватил власть и послал искать своего брата, и искали его, но не нашли. И сказал один древлянин: «Видел я, как вчера спихнули его с моста». И послал Ярополк найти брата, и вытаскивали трупы изо рва с утра и до полдня, и нашли Олега под трупами; вынесли его и положили на ковре. И пришел Ярополк, плакал над ним и сказал Свенельду: «Смотри, этого ты и хотел!». И похоронили Олега в поле у города Овруча, и есть могила его у Овруча и до сего времени. И наследовал власть его Ярополк».

По «Повести» всё нормально: сферу влияния один князь у другого отнял. И теперь так. В фильме же – дико как-то.

И – в пику этой дикости – сюжетные ходы, демонстрирующие предрасположенность Владимира к доброте, то есть к христианству. Он и мстить брату Ярополку за смерть брата Олега не хочет, и хотел бы по-доброму объединиться с полоцким князем, и как-то мирно хочет и на Киев к Ярополку идти. И всё не получается по-хорошему. – В поддавки играет Кравчук с задуманной идеей о благотворности христианства. Кому как не человеку с задатками гуманизма стать Крестителем Руси.

Вполне мастеровитый, — но я б сказал – штукарский, — ход: хорошие задатки – плохое окружение сталкивает на злые поступки – священник показывает путь спасения от зла – Владимир на него становится – и вся Русь следует его примеру.

Забыто, правда, положительными задатками обеспечить народ. Тот движется по упрощённой схеме: дикость, мерзость – цивилизованность.

А варяги? – Они в стороне от этого процесса облагораживания. Их нет в кадрах крещения народа. Свенельду для того дан закадровый голос, и вообще всё подано как рассказ Свенельда-свидетеля. Никакой организующей славян роли. Они наёмники, воюют за деньги. У Свенельда в конце фильма не позыв к добру. Почему у него рука не поднялась убить Владимира, когда тот отказался больше убивать, бросил меч и стал на колени, предлагая Свенельду убить его?

Чего это Свенельд на Владимира взъелся? Владимир отказался предательски, в храме Корсуни, убить императора Византии. Викинги только так и понимают общение с богатыми. Притвориться, что вслед за князем хотят принять христианство, только для того, чтоб быть близко к Владимиру, убийце императора, и защитить его от императорской охраны. А если ты, Владимир, отказываешься – прими смерть от меня и – как воин прими, с мечом в руке. Ибо что ты за викинг, если ты не убийца? Потому в самом начале фильма за кадром звучат такие слова воеводы Олега, Свенельда:

«- Я всегда служил дому Рюрика. Почему я из трёх братьев выбрал Олега? Да потому, что он был такой же бешеный, как его отец».

Собственно, потому фильм и назван «Викинг» – через наоборот: в смысле – антивикинг. Для того и нарочито титры перевода с древнескандинавского на русский то и дело мелькают, и речь нерусская у викингов. Ведь есть такой научный авторитет, который варягов (викингов) считает племенем балтийских славян. На том основании, что не могли-де славяне взять себе в правители князей (Рюриковичей), говоривших на чужом языке. Вроде, логично. Но сбрасывается со счетов факт нормандского нашествия с VIII по XI век на Европу, Африку и Азию. Для режиссёра же оно не только было, но и представляло собой в мире фильма полюс Зла, философию вседозволенности, в веках повторяющегося ницшеанства, если позволите, — полюс Зла, противостоявший полюсу Добра, христианству. – Смотрите, какой диалог звучит на пляже под Корсунью:

«Владимир: Я больше не буду убивать.

Свенельд: Ты ж сын своего отца.

Владимир: Смерти нет. Ты воскреснешь.

Свенельд: Мгм. А ты в это веришь, да?

Владимир (кивает).

Свенельд: Хорошо. Чтоб мне поверить, мне надо увидеть.

Владимир: Что увидеть?

Свенельд (наступая): Давай, я тебя убью – ты воскреснешь. Придёшь ко мне – я поверю. Ну ты ж говоришь: смерти нет, ты воскреснешь. Так ведь? Давай! (хватает Владмира за грудки и трясёт, чтоб разозлить его.) Нет смети! Нет смерти! (швыряет Владимира в море) Я в тебя верил, а ты меня предал! (топит голову Владимира под воду) Ты раб! Подохни как раб и предатель. (Владимир инстинктивно не даёт себя утопить) Смерть есть, и ты это знаешь! Я не умру на соломе! (это Владимир слышит приглушённо, из-под воды, видимо, хочет прекратить сопротивление и утонуть на глубине по колено, но всё же вырывается вдруг и встаёт на ноги, толкает Свенельда в море, и выхватывает меч из ножен).

 Свенельд (вставая): Ты прав! (и в свою очередь выхватывает меч из ножен) Умри как воин! (Сходятся.)

Владимир: Я не буду тебе мстить. Я забуду. Поверь мне.

Свенельд (насмешливо): Кого ты хочешь обмануть, а? Люди не меняются. Зачем? – Давай (приглашает биться).

Владимир (смотрит налево и направо на небо).

Свенельд (ревёт): Ну дава-ай!

Владимир: Тебе надо увидеть, чтобы поверить?

Свенельд (в отчаянии): Что увидеть? (он уже забыл, в чём начало раздора)

Владимир (шепотом): Я готов.

Свенельд (шепотом): Давай.

Владимир (втыкает меч в песок, становится на колени перед Свенельдом)

Свенельд (орёт): Возьми меч! Умри как воин! Не будь рабом!!

Владимир (отрицательно мотнув головой): Я раб Божий. Больше ничей.

Свенельд (размахивается и со всей силы ударяет по мечу, воткнутому в песок): На! (тяжело отходит в сторону, тоже бросая меч; начинается закадровая тягучая женская песня)».

Эта песня, как предварение Крещения, сбивает зрителя с логики Свенельда. А закадровый голос его же произносит ницшеанский монолог:

«- Шум моря говорит мне о вечности. Я закрываю глаза, я вижу зимний лес, холод и белый снег говорят мне о смерти. Почему я его не убил? Он стал частью меня в этой жизни. А другой у меня уже не будет».

И подводный план лежащего на дне моря меча сменяется подводным планом ступней, входящих в Днепр для крещения.

Нарастание громкости бессловесного пения играет роль передёрга в споре двух философий жизни. Ведь Свенельд не переубеждён. На него произвела впечатление ницшеанская нота в словах Владимира: «Я раб Божий. Больше ничей». Это перекликается с тем как древние римляне (тоже ницшеанцы) понимали на свой лад первых христиан:

«Недаром греко-римская языческая власть называла первохристиан безбожниками. Истинный Бог «освобождал человека от морализма…»» (Бибихин. Новый ренессанс. М., 1998. С. 206-207).

«Больше ничей» – самому себе с моим богом мне мною всё дозволено!

Обижались патриоты зря – только с больным самолюбием можно так обижаться на режиссёра и продюсеров. (Очень, видно, затурканными себя чувствуют из-за этой разнузданной информационной войны против России, затеянной Западом особенно после присоединения Крыма к России.)

А вот я иначе на режиссёра и продюсеров обижаюсь. Хоть и понимаю корень их прегрешения перед искусством.

Он в том же, в чём и факт затёртости теории Выготского о художественности. Этот корень – в великих идеологических битвах ХХ и XXI веков.

Что такое эта теория в двух словах? – Художественность – трёхсоставна. Она состоит из «текстовых» противоречий (цитируемых и материальных), порождающих противочувствия (осознаваемые и духовные), – это 1-я и 2я части, противопоставленные – и из результата столкновения этих противочувствий (3-е, духовное, но подсознательное и нецитируемое), названное Выготским катарсисом (совсем не по Аристотелю, у которого катарсис – это ноль чувств, очищение). Озарение сознания о содержании катарсиса Выготским из акта действия искусства выведен и назван последействием искусства.

Вы видите, что так понимаемая художественность есть явление психологическое, если понимать тут психологию как науку не гуманитарную, а естественную. То есть так понимаемая художественность деидеологизирована. Что совершенно не устраивает общество, находящееся в состоянии идеологической борьбы. Советскую власть такая художественность не устраивает своей независимостью от презумпции марксизма. Либеральную власть тоже не устраивает по аналогичной причине – за независимость от презумпции либерализма.

В результате теория Выготского практически никем из искусствоведов, публицистов и чиновников от культуры не применяется. Хоть имя Выготского-психолога гремит и через 80 лет после его смерти и всем известно.

Художникам её можно не знать, даже лучше не знать, что обеспечит стихийное следование ей. Вот и Кравчук стихийно её использовал, столкнув два значения слова «Викинг». Одно – нормандское, как персонификация Зла (ценность – Смерть). Другое – антивикинг, когда слово применено для князя, ставшего Крестителем Руси (ценность – смерти Нет).

Осознанный результат такого столкновения – да здравствует христианство!

Чем больше таких столкновений в «тексте» произведения, тем гениальнее его создатель. Тем оно художественнее.

Поскольку я только одно заметил в фильме, постольку я фильм оцениваю, как произведение малохудожественное.

Но воспринять само наличие текстовых противоречий – очень и очень непросто (я мог и ошибиться). И совсем уж непросто случиться озарению о содержании подсознательного катарсиса, который случается у всех сам собой (искусство потому и предназначено народу, как пронзительно заметил Ленин). Так что КПД искусства (неприкладного, надо уточнить) близко к нулю. Мало до кого доходит. Но, парадоксально, то меньшинство, до которого доходит, видимо НАСТОЛЬКО выделяет особость такого переживания из всего остального, что с меньшинством происходит… Что это меньшинство обеспечивает произведению и автору славу, причём на века, причём часто – после смерти автора.

Иное происходит с произведением прикладного искусства, призванного усиливать заранее знаемые чувства (например, такое: да здравствует христианство!).

Автор прикладного искусства сыграет в поддавки с этой идеей: вспомните это из грязи – в христианство;  вспомните природную склонность кино-Владимира, не зря сына рабыни, к гуманизму; вспомните тягу кино-Владимира истолковать удачу как проявление Бога, в которого верил отец (хоть в действительности «Святослав же креститься отказался» — http://kgi.narod.ru/kgi_oiu_07.htm) – речь о том, что дождь (с неба, где Бог) потушил самовозгорание стен Киева при контратаке огненными колёсами киевлян против кочевников.

Тут автор не работает со своим и зрительским подсознанием. Тут он работает образами, причём вполне осознаваемыми.

Работа образами вводит фильм в ряд произведений таки искусства (правда, прикладного, идеологического, создаваемого под влиянием идей).

Такое легче воспринимается и широкой публикой, и чиновниками, финансирующими производство фильма.

Но такое и удручает – за малохудожественность.

Насколько портила большое искусство советская власть своей марксистской идеологизированностью, настолько теперь портит его нынешняя власть, своей прохристианскостью. Некое возвращение страны в СССР в данном случае оказывается совершенно вредным.

Соломон Воложин