Приметил я её давно в нашем храме: бывало, выйдешь после службы, она стоит, пирожки собственного производства разложит на большом самодельном столе и говорит:

— Берите пирожки, сама пекла, да кто сколько может на строительство нового храма вносите.

Смотрит на входящих и выходящих внимательно, да так, что всерьёз кажется, словно боевой офицер она. Пироги у неё с начинкой из грибов, моркови, картошки, капусты белокочанной и цветной, идут в ход и различные яблочные, абрикосовые пюре. Когда наступает весна, появляются пироги с черемшой, диким и домашним зелёным луком, рыбой, ибо всех лучше, как известно, она родимая именно весной ловится. Идёт в ход окунь, сорога, карась, налим, щука, даже бычки. Благородные сорта рыбы, такие как омуль, хариус, таймень, ленок, пелядь, ловятся сейчас крайне редко в Ангаре, потому их в рационе у неё не бывает, а вот из простой рыбы готовит такие пироги, что не доводилось мне ещё таких отведать, хотя мама моя тоже мастерица в этом деле. Вдруг взгляд её обратился ко мне, я даже засмущался — уж больно строга показалась воистину могучая русская женщина. Познакомились, оказалось, что зовут её Нина Николаевна Шульга, работала много лет поваром, возглавляла бригаду общественного питания. Вот и открылась одна из загадок по поводу шибкой вкусности её пирогов. Невольно подумалось, что вот бы везде так — чтобы работали профессионалы своего дела. Вспомнилась и знаменитая книга Похлёбкина о кулинарии, где он прямо писал, что от повара зависит и настроение человека. Ем её пироги, гляжу на входящих и выходящих прихожан, они берут пироги, кладут в блюдечко кто сколько может копеечек, но разговор наш странным образом не прерывается, спросила — где, мол, живу, ответил, Нина Николаевна вдруг встрепенулась:

— Дак, там же возле тебя недалеко Колька в колодце живёт.

Протягивает мне четыре пирога и велит, чтобы я отнёс их Коле. Я тоже подкармливал этого несчастного человека, и был очень рад в душе, что познакомился с добрым человеком. В следующее воскресенье, придя на службу, отыскал Нину Николаевну в храме и доложил, что пироги переданы по назначению. Она снова строго глянула на меня, затем неожиданно её лицо слегка просветлело, но это было крохотное, едва приметное что-то, но именно в это мгновение она сказала:

— Ну, передал и молодец.

Мгновенно отвернувшись от меня, она пошла по своим делам. Её мощное телосложение, взгляд говорили недвусмысленно, что она не робкого десятка, и уж совершенно точно сможет постоять за себя. Моя фантазия разыгралась до того, что я подумал, что она бы и полком бы вполне смогла командовать. Так постепенно мы знакомились всё ближе, стояли рядом во время церковной службы. У меня в то время сильно болели ноги, у неё тоже болели ноги, и я чуял нутром, что у неё болят ещё шибче, чем у меня, ибо я значительно моложе. Вспомнилась мне тогда тётя Тамара, которая всю жизнь отработала поваром, как начальство называло их лошадьми, ибо таскали они на себе коровьи и свиные туши, тяжеленные бачки, ежедневно чистили ваннами картошку, как, когда состарилась тётя Тамара, пошла к врачу с жалобой на ноги. Врач остолбенел от увиденного и изрёк:

 — Никогда в жизни не видел таких страшных ног.

О ней, сердешной, я писал в рассказе «Бачки»… Слушая священника и молясь, думалось мне ещё и о Нине Николаевне, ведь у неё, по всему видать, положение как у тёти Тамары. Когда во время службы отец Георгий закрыл врата, Нина Николаевна присела на беленькую лавочку, и каким-то неведомым мне чудом почувствовала, что мне тоже больно стоять, тихо сказала:

— Садись, Толя, отдохни. Пока врата закрыты, можно и посидеть нам, больным.

Опять же тихо дала несколько народных советов лечения ног. Прошли месяцы с той поры, и однажды придя на вечернюю службу, готовясь к тому, чтобы исповедаться, я вновь увидел Нину Николаевну. Она тихо подошла ко мне, и сказала, что надо поговорить. После службы мы потихоньку шли по родному посёлку Гидростроителю, казавшийся мне когда-то её командирским голос был нынче вовсе не командирский, а простой задушевный:

— Я, Толик, надумала на передачу «Пусть говорят» Андрею Малахову написать, чтобы помогли нам храм достроить.

Она вытащила из сумки несколько больших исписанных мелким почерком листов, протянув их мне добавила:

— Ты писатель, поправь, что не так.

Спрашиваю удивлённо:

 — И ты всерьёз думаешь, что помогут?

Нина Николаевна, ничуть не смутившись, ответствовала:

— Они там на передаче даже отъявленным сволочам помогают, а тут ведь святое дело.

Опять задумавшись, тихо сказала:

 – Ты глянь, там, конечно, безграмотно написано, но от души. Я всю жизнь людей кормила, некогда мне было грамоту познавать. Да не думай, школу-то я закончила, просто писать сочинение для меня — это очень трудно.

Придя домой, я принялся читать, можно было подумать, что писала это не шестидесятилетняя с заметным лишком женщина, а третьеклассница. Но написано было от души. Составил со слов Нины Николаевны обращение, пошёл к ней домой, вот оно:

«Обращение

Я, Шульга Нина Николаевна, жительница города Братска, обращаюсь на передачу «Пусть говорят». Может быть, как-то можно сделать, чтобы это обращение прочитали многие люди, ведь город Братск, без всякого преувеличения, строила вся наша многонациональная страна. Обращение моё ко всем, кто за годы жизни в Братске стали для меня дорогими и близкими. Теперь все давно разъехались, многие живут за рубежом, а я теперь, как и многие первостроители, с восторгом и болью вспоминаю былую и нынешнюю жизнь. Меня действительно знали очень многие братчане, ведь работала я поваром в разных организациях, любила, и до сих пор люблю, кормить людей. Вспоминается наш лагерь «Варяг», где начальником работал Фред Павлович Юсфин, воспитывались там и беспризорники. Там была для мальчишек настоящая матросская жизнь: устав, форма, лодки, катера, корабли, палатки. И былые беспризорники становились в будущем капитанами дальнего плавания, старпомами, мичманами, офицерами… Такого лагеря не было нигде в Союзе. К нам приезжали многие иностранные делегации. Был такой случай: приезжают к нам немцы, выходит к ним на встречу наш известный всей стране детский писатель Михасенко Геннадий Павлович, который работал у нас сторожем, и на чистом немецком языке всё им показывает и объясняет. Дивились после немцы тому, что в далёкой Сибири простые сторожа по-немецки замечательно разговаривают. Артисты приезжали: Алла Пугачёва, Иосиф Кобзон, Александра Пахмутова, Валентина Толкунова, Людмила Сенчина и многие, многие другие. Братск был настоящим полюсом мужества, было даже такое понятие — притяжение Братска. Действительно, была очень интересная, во многом поучительная жизнь, и я готова была работать бесплатно, лишь бы накормить людей. Теперь всё в прошлом, и положение дел в Братске оставляет желать лучшего: наркомания, пьянство, безработица, люди от всего этого страшно гибнут от безысходности, и обвинять их за это грех, ибо человеку крайне нужна работа, а его лишили этого, но да это и не диво вовсе, по всей стране примерно тоже. Что же заставило меня, Шульгу Нину Николаевну, обратиться на народную передачу? Сейчас я на пенсии, являюсь прихожанкой храма «Преображения Господня». Церковные службы у нас проходят в восстановленном нашими прихожанами старом детском садике. Но, слава Богу, строится новый храм, не хватает несколько десятков поддонов кирпича. А так нестерпимо хочется, чтобы храм был, наконец, достроен. Повторяю, меня знают очень многие люди, которые волею жизни покинули Братск. Может, кто и откликнется, поможет. Ведь после развала Советского Союза и страшных девяностых стали возрождаться православные храмы по всей нашей Богом хранимой стране. Только благодаря этим воистину праведным делам спаслось и продолжает спасаться очень много наших людей. Боль моя очевидна, поэтому прошу: помогите достроить наш храм «Преображения Господня».

С поклоном, Нина Николаевна Шульга».

Быстро отыскиваю её дом — а чего тут не отыскать, думаю, в одном посёлке живём. Но всё же шёл, волнуясь — одобрит ли. С её военным характером ещё взашей выгонит, но это были просто мои глупые мысли, которые также просто являются, как и, смею надеяться, умные. Войдя в подъезд, остолбенел — весь деревянный двухэтажный старый их подъезд был оформлен под встречу Нового года. Живая ёлка со старыми, но изумительно красивыми игрушками пахла настоящим праздником. Поднимаюсь на второй этаж, захожу в двухкомнатную квартиру нашей прихожанки. Дома эти делались, когда строился город Братск, жильё считалось временным, но, как известно, нет ничего постоянней, чем временное. Сейчас в городе строятся новые дома, работает президентская программа по переселению из ветхого жилья, но там, как и предполагалось заранее, много несправедливости, и опять же, чему удивляться — эти дела завсегда воровато сложные… Сидя на стареньком диване, Нина Николаевна гладила свои больные ноги. Дверь в её квартиру была не запертой, и она, услышав, что я подошёл к двери, громко сказала:

— Заходи, Толя!

В старенькой квартире пахло пирогами, и я доподлинно знал, что это ёдово для храма. Присев рядышком с ней, протягиваю два листа напечатанного текста. Глянув на меня уже не по-командирски, заговорила:

— Я, Толик, потом, когда уйдёшь, посмотрю, при тебе не стану, а то подумаешь ещё, что я надзиратель какой. Пойми, как бы ты не написал, думаю, пойдёт, ведь от души же дело затеваем.

Прошу её рассказать немного о себе, ибо от этого моему нутру было не уйти, было, правда, сомнение, что не станет рассказывать, но Нина Николаевна тихо, как в храме заговорила:

— А чего, Толик, рассказывать? Родилась в Ульяновске, папа Николай Иванович родился в селе Большая Озёрка, мама с Белоруссии, тятя у меня участник Великой Отечественной, контуженный пришёл с войны, все эти горестные годины прошагал, храню его награды, двух братьев да меня народили. Папа строил мосты, из города в город мы переезжали, три семьи – Марычевы, мы и Шеляковы, все строители. Перед начальством никогда не лебезил как многие, всегда говорил правду в глаза. Когда папа женился, ему мамина родова сказала, что у них, коли женились, не бросают. Мама моя больной была, папа сам готовил, мыл полы, стирал, косички мне заплетал, сильно маму любил и жалел, это было сразу видно. Когда я училась в третьем классе, он научил меня готовить. Приехали в Братск в пятьдесят восьмом году, жили на Руднике, а там — мама милая! — грибов, ягод сколько было, за раз четыре, пять вёдер клюквы наберёшь, кажется, всей стране бы хватило, рядом потом лагерь «Варяг» располагался. Были там хорошие дома, замечательно было: рудники, шахты — это до нас было давно разработано, ещё до революции, жили хорошо. Да вот однажды одна умная начальница приехала, посчитала, что невыгодно нас автобусом возить в посёлок, и закрыли наш Рудник. Однажды идём с мамой, глядим – брусники-то сколько, а набрать не во что. Мамочка снимает чулки, да прямо в них и насобирала, питались мы там, помню, очень хорошо, жалко до смерти родные места беззаботного, босоногого солнечного детства. Папе дали трёхкомнатную квартиру в центральном Братске, но мы снова переехали на правый берег. Школу закончила здесь — в Гидростроителе, училась я плохо, и пошла учиться на повара, влекло меня к этому, родители отнеслись спокойно. Время-то какое было — все напролом в институты поступали, но по тому времени страна наша была рабоче-крестьянской, потому я нисколько не комплексовала, что на повара пошла учится, благо, училище находилось прямо в нашем посёлке. Директора училища вот вспомнила сразу, Мирой Андреевной звали, строгая была. Научили, словом, кухарить, и наука эта, я тебе доложу, Толя, сложная, как и любое профессиональное дело. Выучилась, да пошла работать, замуж так и не вышла, не всем ведь дано это, жизнь — словом жизнь. В шестнадцатой столовой работала, те, кто семейные, в командировку не посылали, а я молодая, незамужняя, стало быть — все командировки мои. Сильная была, никого не боялась. Ежели кто выпросит шибко — и в морду любому мужику заехать могла. Работала в легендарном лагере «Варяг», видела знаменитого детского писателя Геннадия Михасенко, он же тоже в лагере «Варяг» работал простым сторожем, тихий, спокойный. Приходилось работать и в лагере «Ангара», на отопительном заводе.

Нина Николаевна замолчала, внимательно посмотрев на меня, продолжила:

— Я ведь поваром всю жизнь работала, многие ведь, кто после тюрьмы освобождался, все в столовую шли, ели. Таким образом, многих таких вот людей я знала. Мысль даже такая была — к ворам авторитетным обратиться в послании моём, храм-то всем надобен. Да боюсь, там, в Москве, на передаче, напугаются, скажут, тётка совсем с ума сошла, только кто ведает, где ныне больше правды.

Снова немного помолчав и погладив больные ноги, совсем тихо заговорила:

— Ленивых у нас не было – все, глядя на Тамару Бирюкову, старались работать. А потаскай-ка эти коровьи туши, бачки тяжеленные. Все наши ногами маются шибко. В столовых-то ведь, помнишь, народу всегда тысячи. И вот когда люди поедят приготовленную лично тобой еду и благодарят за это, вот в такие простые человеческие моменты очень хотелось продолжать вроде бы на первый взгляд неприметное дело — кормить людей.

Пока мы сидели на её стареньком диване, в её квартиру заходили без спроса трое человек. Одному молодому парню и двум женщинам Тамара Николаевна прямо при мне занимала сколько-то денег. Снова присев на диван, вздыхала:

— Это всё соседи ко мне ходят, да с окрестных домов, давно ведь здесь живу. Да, занимаю, когда отдадут, а часто не отдают, и снова идут. Я даю, жалко, но не совсем бесшабашно, пытаюсь разобраться, какая причина. Что тут скажешь, гибнет наш посёлок без работы. А многие за копейки не хотят на дядю работать, сидят дома да дешёвый алкоголь пьют. Я вот твёрдо уверена — заработал бы наш отопительный завод как прежде, и пить бы перестали. Погост-то наш как множится от всей нынешней жизни, людям твердь добрую обресть надобно, от того и надумала я обращение писать.

Во время разговора в её квартире находился человек по имени Сергей. Он занимался починкой по электрике, менял старые розетки, провода. Помню, что когда Нина Николаевна сказала, что думала даже обратиться к ворам, то Сергей на это улыбнулся и сказал:

— Отчаянная ты, Нина…

 Снова прошло несколько месяцев, и то, что Нина Николаевна отправила письмо-обращение, я, конечно же, знал. Потому как время от времени спрашивал её об этом в храме. Сергей, что ремонтировал розетки в квартире Нины Николаевны, недавно умер. Этот человек много раз сидел в тюрьме, но последние годы своей жизни помогал храму в плотницком деле. Когда помер, родственники почему-то хоронить его отказались, хоронил Сергея наш Храм. Батюшка Георгий обратился к прихожанам, что, де, надо предать земле нашего прихожанина и строителя. А когда отпели Сергея и, вернувшись с погоста, сидели за поминальным столом, батюшка, памятуя, какой это был замечательный работник, сказал просто и задушевно:

— Эх, Серёга, Серёга!

Жалела его и Нина Николаевна, говоря мне:

— Он ведь – Сергей — сидел, но, Толик, если бы ты знал, как он Богу молился, иконку мне своими руками смастерил, умелец народный. Приснился мне во сне и говорит: «Я уж девять дней лежу». Это он уж в морге лежал. Ну, я тревогу подняла, оказалось, не хотят родственники хоронить. Ну, слава Богу, Храм похоронил, да так, что и я бы хотела, чтобы меня так же. Он — Сергей — говорил мне, что Бог его любит и не забудет. Так всё и случилось…

Сегодня жаркий июньский день стоит. У нас в Сибири страшная засуха, зайдя к Нине Николаевне попроведать её, спешу на огород, предстоит окучка картошки – спасительницы нашей народной. На своё обращение ответа Нина Николаевна Шульга от передачи «Пусть говорят» так и не получила…

Анатолий Казаков

Братск