Быстро заснул, вскоре проснулся и не спится. К окну. Луна в небе. Небо всё в сиянии от неё – влажность большая. – Ох уж этот рационализм… Прочёл на днях соображение – выведено оно из того факта, что в античности (есть запись) бытовала техника запоминания, связывающая цепь событий с каким-то запоминающимся маршрутом – соображение, что у первобытных людей жизнь была гораздо эмоциональнее, чем сейчас. У неандертальцев вообще было эйдетическое зрение. Они воспринимали вспомненный предмет, как если б он был перед глазами. Зато затылок у них был огромный. И мозг больше человеческого. Отмерла та часть… И безэмоциональные мы стали. А в России, похоже, меньше рациональные, чем в так называемых цивилизованных странах. И вот стали подтягиваться, рационализироваться. И – грустно. Ибо так симпатично замечать, что Россия тем лучше других стран, что всегда (ну почти всегда) живёт вопреки. Глобальный народ. Мессианский. Чувствующий себя впереди планеты всей. Православие… Потом коммунизм… Теперь – я, по крайней мере, так думаю – маяк человечества. Ему грозит смерть от материального прогресса, а россияне (русские, во всяком случае) – бытийные народ. У его детей головы есть, тогда как у немцев они их имеют. Собственнический народ немцы. Плюс Россия бедная, а это её народу нипочём. Кто как не такой народ подскажет, как жить, чтоб каждому – по разумным потребностям, и тогда смерти от материального прогресса не будет. А такой принцип – это ж коммунизм. Новый. Ибо старый ориентировался на неограниченный материальный прогресс. И – СССР в назидание за такую ошибку – был наказан. Но менталитет-то народа не меняется веками. Народу грустно жить без куража.

И о том фильм Карена Шахназарова «Зимний вечер в Гаграх» (1985).

К 1985-му году режиссёру стало ясно то, что он сейчас формулирует кристально чётко: при Сталине ещё был у народа кураж – надо было подготовиться, выстоять в страшнейшей войне и восстановить хозяйство после неё. А равнозначной задачи после смерти Сталина поставлено не было. И стало скучно жить. Наступила эра пошлости. С её культурным венцом – эстрадой. А впереди – совсем страшно. Из Японии привезли некий электронный синтезатор звука… Нажмёшь несколько кнопок (задашь тем стиль и тему) – и вещь сама сочиняет музыку, аранжирует её, исполняет. Не нужны композитор, аранжировщик, музыканты. Особенно легко подражать той музыке, которую исполняют в эстрадном театре «сейчас» (в 80-е годы) – эту встречу любви и ЭВМ. Танцы под неё соответствующие – какие-то предельно энергичные, но бездушные. Над чем символически каменно смеётся увеличенное, огромное лицо древнеегипетской царицы Нефертити.

Эстрада давно стала всесильной в СССР. Ещё в 50-е годы. Когда на ней блистал чечёточник Беглов, теперь – ничтожнейший репетитор (какая-то ненужная должность; в фильме не видно, чтоб он что-то в театре в этой должности исполнял). Он, как ветеран эстрады, пользуется уважением в коллективе. Случилось праздновать его второй день рождения (в телепередаче по ошибке назвали его умершим), он просится спеть любимую песню своей молодости (воплощение пошлости), поёт, и присутствующие ему с воодушевлением подпевают. Но.

Инерция куража, длившаяся в стране ещё с Октябрьской Революции вплоть до 50-х годов, сказалась и на Беглове. Он отдавался чечётке, как  строители социализма в 20-30-х годах. (Думали ж, что таки социализм строят.) Эхо этого слышно в словах Беглова циркачу на побегушках Аркадию, хотевшему было научиться чечётке, да согласившемуся, что она не для него (без слуха он и с поломанной когда-то ногой), и сказавшего Беглову, мол, он не хочет больше учиться чечётке, ибо устал.

«- А чего это тебе так тяжело? Ты что: Днепрогэс восстанавливал? Или Каракумский канал рыл? Или, может быть, МГУ возводил?»

Так вот Беглов аж в чечётку в 50-х внёс тот исторический кураж. Последний из могикан…

И чувствует потому, что прожил не зря.

«- Знаешь, я всё-таки прожил очень хорошую жизнь. Мне нравилось танцевать – я танцевал. Было много людей, которых я любил. Многие меня любили. И слава у меня была, и всё было».

А говорит он это в больнице, после инфаркта (и незадолго перед смертью). А перед этим весь фильм у него сплошные неудачи и никчемность. Жена давно бросила. Даже диван купить не может себе позволить. Дочка просит, чтоб он не приходил на её свадьбу, ибо это обидит воспитавшего её отчима. Аркадий не хочет учиться чечётке.

А для него – передать себя, своё мастерство людям – самое-самое главное:

«…И слава была, и всё было. И всё-таки я вспоминаю один только вечер. Только один вечер за всю мою жизнь. Это было много лет назад. Зимой, в Гаграх. Была такая маленькая эстрада. Сезон кончился. И зрителей было не очень много. Я танцевал в тот вечер с дочкой. Она меня попросила, и мы танцевали вместе. Никогда в жизни я так не танцевал. Никогда в жизни. И знаешь, если б можно было хоть на один миг вернуть тот вечер, я бы всё отдал, всё, что осталось мне брать».

Всё остаётся людям, — как было сказано в другом советском кино…

Умер. Последний из могикан…

Мне случилось теперь вот читать поразительную книгу – «Великая русская революция 1905 – 1922» (2012) Лыскова. При нынешней информационной войне страшнейшего накала этой книге как-то веришь. Прямо видна психология всех действующих лиц. Всех! До тонкостей. И поражаешься Ленину, почувствовавшему в народе это «Россия всегда живёт вопреки». Как ни ошибочен был – как я себе думаю – силовой путь в социализм в одиночку (а не было гарантии, что будет не в одиночку), но лишний раз вспоминаешь сентенцию: понять значит простить. Как не простить? Даже мне, придумавшему, что человечество способно испугаться всеобщей смерти и мирно сменить капитализм на коммунизм, и что Маркс виноват, что это не предвидел. – Чаяние большинства… Это ж так сладко! А было именно чаяние в той Великой революции. И продержалось, истаивая, несколько десятилетий.

Но ценна ли именно Россия как маяк?

Вон, уже был референдум в Швейцарии о гарантированном доходе. Под длящейся магией Потребительской эры швейцарцы сказали: «Нет». Но референдум же может повториться под влиянием тех природных катастроф, которые всё нарастают от потепления климата на планете. И они могу сказать: «Да». И это будет началом коммунизма. Без маяка-России…

Я ж ничего не знаю с абсолютной твёрдостью.

Подходит к концу моя жизнь.

А луна уже в зените.

А я так и не при Абсолюте. (Ну как благо человечества считать Абсолютом, когда есть сомнение не покончит ли оно с собой нечаянно? – Молчит же до сих пор Вселенная. Значит, кончают с собой цивилизации?)

Даже в верности своей идеи-фикс сомневаюсь. Что главное в искусстве – искусство неприкладное, общение подсознаний автора и восприемников по сокровенному поводу. Чем не муть – искать следы подсознательного идеала в произведении? В том же кино «Зимний вечер в Гаграх»…

Ни оно меня когда-то не тронуло, ни теперь, при пересмотре. – Почему? – Потому что не чуется подсознательный идеал у Шахназарова? Или потому что я не чуткий?

Положим, теперь я пересказал, собственно, нынешнее мнение Шахназарова о Сталине и кураже. При такой чёткости нельзя и помыслить о подсознательном идеале у режиссёра. Но прошло ж 38 лет.

Он, правда, и в «Курьере» (1986) заикнулся (см. тут) – хоть и словами Ивана – о желаемой победе коммунизма на планете. То есть идеал маньеристского типа (благое для всех сверхбудущее) ему был не чужд уже тогда. Но почему «Курьер» произвёл огромное впечатление, а «Зимний вечер в Гаграх» – никакого? – Там любовь была, и я был моложе? А тут – сплошная нелюбовь. Или я забыл прежнее впечатление? А оно было, почти «в лоб» внушённое – тягостное, несмотря на то, что про эстраду. Однако, если и так, то тоже ничего хорошего, по-моему. Потому что у всех думающих людей в 1985 году, да и ранее, были тягостные предчувствия. Вспомните те же фильмы с плохим или лжехорошим концом: «Собачье сердце», «Кин-дза-дза», «Криминальный талант», «Военно-полевой роман», «Зимняя вишня». То есть, «Зимний вечер в Гаграх» был фильм о знаемом. Прикладное искусство. Приложено к идее о несчастности судьбы социализма.

Платон мне друг, но истина дороже…

Но истина ли она?

А луна сейчас уйдёт из поля зрения за стену. Скоро утро…

Соломон Воложин