Рыцарь Антоний Блок, возвращающийся из Крестового похода, играет в шахматы со смертью — редко кому предоставляется такая возможность.

Средневековье выстроено по условиям, какие нам, сегодняшним, осознать едва ли, и даже посадка глаз тогдашних людей отличалась от нашей — не говоря о взглядах на жизнь.

Сакральность крестовых походов в сознаниях, идущих была столь велика, что количество пролитой крови не принималось в расчёт, хотя Антоний Блок явно разочарован происшедшим с ним; да и смерть выглядит весьма усталой…

Уставал ли Бергман, закручивая невероятные лабиринты своих фильмов?

О! Их тяжело пройти, и постоянно кажется, что тень Лютера где-то рядом, и приглушённо, на заднем плане звучит музыка Малера.

Бергман-протестант уступает Бергману-художнику в интенсивности внутренней жизни, но это только плюс его кинематографу: одному из пиковых в мировой практике.

Или пантеоне.

Не так уж много режиссеров создали свой мир — с массой ответвлений, громоздящейся во много ярусов философией, галереей запоминающихся персонажей; и не так много режиссёров, чьи фильмы, как тексты великих писателей по нескольким страницам, по ряду кадров узнаются — подпись: в данном случае титры — не нужны.

Профессор из «Земляничной поляны», видя сон — страшный сон, с гробом, в начинке которого он узнаёт себя, перед этим замечает часы без стрелок: время кончилось для него.

Но оно ликует и играет в молодых персонажах — это время, от какого некуда деться, какое растекается, как у Дали, удлиняется, как в античных мифах, когда богам было угодно дать возможность додраться любимым героям.

Бергман синтезирует мировую культуру, множа её собою; и звуки «Осенней сонаты», разрывающиеся тяжелым конфликтом матери-дочери, точно присыпаны пылью отношений: странных, сложных…

А чудесная лёгкость «Лета с Моникой», точно пузырящаяся летним светом (хочется добавить — шампанским, пьянящим светом) отчасти компенсирует трагизм, глубоко вложенный в недра души художника…

Бергман — знаменитый театральный режиссёр, писатель — как кинорежиссёр поднимает планку так высоко, что далее, кажется, возможен только спуск…

И действительно, ничего более яркого, чем «Седьмая печать», «Земляничная поляна», «Осенняя соната», «Фанни и Александр» в последующие годы не появилось.

Впрочем, приливы всегда чередуются с отливами — и в искусстве тоже.

Александр Балтин