«…и лето, и жизнь бесконечны в начале»

К. Соколова

Калерия Соколова – молодое перерождение Петербурга, припоминающее город и городу вопросы:

«Что мне здесь, где три века бессильны Христос и Аллах

Пред проклятьем чухонским и пред наводненьем в Коломне?»

И порой тоска по родословной, по предтечам: в людях, в земле, во времени – формулируется кратко, но достаточно:

«Корни моей родословной Волга с собой унесла».

Двадцатилетний написатель и «в поезда, как в объятья, бросалась», и «желала до дрожи тебя, одеяло», и посвящала стихи … Снегу.

И всё же ключевое стихотворение, пожалуй, не только в одном из трёх разделов книги, а и во всём сборнике, завершается так искренне и правдиво, что, к несчастью, вдохновлённому иными, более отрешёнными от женской сути, текстами читателю придётся немного погрустить и опечалиться:

Калерия Соколова. «Инициалы». Обложка

«Нож с тобой. Думал, я без кинжала?

Мы друг друга съедим,

Мы одно. Идиотов немало,

Но Рогожин един.

—

Потому и сдаюсь, замирая,

Предвкушая захват.

Мышкин милый, не нужно мне рая.

Соглашаюсь на ад.»

Хотя о чём печалиться? Автор смело и открыто призналась в девице, не выгораживая себя, не подменяя, не опровергая слова жизнью, не дожидаясь, когда жизнь скажет за неё молодому Александру Вертинскому, как типу юноши, что она уходит («Ваше убожество, Полукровка, ошибка опять»).

К тому же, в попавшейся мне однажды книжке по сексологии, перепечатывавшей потрясавшую читателей, охочих до Фрейда и психоанализа, в начале двадцатого века брошюру, что похоть мужчин и женщин принципиально различны.  У первых скопленное напряжение требует периодической разрядки, не влияя практически в другое время на занятия человека, а у вторых представляет собой постоянное жжение (наверно, адского пламени, разожжённого аспидом…).

Впрочем, удаляясь во фрейдизм, мы тем ближе подбираемся к многозначительному Калиному: «Тебе бы лебединого кого-то, а мне – ку-ку…»

Право на Рогожина поэтесса утвердила, как и отрицание единственности Идиота. Но поклон ей за неравнодушие и добросердечие к сверстнику молодости, который оказывается в ситуации, где жестки насмешки и враньё с бранью в других. Но не в Калерии. Приведу целиком текст. Он стоит этого.

«Рядом с великим сосуществуют подонки.

Ты с демонической силой октавы берёшь.

А за стеной – незаметно дрожащая вошь

Перерождается – грани размыты и тонки,

Словно картонные перегородки жилищ

Петрозаводских, сквозь кои твой гений сочится.

Спать не даёт тем, кому без того плохо спится.

Думаешь, это прощается ими? – Шалишь,

И за величье ответишь тому, с монтировкой,

С кем на сольфеджио было тебе по пути.

Рос твой талант, становилась жестокой и ловкой

Злобная зависть. Прости ей, великий, прости.»

Как пишет в предисловии к сборнику Вячеслав Лейкин, особенность его – в том, что каждое стихотворение имеет своего адресата. Я бы назвал это стихосланием. Видимо, часть адресатов отмечена не была на бумаге – только в памяти писательницы. Зато несколько эпиграфов говорят о переговорах мысленных Соколовой Калерии Константиновны с Иосифом Александровичем Бродским. Достойный собеседник, сложно не завидовать вкусу к хорошей литературе. И хоть она утверждает, что «только безответность порождает истинные строки», думаемо и мыслимо мной, что достойный ответчик на Калю у неё или присутствует, или обязательно сыщется, найдётся.

Подведением к Поэзии хотел бы оставить эти прекрасные стихи молодой поэтессы:

«Я решила жить здесь долго, до ста,

Досыта, покуда свет не свержен.

Надо только с верой, надо просто

Поперегибать себя, как стержень,

Если заедает. Без изъяна

Только надо, без пустого звона,

Слушаясь Иоганна Себастьяна

Надо мудро, надо полифонно.»

И, кстати, клавиши с их музыкой у Кали тоже замечательно получаются, и она ведает, что говорит. Спасибо ей за поэтоведение. Или хотя б за Поэтовведение!

Сергей Уткин