Четверг, 28.03.2024
Журнал Клаузура

175 лет назад, 11 ноября 1842 года, умер великий «крестьянский» поэт А.В. Кольцов

175 лет назад, 11 ноября 1842 года умер А.В. Кольцов. Великий «крестьянский» поэт, песнописец пушкинской поры.

Игорь Фунт

Сокол со связанными крыльями

 «Эх, раззудись плечо, размахнись рука!»

Россия забитая, Россия бедная,

мужицкая подавала о себе голос.

Герцен

Ты пахни в лицо, Алексей Кольцов!

Освежи, взволнуй, душу русскую…

О.Фокина

Пару слов о внешности.

«Кольцов был среднего роста, с мелкими чертами лица, с густыми русыми волосами… Манеры его были робки, мягки, застенчивы в высшей степени; но в приятельской беседе он часто горячился…» (А. Краевский). «Одетый в длиннополый двухбортный сюртук, короткий жилет с голубой бисерной часовой цепочкой и шейный платочек с бантом; он сидел в уголку, скромно подобрав ноги, и изредка покашливал, торопливо поднеся руку к губам. В глазах его светился ум необыкновенный, но лицо у него было самое простое русское… Это был поэт Кольцов» (Тургенев).

«Ты можешь жить в Петербурге или где хочешь. Денег тебе нет ни копейки… благословение дам, а больше ничего». — После злобных отцовских слов Кольцову пришлось вернуться из Москвы в Воронеж и продолжить вести ненавистные торговые дела ради выживания и благополучия семьи. Но дни его были уже сочтены. «Бес материализма» и тяжёлые страдания («…зазнался», — слышалось отовсюду) довели до чахотки.

А. В. Кольцов умер 29 октября (по ст. стилю) — 11 ноября 1842 года. Одинокий, больной, безо всякой врачебной помощи и домашней поддержки. С его несгибаемой целеустремлённостью и цельностью — «точно кремень» — могущий стать миллионером, в предсмертном бреду вскакивал и лепетал что-то об осуществлении мечты сделаться «проповедником новых идей».

В сознании знатоков и любителей поэзии имена этих двух замечательных воронежских сочинителей — А. В. Кольцова и И. С. Никитина — неразрывно связаны меж собой множеством причин. И роднит их не только город детства и юности, но и схожесть отнюдь не лёгких судеб. Они даже похоронены рядом — в центре Воронежа, в зажатом высотками уголке бывшего Митрофаньевского кладбища — …в конце XIX века тихой, нехоженой окраине.

Жизнь как осенняя ночь молчаливая, —

Горько она, моя бедная, шла

И, как степной огонёк, замерла… —

— выгравировано на памятнике Никитину.

В душе страсти огонь

Разгорался не раз,

Но в бесплодной тоске

Он горел и погас… —

— выгравирована эпитафия Кольцову.

Сильные выстраданные строки. Стихи мужчин сверхтрагических судеб. Судеб коротких, но, несомненно, творчески ярких и высоких.

И если б «каторжанский реестр» герценовского мартиролога литературных жертв царизма был продолжен, то, наряду с Кольцовым («Кольцов убит своей семьёй, тридцати трёх лет») Александр Иванович обязательно вписал бы туда и Никитина, но… Торопился уезжать: «Ужасный, скорбный удел уготован у нас всякому, кто осмелится поднять свою голову выше уровня, начертанного императорским скипетром; будь то поэт, гражданин, мыслитель — всех их толкает в могилу неумолимый рок». — Слова, произнесённые эпитафией всей русской литературе: до срока почившим Рылееву, Пушкину, Грибоедову, Лермонтову, Веневитинову («…стих средь юных лет!»), Кольцову, Никитину, Белинскому, Полежаеву, Баратынскому, Бестужеву… И далее, далее.

Если без длинных занудных экивоков, то собственно трагедия Кольцова, подобно земляку Никитину, да и сродни трагедиям всех «неусадебных» персон — крестьянского, мещанского роду — состояла в несчастии непомерно заниматься «ненужными» вещами. Крайне далёкими от истинного их божественного предназначения: созидания, науки. Далеко ходить не надо: Ломоносов и Шевченко, Кулибин и Крамской.

Типичная участь талантливого самородка из разночинской массы — завоёвывать признание публики ценою невосполнимых жертв, нравственных и физических страданий. (На память приходит кольцовское «я не поэт, а мещанин» — в противовес рылеевскому «Я не Поэт, а Гражданин!»)

О, сколько взволнованных, возвышенных душ сгинуло в преисподнюю — в нестерпимо упорной, трудной борьбе за право почувствовать себя человеком!

Кольцов, не имеющий даже малого образования (кроме года уездного училища, девяти лет отроду), был прирождённым лириком. С малолетства неся «богатое содержание для поэтических излияний».

Скучно и нерадостно

Я провёл век юности…

Пройдя через непременные и неизбежные по молодости уроки заимствования, подражательности. Отдав известную дань сентиментализму, он непревзойдённо обрёл себя в бушующей стихии русской песни. Именно в этом «полуписьменном-полуустном жанре он достиг тех вершин, которые обеспечили ему бессмертие» (О. Ласунский).

В истории отечественной культуры прецедент Кольцова-художника поистине уникален. Отсутствие систематического образования, присущего дворянскому кругу, не повлияло, а в какой-то мере и «освободило», высвободило незаурядную писательскую индивидуальность и по-детски наивную непосредственность. Дав благие последствия и направление, верный ход правильному ощущению ремесленничества и материализации творческого версификаторства. Осознанию истинной свободы, полёта мысли.

Сам будучи пахарем, работягой, невезучим «челобитчиком» неблагодарной Фемиды, кто как не Кольцов, приоткрыв занавес народного быта, — сродни каторжанскому, — мог живописать крестьян людьми вполне обыкновенными. Нежными и верными, грустными и весёлыми. Нравственно цельными. Образно полными и артистичными: «В его песни смело вошли и лапти, и рваные кафтаны, и всклоченные бороды, и старые онучи, — и вся эта грязь превратилась у него в чистое золото поэзии» (Белинский).

Готовность биться до «конца-краю», наперекор судьбе, не глядя на невыносимые окружающие обстоятельства — вот главное утверждение кольцовского романтического героя: мужика, рыцаря полей. Ключевая эстетическая мысль — идея мужицкой, селянской жизни. Да и сам пиит не опускал «очи долу» — нисколько не боясь на равных померяться-потягаться с горемычной судьбинушкой силами, всю дорогу изматывая, «мая» себя битвами: «…он первый обратился к русской жизни прямо, с глазами, не отуманенными никаким посторонним чувством…» (С-Щедрин).

На смерть смотрел открыто, «не мигая глазами». Бешено и без остатка предаваясь веселию и печали, находя в них «размашистое упоение», вместо того чтобы «падать под бременем самого отчаяния».

Зримой несгибаемостью и твёрдостию Кольцов влюбил в себя абсолютно разную и далёкую друг от друга публику — по направлениям и роду деятельности. Это и духовный наставник Кольцова Белинский, осудивший-таки прежнее своё примирение с «гнусной действительностью». «Его сиятельство» покровитель Одоевский, разглядевший в провинциальном купце средней руки «гения в высшей степени». «Младший брат» С. Есенин, посвятивший воронежскому прасолу проникновенные строки.

И. Тургенев, Чернышевский, цитировавший Кольцова в «Что делать?». Менделеев и Балакирев; Некрасов: «…и басни хитрые Крылова, и песни вещие Кольцова…». Пролетарский поэт Кириллов: «Он с нами, лучезарный Пушкин, и Ломоносов, и Кольцов…».

Ещё больше счётом — абсолютно безымянные почитатели и простолюдины, труженики. Благодарные автору за непосредственность и душевную отзывчивость к чужой боли.

***

Через всю жизнь пронёс А. Кольцов незабвенные события «тоскливой» юности — великую драму разбитого молодого сердца. Питающую в дальнейшем его творчество — прямо и опосредованно. Вылившись из трагедии сугубо личной в драму общесоциальную, «громадную и катастрофическую». Каковая, по определению Белинского, заставила Кольцова почувствовать себя уже не стихотворцем, слагающим «размеренные строки с рифмами, без всякого содержания. Но поэтом, стих которого сделался отзывом на призывы жизни…»

Если встречусь с тобой

Иль увижу тебя, —

Что за трепет, за огнь

Разольётся в груди.

 —

Если взглянешь, душа, —

Я горю и дрожу,

И бесчувствен и нем

Пред тобою стою!

А дело было эдак…

Он влюбился. Сильно и безотчётно. Влюбился в девушку-прислугу, дочь крепостной отцовской крестьянки. Причём оформлена «крепость» была на чужое имя, т. к. Кольцовы не имели дворянского чина. И хоть девочка-милашка, Дуняша, росла и воспитывалась вместе с дочерьми Василия Петровича Кольцова, — была им кровинкой родной, — хозяин не смог потерпеть близости отношений наследника и слуги. Господина и холопа.

Ничтоже сумняшеся отец, не терпевший «попереченья», просто взял и продал мать с дочерью в бескрайние донские степи.

Потрясённого горем Алексея свалила чёрная падучая: «Исчезнул сон: моим очам, моим разрушенным мечтам совсем иное показалось…».

Выздоровев, опустошённый нездоровьем, самозабвенно и долго скитался по Дону. Безутешно страдая и мучаясь, искал милую. Но увы…

Впоследствии горькая, словно полынь, любовь переросла в легенду. Легенда — в были-небылицы; те — в песни. Уйдя в народ. Глубоко и навсегда. С концовками как счастливыми, так и печальными — вроде того, что найденная наконец невеста умирает прямо на руках у жениха. Ошеломлённого долгожданным приобретением и внезапной потерей.

И те ясныя

Очи стухнули,

Спит могильным сном

Красна девица!

 

Тяжелей горы,

Тёмней полночи,

Легла на сердце

Дума чёрная!

После того у Кольцова были романы, и довольно затяжные. Но любовь к Дуняше не «стухнула». Не закрыв и не исцелив «рану сердца».

***

На развитие творчества А. Кольцова несомненно повлиял близкий друг, «человек замечательный, одарённый от природы счастливыми способностями» А. П. Серебрянский, организовавший в конце 20-х годов литературный кружок при Воронежской семинарии. И познакомивший Кольцова с местной литературной элитой: книготорговцем Кашкиным, подарившим другу теоретический труд по стихосложению «Русская просодия»; близким к декабристам Сухачевым. Имена и жанровые приёмы Ломоносова, Державина, Хераскова, Фонвизина, Карамзина, Жуковского, Крылова, в особенности карамзиниста Дмитриева стали основой поэтического вероисповедания Алексея Васильевича.

Позднее, в 30-е, сошёлся с воронежским губернатором, по совместительству литератором Д. Бегичевым, накоротке знавшем Грибоедова. Плюс, конечно же, книги, книги, книги… Из семинарской б-ки, от друзей и соратников-поэтов, семинарских профессоров: П. Ставрова, А. Вельяминова.

Я познакомился со светом…

И, если бы… да в добрый час»!..

Готов остаться я у вас!

Готов чумаковать всё лето. —

— …слышатся пушкинские интонация, ритмика, ход. Взятые Кольцовым образцом художественного совершенства.

Однако, волею судьбы оставшись единственным сыном (остальные ребята умерли по младенчеству), Алексей в первую очередь — наследник кольцовского купеческого дела.

С одиннадцати лет занимается с отцом землепашеством, одновременно продажей хлеба. Т. е. от производства — к менеджменту: «Пашенку мы рано с сивкою распашем. Зёрнышку сготовим колыбель святую». Также — садоводством, лесозаготовками, овчиной, шерстью. То был целый сельскохозяйственно-промышленно-торговый круговорот. Конгломерат, так сказать.

Основное занятие Кольцовых — прасольство — ското-промышленные дела.

Весело на пашне.

Ну! тащися, сивка!

«Прасол прежде всего лихой наездник. Он вечно на лошади, на лихом донском коне, который смело перепрыгивает через овраги, плетни и несётся вихрем в степях. Прасол такой же джигит, как казак, он на скаку хватает руками землю и бросает ею в деревенских красавиц… он не остановится ни перед каким барьером. Он и одет по-казацки — в черкеске и в широких шароварах, опоясан ременным поясом с серебряными украшениями, на голове у него барашковая шапка. У него и походка и фигура чисто казацкие: сутуловатый, он ходит увальнем, с перевалкой и как бы с вывернутыми ногами», — рассказывает воронежский краевед и биограф Кольцова М. Ф. де Пуле.

Однажды Алексей на всём скаку перелетел через голову окаянного коня. И с невероятною силой грохнулся оземь. Спасло на редкость крепкое здоровье и казацкая сноровка, джигитовка: «Ах, ты степь моя, степь моздокская…».

Большую часть времени приходилось жить со стадами, «среди природ»:

Между возов огонь горит;

На тагане котёл висит;

Чумак раздетый, бородатый,

Поджавшись на ногах, сидит

И кашу с салом кипятит.

«Многие пьесы Кольцова отзываются впечатлениями, которые подарила ему степь» (Белинский). Первые стихи тоже пришли, «сошли» с небес в степи. Причём внезапно, «как током ударило»: «…Мне не спалось, я лежал и смотрел на небо. Вдруг у меня стали в голове слагаться стихи; до этого у меня постоянно вертелись отрывочные без связи рифмы, а тут приняли определённую форму. Я вскочил на ноги в каком-то лихорадочном состоянии; чтобы удостовериться, что это не сон, я прочёл свои стихи вслух. Странное я испытывал ощущение, прислушиваясь к своим стихам».

Отец был категорически против интеллигентских сыновних штучек. Оттого ничего не оставалось делать, как, по велению тайных струн, сочинять украдкой, вдохновенно и страстно. Приходилось внимательно вслушиваться и собирать народные песни и сказы в отдалённых от дома деревнях. На празднествах, играх и гулянках-хороводах. Чувствуя в стихах-песнях, называвшихся Кольцовым не иначе как «русскими песнями», будущую силу. Вынося вирши на внешний зрительский суд в обход и без ведома отца. Поначалу под псевдонимом. В нелёгком поэтическом призвании видя «вознаграждение за тяжкое горе своей жизни».

В семейном кругу подрастая человеком довольно замкнутым и угрюмым, — полностью раскрывался лишь в поле. С наслаждением вдыхая вольный воздух лесов и пастбищ: «Вблизи дороги столбовой ночует табор кочевой…». И ещё хорошо ему дышалось в кустодиевской деревне, на отдыхе, среди крестьянских сборищ: «Здесь-то прасольство явно сослужило нашей поэзии великую службу. Без него ни русской природы, ни русского народа наш поэт никогда и нигде так бы не узнал» (Н. Скатов).

И ежели сравнивать творчество Кольцова с художественническими образами, то, конечно, более точно тут подошёл бы современник, «аналог» Кольцова в живописи — А. Венецианов.

Парадоксально, но любил Кольцова и эстет Брюллов, гламурный гуляка и светский модник, — что тоже крайне интересно для описания. Но, поскольку объём текста и так улетает в монографическую необъятность… вернёмся к «обыденности»:

Гости пьют и едят,

Забавляются

От вечерней зари

До полуночи.

Вообще немногочисленные стихи Кольцова, умещающиеся в одном всего лишь сборнике, породили на свет множество рерайтов, семплов, как бы сейчас сказали.

Романсы, квартеты, хоры — Глинка и Даргомыжский, Римский-Корсаков и Рахманинов, Мусоргский — Варламов: влияние Кольцова на русскую культуру трудно представить и оценить из-за эндогенного в неё проникновения. Достоевский, например, по прочитанным в книгах фразам и словосочетаниям, претендующим на народность, лубковость, сразу и безоговорочно узнавал и признавал кольцовское влияние на авторский стиль.

Выдающиеся современники, от Белинского до Писарева, революционно-демократические в особенности, безошибочно увидали гениальность молодого поэта-прасола. Который и в Москве, и в Питере бывал, к сожалению, исключительно по коммерческой необходимости. По отцовским торгашеским наставлениям. От «мишурного величья» коих Кольцов внутренне отторгался-отвращался, как от «мерзости». Что с не меньшею силой и убедительностью показано в его «драгоценном памятнике» рукописной словесности, великолепном эпистолярном наследии-исповеди. Из того, что уцелело после семейных разборок (70 писем).

К счастью, в Москве и Питере он попал в самый центр русской духовной жизни, с её интенсивностью и концентрацией общественных веяний и предзнаменований (провёл всего около шести месяцев!): Станкевич с высоким литературным кругом общения; Белинский с его «Телескопом». Далее, с письменными наставлениями от Станкевича, — к питерским Неверову, Краевскому, Жуковскому и… Слышится сейчас потешно, но так оно и было на самом деле — «восходит до Пушкина!» (Скатов). Не зря петрашевцы прозвали К. потом, в 50-х уже, «вторым Ломоносовым».

Критика враз почувствовала — за «Песней пахаря» стоит мощнейшая укреплённость во времени и пространстве, истории и традиции. Ощутила корневой врез вглубь времён и «сырую» землю-матушку: многовековую былину о русском Антее — Микуле Селяниновиче, Зевсе-громовержце, Илье-пророке и сказочных богатырях: «Зажужжи, коса, как пчелиный рой!». Где воочию предстали крестьянские «ловкость, такт и красота», характеры сохранивших себя под непосильным гнётом людей — выживших, выдюживших. Интересных. Соколами рвущихся на волю, несмотря на «сломанные крылья».

Иль у сокола

Крылья связаны,

Иль пути ему

Все заказаны?

«Кольцов показал, — говорит Герцен о послепушкинской эпохе как эпохе Лермонтова и Кольцова, — что много поэзии кроется в душе русского народа, что после долгого и глубокого сна в его груди осталось что-то живое»… — Ему вторит Г. Успенский, противопоставляя Кольцова — Пушкину: «Никто, не исключая и самого Пушкина, не трогал таких поэтических струн народной души, народного миросозерцания»… — Все мы помним: у Пушкина раб «влачится по браздам» — у Кольцова же землю пашет свободный человек: «Клеймёный, да не раб», по словам Некрасова.

Можно дерзнуть изречь, Кольцов превзошёл всех предшественников в песенном жанре: Мерзлякова («Среди долины ровныя»), Ибрагимова («Во поле берёзонька стояла»), Раича, Дельвига, Тимофеева, Цыганова, Нелединского-Мелецкого. Стал учителем Некрасова и учредителем стилистики многих творцов 40—50-х годов.

Сравнивая Кольцова с Лермонтовым, Огарёв так определял их историческое значение: «Лермонтов и Кольцов — два одинокие властителя поэтических дум конца тридцатых и начала сороковых годов… Один тоскующий оттого, что крылья утомились; другой — оттого, что «крылья связаны». Один погибает, подстреленный своими, которым он чужой; другой гибнет, задушенный своими, которые его не узнали. Оба вместе — звучный отголосок целой России своего времени, России задремавшей и России непроснувшейся».

Без преувеличения скажем, что никто после Лермонтова, — не без заблуждений и ошибок, естественно, — не выразил с такою художественной мощью ненависти (прямо того не указывая!) крепостнической действительности, — как Алексей Васильевич Кольцов.

Жизнь! зачем же собой

Обольщаешь меня?

Если б силу бог дал —

Я разбил бы тебя!..

…После смерти Алексея отец, Василий Петрович, испытал только лишь облегчение. В тот же день завалившись в ближайший кабак на обмывку очередной удачной сделки. Отложив покупку парчи для сыновнего гроба назавтра.

«Кольцовы, Бёрнсы, Беранже не повторяются!»

Аполлон Коринфский


1 комментарий

  1. Анатолий Казаков

    Вечная память! Великому Кольцову! Это наше кондовое, неизбывное, русское…

НАПИСАТЬ КОММЕНТАРИЙ

Ваш email адрес не публикуется. Обязательные поля помечены *

Копирайт

© 2011 - 2016 Журнал Клаузура | 18+
Любое копирование материалов только с письменного разрешения редакции

Регистрация

Зарегистрирован в Федеральной службе по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор).
Электронное периодическое издание "Клаузура". Регистрационный номер Эл ФС 77 — 46276 от 24.08.2011
Печатное издание журнал "Клаузура"
Регистрационный номер ПИ № ФС 77 — 46506 от 09.09.2011

Связь

Главный редактор - Дмитрий Плынов
e-mail: text@klauzura.ru
тел. (495) 726-25-04

Статистика

Яндекс.Метрика