Всю жизнь я врал. В детстве меня снисходительно называли фантазером, в юности окрестили балаболом, а когда я повзрослел — справедливо нарекли лжецом.

Ложь стала потребностью моего организма. Я врал всем и всегда. Бесцельно, самозабвенно, глупо врал…

Если на улице у меня спрашивали, который час, взглянув на свои «командирские», я невольно добавлял минут двадцать-тридцать. Помню, в сорок третий автобус вошла бабуля и поинтересовалась, не двадцать ли это седьмой. Я решительно кивал, уступая ей место.

Конечно, случались в моей жизни те редкие моменты, когда мне становилось невыносимо стыдно за все свои выкрутасы. Неделю, а то и две я топил горе в вине, но потом моя разбитая телега снова ползла по старой колее.

Познакомившись с Ириной, с моей нынешней женой, я зачем-то представился чужим именем. Разумеется, вскоре она меня разоблачила, но только улыбнулась, потрепала по волосам и назвала чудиком. Ирочка, Ирочка, солнышко мое, ты даже представить себе не могла, что ждет тебя впереди… Я врал ее родителям, что учусь в МГУ на факультете международных отношений, хотя вылетел после первой же сессии, причем с физмата. Друзьям говорил, что живу в отдельной трехкомнатной квартире на Тверской. На самом деле ютился в коммуналке, в южном Медведкове, вместе с больной гипертонией мамой и младшим братом.  По соседству с нами жил огромный как исполин грузин. Звали его Бежан. Он работал рубщиком мяса на центральном рынке. Был тихим простоватым мужиком. К нему часто приходили дети. Потом я узнал, что Бежана обвинили в растлении малолетних…

Однажды из-за меня чуть не погиб человек. Это произошло весной 1985 года. Я тогда работал токарем на заводе «Электросталь». Обычно после смены мы с Генкой Козаченко шли в пивную. Брали по кружке, Генка вынимал из газеты вяленую чехонь, и мы пили, «забивали козла», да о жизни трещали. Но в тот день, как бес попутал, нас задержал мастер.

— Проверьте, — говорит, — распилочную, а то Новоселов на резаки грешит.

Ну вот, Генку я отправил в пивную занять столик, а сам пошел резаки проверять. Захожу в цех и в потемках ищу рубильник, чтобы свет включить. Короче говоря, не нашел я этот рубильник, махнул рукой и вышел из цеха. У проходной я встретил нашего мастера. Он семенил по коридору, зажав под мышкой свой неизменный желтый портфельчик. Мне всегда было интересно, что же такое ценное он в нем таскает. Может пузырь? Ходили же слухи, что он втихушку попивает…

— Ну, — остановил он меня, — проверил?

— Да, все в порядке, — кивнул я и потопал в пивную.

На следующее утро прихожу на работу и сталкиваюсь в раздевалке с бледным как полотно Генкой.

— Что случилось? — спрашиваю.

— Женьке Новоселову руку отрезало… напрочь.

Меня судили, поносили в заводской многотиражке, дали условно. А жаль, надо было расстрелять, к потрохам собачьим…

Три года назад у тещи случился сердечный приступ. Телефон нам тогда еще не провели, и жена, рыдая и срывая голос, умоляла меня сбегать к соседям и вызвать «скорую» от них. Я так и сделал, только почему-то назвал не тот адрес. Теща умерла.

Да, не зря говорят: «горбатого могила исправит». Меня не переделать. Даже сейчас, сидя в этой грязной придорожной шашлычной, склонившись над потрепанной тетрадью, я пишу какую-то чушь. И зачем надо было придумывать себе жену, ведь я закоренелый холостяк? Что это еще за бред про обманутых старушек и покалечившихся товарищей? Я никогда не жил в коммуналке и у меня не было младшего брата, и уж тем более соседа-извращенца. И какая, к чертям, больная теща?!

Иван Катков