Неформальным лидером в одиннадцатом «б» считался Мишка Железуб. Настоящая-то его фамилия была Кушаров, ну а прозвище прилепилось из-за металлических коронок на верхних резцах: махнули подходящим колышком в уличной драке, они и обломились.

Железуб рос в ущербной семье, где мать, сторожиха ПТУ, не раз в подпитии мирно внушала наследнику: «Есть суп-картошка да диван у окошка, а больше, извини, не нажили, и не вини». Зато отчим по поводу и без такового лупцевал Мишку, пока тому не исполнилось пятнадцать, и тогда-то, при очередной экзекуции, раздавшийся в плечах парень вырвал у пьяного мучителя «воспитательное средство» и, в свою очередь, исхлестал «родителя». Бил с наслаждением, вымещая многолетнюю обиду и беспрерывно матерясь при этом. Потом пригрозил обмочившемуся от боли и страха мужику, что в следующий раз будет пороть, пока тот не обделается по-большому, а на закуску заставит сожрать ремень вместе с пряжкой.

После такой перемены власти в семье мать и отчим вообще махнули на сына – он же пасынок – четырьмя руками, сосредоточившись на добывании спиртного для ежевечерних попоек.

Среди школьников Железуб отличался тяжелой тупостью к наукам. Неосознанно он стремился подменить свои нетвердые знания и низкий интеллект, не сулящий в будущем места под солнцем, авторитетом первого забияки в школе и ближайшей округе. Драться Мишка упорно учился с детства, хорошо умел и любил. Однажды в честном, «раз на раз», бою даже сумел вырубить опытного боксера-перворазрядника: в ответ на правый прямой резко поджал ноги, как бы упав на корточки («прыжок вниз»), и разом нанес коварный удар  кулаком в пах. Скрючившегося противника добивал сложенными в замок руками и, наконец, поверженного, – пинками.

«Железный» подросток не знал пока, что, повзрослев, уже не сможет получать удовлетворение от обычного образа жизни, испытывая постоянное желание конфликтовать. Грядущее готовило школьному неформальному лидеру незавидную планиду: алкоголизм, а может, и наркомания, уголовщина, решетка…

В какой-то мере свой авторитет в школе Железуб укреплял – помимо литых кулаков – постоянным унижением одноклассника, тихони Анатолия Костова. Сын матери-одиночки, врача-педиатра, худосочный и робкий, он на лету схватывал любой учебный материал, но с физкультурой не дружил. И оказался объектом многолетней, нескончаемой травли. Еще в начальных классах Кушаров подкладывал ему кнопки на стул, срезал пуговицы с пальто, с силой хлопал измазанной мелом ладонью по спине. Не брезговал и просто щипком, толчком, подзатыльником. С годами «шутки» становились все изощреннее: матерно расписать эрудиту учебник, прибить к полу портфель, на уроке труда намертво закрутить его в тиски, еще и удлинив их ручку куском трубы, в школьном туалете помочиться жертве на брюки, пристроившись позади…

Железуб как бы мстил Костову за его знания – мелочно, зло, беспощадно. В классе к таким грязным выходкам относились по-разному. Кто побойчее, порой интересовались, чем именно Мосол – обидное прозвище Костову придумал тот же Кушаров – насолил последнему. Но, получив в ответ угрожающее пожелание «заткнуться, пока цел», предпочитали дальше отношений не обострять. Остальные вообще помалкивали в тряпочку.

Явных прихлебал, боготворивших некоронованного короля школы, было лишь трое, и за глаза их называли «Железубов хвост».

Впрочем, за годы учебы все категории учеников одиннадцатого «б» давно привыкли к умалению достоинства одного соклассника другим, уже воспринимая это как должное. И вот ведь штука: Костов никогда и никому на Кушарова не жаловался. Ну а учителя стремились прилюдного конфликта «не замечать», не пресекать, не предавать гласности.

Нет, конечно, иногда Железуба и наказывали – за слишком уж наглядные его издевательства, да и не только над Костовым. Однако наказания эти лишь подливали масла в огонь нескончаемой травли.

Итак… Стоял погожий сентябрь. Замешкалось что-то лето; как бы собрав остаток сил, щедро посылало нагретые солнечные лучи на маленький город, где жили  унижаемый и унижающий. Часть тепла впитывало в себя небольшое озерцо на краю городка. В воскресенье с утра вокруг него облюбовали места многочисленные группки людей – пляжный сезон заканчивался.

–  Мосол, а ну, «канатнись»! – подначивал Железуб под хохоток прихлебал. – Слабо? Да ведь это же элементарно!

Озерцо лежало промеж четы песчаных гор с обжитыми растительностью подножиями. С вершины одной, жестко там  закрепленный, спускался тугой стальной трос двойной свивки. Он тянулся над озерцом и другим концом прикручивался к клину, вбитому в подошву второй горы. Обильно смазанные металлические волокна пропустили сквозь обрезок водопроводной трубы с подвязанной к нему длинной просмоленной веревкой, и кусок оцинковки легко скользил по многожильной нержавейке. Вот так и получилась своеобразная канатная дорога: на молодежном сленге – канатка, по которой, при известной смелости, можно было прокатиться особым способом – «канатнуться».

Железуб, перебирая бечеву, прибуксировал кусок трубы к верхнему концу троса, куда взобрался и сам, крепко охватил ладонями  оцинковку, решительно оттолкнулся от  слежавшегося песка. И гордо помчался на вытянутых руках в вышине над берегом.

– Эгей, держите, сейчас упаду! – в притворном ужасе весело орал он, снижаясь и смешно дрыгая ногами в воздухе. – Але-оп!

Оторвался от высотной дороги метрах в двух от воды, сделал полусальто в воздухе. Нырнул четко, без всплеска.

– Учись, Мосол! – выйдя из воды, покровительственно и чувствительно хлопнул Кушаров Костова по спине с острыми лопатками. – А-а, куда тебе… Рожденный ползать…

И тут подросток, в чей психологический портрет риск никак не вписывался и которого от одного вида-то канатки передергивало, потоптавшись на месте, вдруг полез на гору.

– Ну-ну! – наморща нос, с сарказмом заметил Мишка. – Помечтай давай…

А Костов уже тянул к себе обрезок трубы.

– Ты гля! Еще и поедет, – вырвалось у «первой трети»  Железубова хвоста.

– Хрен тебе по всей морде! Чудес не бывает! – веско возразил сам неформальный лидер, одновременно с первой фразой сложив перед носом прихлебалы дулю, а произнося вторую, рубанул воздух ребром ладони.

…Сделав глубокий вдох, Костов крепко обнял ладонями обрезок гладкой теплой трубы и в нерешительности застыл на вершине горы: умница-подросток был откровенно трусоват. Оставаться ли и дальше мальчиком для битья – сегодня он должен был выбрать. Именно сегодня и сию минуту, поскольку его унижение особенно отчетливо наблюдала первая красавица школы – Людмила Соболева из одиннадцатого «а». Да не просто видела, а еще и презрительно скривила пухленькие губки и, адресуясь к стоящим рядом подругам, произнесла:

– Ошибка природы, мальчик-девчоночка… Ха-ха! В юбке была б всё та же  размазня. Безупустительно! – неумело щегольнула она оригинальным словечком: в поисках таковых, для поднятия имиджа, порой полистывались словари.

В Соболеву Костов был давно, безумно и безответно влюблен платонической любовью. При этом он никогда не решался сам обратиться под каким-то предлогом к даме сердца – боялся даже приблизиться к ней, опасаясь сразу быть отвергнутым. Да, на то имелись основания: прекрасная половина человечества нередко интуитивно чувствует неудачников, а влюбленный так желал считать девушку идеалом идеалов, замечая в ее характере лишь положительные черты…

Он не избрал на роль кумира какую-то актрису или другую женщину-знаменитость, неосознанно отвергая такие сверкающие личности, которых «любят все»: хотел мечтать на уровне возможного исполнения своей мечты. В фантазиях кумир должен был принадлежать ему и больше никому – как любимая игрушка ребенка. Девственник в воображении своем не мог зайти дальше безобидной эротической картинки: он и любимая девушка лежат раздетые под одеялом супружеской постели, и кумир – нагой и беззащитный – раболепно готов исполнить любое желание мужчины-повелителя.

Ах, как страстно и затаенно ревновал тихоня, едва завидев ни о чем не подозревающую избранницу оживленно беседующей с кем-то из молодцеватых парней! Неслыханное покушение на его собственность-мечту…

Костов безумно боялся потерять ее, не представлял, как будет жить без своего великого секрета. И сегодня ему пригрезилось, что первая красавица школы о нем как-то подсознательно узнала. Узнала и решила проэкзаменовать… Что ж, прокатившись по канатке, он должен был доказать Соболевой: он – такой же, как все, однако именно для него подобный поступок был почти равен героическому.

– Трус! Слабак! Сопля! – безжалостно оценил Железуб нерешительность замершего на старте канатки Костова и сочно сплюнул.

А тот, нисколько не обращая внимания на слова мучителя, выжидательно вгляделся сверху в свой идеал, и насмешливо-испытующий взгляд скрестился с боязливо-нервным.

Через несколько мгновений наблюдательница демонстративно и высокомерно повернулась к наблюдаемому спиной. И здесь…

– Гробанется! – воскликнул «вторая часть» Железубова хвоста.

Четкий на фоне безоблачного неба человеческий силуэт разрезал высоту над озерцом. Но уже на первой трети воздушного пути запачканные смазкой ладони соскользнули с оцинковки – Костов замарался о трос, подтягивая по нему обрезок, – и дальше помчался по шершавому металлу на собственных руках. Увы: в эмоциональном порыве забравшись на канатку, подросток понятия не имел о тонкостях езды по ней – пальцами-то следовало охватывать середину и ближний конец куска трубы, но никак не дальний.

Застывшие, как на стоп-кадре, люди на пляже разом внутренне напряглись, ожидая истошного крика и падения с большой высоты. Но судорожно цеплявшийся за маслянистый витой трос, на каждом сантиметре стирающий кожу о стальные волокна, Костов молчал, продолжая съезжать ниже и ниже.

В те ужасные, переломные секунды жизни он думал вовсе не о том, что может упасть и разбиться насмерть или, если повезет, отделаться переломами, но как не упасть в глазах тайно любимого человека.

«Не дотерпит до воды! Сорвется!» – преследовала всех одна мысль.

Близкое к шоковому состояние охватило в тот момент и Железуба. Понимая, что одноклассник может погибнуть, Кушаров испугался вовсе не реальности смерти унижаемого им, а ее последствий. И еще четко осознал, что, вне любого исхода ситуации,  авторитет его впредь не будет столь незыблем…

К изумлению многих отдыхающих, Костов, все так же молча, сумел до воды дотянуть – боль перешла границы крика. Солдатиком бухнулся в озерцо метров с четырех. Несомненно, сильно ушибся. Когда, хромая, выходил из воды, люди на берегу ужасались, наблюдая, как со сжатых кулаков  подростка непрерывно скапывает кровь.

Он медленно, с натянувшейся на скулах кожей и стиснутыми губами, приблизился к давнему обидчику. Остановившись в метре, неожиданно вскинул-разжал руки, демонстрируя стесанные до мяса ладони. Триумфально отчеканил:

– Повтори! Слабо? Да ведь это же элементарно!

Железуб отшагнул назад и каменно, исподлобья уставился на многолетне притесняемого им человека. Кровь тяжело и обильно стекала с его узких израненных кистей: ниже… ниже… Казалось, предплечья сами собой тягуче облачаются в алые перчатки. И тут вдруг невдалеке раздались очень характерные звуки.

Какое неаппетитное зрелище! Это дико и безостановочно рвало на прибрежный песок первую красавицу школы.

Костов невольно перевел на Соболеву победный взгляд… Перед ним, в явно невыигрышном положении, предстала полупородистая хищница, бесстыдно злоупотребляющая косметикой, в чересчур открытом для похотливых глаз купальнике и к тому же совсем не к месту противно хихикнувшая уже после неожиданного опорожнения желудка. Растерянность и ограниченность заурядной троечницы прямо читались в ее бегающем пустопорожнем взоре. Секундное замешательство – и под бесцеремонными ухмылками окружающих, упрятав в ладонях пылающее лицо и забыв про одежду, она бросилась с пляжа.

Анатолий апатично смотрел вслед своей развенчанной мечте.

С того дня Железуб насупленно-уважительно обходил его стороной.

Ошевнев Фёдор Михайлович