А вот и интересная шутка – слова. Они вдруг начинают появляться в голове, потом им становится тесно, они сбиваются в словоформы, мысли, предложения и всячески лезут наружу. Запомните, — любое слово, или группа слов, которые появились у вас в голове так или иначе, всё равно, выползет наружу, каким бы молчуном и нелюдимом вы ни были. Есть для этого способы помимо осознанной болтовни, от азбуки и до бессознательного бреда.

Приблизительно так думал Федор, сидя на диванчике в ожидании вызова к десятому окну. Во всех десяти окнах сидели гаишники в звании капитанов. Эту особенность Федя заметил когда шёл в конец коридора от первого окна и до десятого. Видимо, так в этот день получилось случайно, наверняка ведь могли сидеть за стеклом погоны разного достоинства, и даже гражданские костюмы, но в этот раз судьба, график дежурств и командование распорядилось именно таким образом, и десять капитанов, дисциплинированно сидя в ряд, перебирали всякие важные бумаги, подзывали посетителей, давали им заполнить бланки, бланки присоединяли к другим «важным бумагам» и куда-то их отдавали, или возвращали посетителям. То есть десять здоровых, обученных мужиков в капитанском достоинстве, за которыми числилось в глубинках оружеек личное оружие в виде автомата Калашникова и пистолета Макарова, целый день сидели в окнах, как на выданье, и выполняли работу десяти квалифицированных секретарш, с самым средним российским образованием. В отличии от таких секретарш у Фёдора было крепкое, советское среднее и высшее образование, и понятие «капитан» у него ассоциировалось с «Двумя капитанами» Каверина и капитаном Титаренко (Маэстро), героем Советского Союза, командиром второй поющей. А ещё при слове «капитан» перед его глазами загорались звёзды на фотографии молодого сильного мужчины в лётной форме морской авиации СССР. Эту красивую чёрную с золотым форму носил его отец. Он знал её с детства и слышал много правдивых историй о войне, о смерти и о любви.

Сидящие в окнах капитаны вызывали у Федора, по меньшей мере, недоумение. Особенно его смущала мысль об оружии в оружейках.

Фёдор был не молод и пришёл получать новые Российские права, взамен утерянных советских. В промежутке между советскими и российскими, у него были водительские права разных стран, но они все закончились, и к тому же были ещё и всякие другие легальные нюансы, по которым он просто так вот не мог прийти и те же права получить. До того как появится у этого десятого окна, Федя благодаря врождённому везению и хорошим знакомствам уже проскочил десятки других окон и дверей разных предварительных организаций, и сейчас сидел и наблюдал окружающий мир в ожидании – чего там решит его капитан.

Его капитан был под стать другим, молод, подтянут и сурово вежлив. Фамилия у него была Горюшкин, по отцу и деду. И видно кто-то из предков немало Горе Горевал, так что выхлопотал Клеймо на весь род. Дед капитана немного дела рода поправил – отвоевал с орденами, а потом и отсидел достойно, но долго прожить то ли не смог, то ли не захотел. Вскоре после лагеря он умер без особой на то причины и без особых хлопот. Горюшкин отец был партийным работником немалого, но всё же среднего звена и будущий гаишник детство провёл в достатке, а благодаря маме (учительнице русского языка и литературы) ещё до школы пристрастился к чтению и в своей среде выделялся именно образованностью и начитанностью. А однажды, наткнувшись на «Крейцерову сонату», залпом её проглотил, а затем в восхищении откушал и всего остального Толстого и стал немного либералом, немного философом и много бабником.

Горюшкин сын, несмотря на фамилию человеком всё же был больше весёлого склада, из тех кто оказавшись на кладбище, развлекаются поиском смешных фамилий на надгробьях. Факт этот никак Горюшкина не очерняет, а просто подчеркивает его жизнелюбие. Но именно в этот день жизнелюбие капитана дало сбой. В этот день надо было что-то окончательно решить с ипотекой на квартиру, которую он купил любовнице. Во первых – не было денег. Во вторых, в силу излишнего жизнелюбия, он с любовницей расстался и завёл новую. В третьих, чтобы взять ипотеку он воспользовался паспортом жены и оформил её гарантом кредита, без её разумеется согласия. В четвёртых, в силу того же чрезмерного жизнелюбия, с женой он тоже расстался, а расставшись понял, что бывших жён, как и ментов, не бывает, особенно когда коснётся денег. Тем более, что, как человек, всё же по большому счёту, порядочный, он ушёл от жены с чемоданчиком, оставив ей и ребёнку квартиру, также купленную в кредит, и кредит этот также висел на нём. Он, конечно, понимал, что всю эту, леденящую кровь, историю в банк не понесёшь, да и друзьям не расскажешь. И, отбывая очередную оконную повинность, Горюшкин с нежностью вспоминал свою сержантскую молодость, когда, стоя на обочине и размахивая хвостом зебры, он зарабатывал несоизмеримо больше, чем ныне капитаном. Состояние усугублялось тем, что вчера он попытался излить душу новой избраннице, был не понят, опять напился и теперь маялся похмельем. А похмелье, даже не личное капитаново, а вообще, как сущность, всегда, помимо чисто медицинского недомогания, сопровождается избыточными финансовыми и семейными проблемами, и неподъёмным чувством вины. Как так получается и почему именно так, сказать не могу, примите как аксиому и не стремитесь доказывать обратное. Доказать не получится, а результат исследований огорчит. И мысль капитанова, каким-то мистическим путём слившись с мыслью Фёдора, улетела в оружейку и упёрлась в табельный «Макаров».

А Фёдор думал о войне. Не об Отечественной, не о какой-нибудь конкретно, а о войне вообще. Человеку свойственно воевать. Человеку свойственно убивать, точно также как и рожать. И единственное неизменное, что человек делает со времён своего появления – он размножается и убивает. Эти два, взаимно (казалось бы) исключающие друг друга, действия и определяют всю человеческую историю. Политические системы, религии, философии, искусства накатываются пластами, потом исчезают, меняются, чередуются, а человек с маниакальным упорством, неизменно, как отче наш, рожает и убивает. Уничтожает и размножается. Периодически к нему приходит Будда, или Христос, или Магомед и пытаются убедить – охолонь, смертный, хорош уже. То есть рожать рожай, а убивать завязывай. Человек внезапно соглашается, головой кивает, молитвы наизусть учит, мантры поёт, а бросить убивать не может. А когда наубивает через чур много ищет виновного. Виновным назначают того, кто возглавил в тот или иной момент тягу большой толпы к смерто-убийству. И объявляют его тираном, и называют всеми неприятными словами, и громко предают анафеме. Но проходит время, умирают участники, и, потихоньку, историки, а больше литераторы, опять возводят пьедестал, затаскивают на него труп убийцы и называют великим человеком. На вопрос кто такой Чингисхан, Македонский, Наполеон и т.д. любой ученик, в любой стране ответит – Великий Полководец и Великий Человек. Пока еще живы участники и ближайшие родственники – Гитлер — подлец, убийца, нацист и человеконенавистник. Но дайте время… Да уже и сейчас… И никто, никогда не скажет, что тот или иной полководец или политик – всего лишь инструмент толпы жаждущей убивать. Никакой Гитлер, никакой Наполеон, ни при каких обстоятельствах не могли бы убить никого, кроме пожалуй Жозефины и Евы, если бы не толпа мужиков жадных до денег, до баб и до убийства, не орала под окнами: «Веди нас, вождь». И вождь ведёт, потому как если не поведёт его тут же и убьют, и найдут нового. А вот и ключевое слово – жадность. Жадность – вот в чём всё дело. Жадность обладания. Страстное Желание обладания – прямая Причина Поглощения. Мужчина, овладевая женщиной, редко думает о потомстве. Ему важен момент обладания, а не его последствия. В силу природной полигамности, мужчина жаждет обладать большим количеством женщин.  Вот мы и пришли – корень и рождения и убийства – простая человеческая, мужская жадность. И это не прекращается. Даже сейчас, когда уже и обсудили всё и осудили – что мы видим каждый божий день? Нашу жадность подогревают рекламой и обслуживают банками. Смысл любой рекламы – купи, смысл любого банка – займи. А коли занял – отдай, не можешь – умри, или убей, но отдай с наваром. Не прямо так, конечно, но смысл тот же. Так мысль Фёдора таким же мистическим путём перехлестнулась с тяжёлой думой Горюшкина об ипотеке.

А капитан Горюшкин, вполглаза проглядывая документы Фёдора, думал только о том, где бы сегодня добыть пятьдесят тысяч русских рублей, любыми купюрами, даже не подозревая о том, что искомые пятьдесят тысяч прямо сейчас находятся в наплечной сумочке Фёдора. Фёдор с одной стороны очень не любил коррупцию, а с другой при необходимости её поощрял, сильно при этом переживая. Он ещё не достиг уровня просветления Подудиста, когда можно было бы сказать – Да пошло оно всё! И тихо прожить на даче без машины и Водительского Удостоверения. Был он человеком не бедным, а по сравнению с нынешним Горюшкиным так почти и олигархом. Отправляясь в поход на госструктуры, он, конечно, взяток давать не хотел, но на всякий случай снял сто тысяч наличными, давно в душе переиначив мудрость Заратустры, — идешь к чиновнику возьми деньги.

Конечно, Эврика! — во всём виноваты бабы! Жадность обладания женщиной и порождает жадность к деньгам, богатству и убийству. По большому счёту и права, и машина Фёдору нужны были ради женщин. Сам по себе он бы и так прожил, по привычке вызывая такси, чтобы съездить на рынок за продуктами. Машина – другое дело, а хорошая машина – совсем другое дело. Хорошая машина потребует, хорошую одежду, хорошие часы, ресторан и всё – прощай отшельник, здравствуй, Новая Красивая Баба. Не так уж и стар был Фёдор, и за ним тянулся приличный шлейф женщин, детей и квартир, и ничего ещё на смирение не указывало, кроме смутного понимания, что ОНО всё ЭТО на фиг не нужно. Но это смутное понимание напрочь перехлестывала живая энергетика, всё ещё живого мужчины.

По большому счёту Горюшкина с Фёдором у десятого окна и свела мужская жадность к жизни, и к женщине. И Фёдор, глядя на сомневающееся лицо капитана, вспомнил о деньгах в сумке, а капитан, не ведая о деньгах в сумке, вспомнил о пистолете Макарова в оружейке. А мне приходится думать сейчас и за Федора, и за Горюшкина и ещё за оставшихся девять капитанов, которых если сильно копнуть, то тоже где-нибудь вылезет либо ствол, либо ипотека.

И легче мне, и даже радостней, потому как прожил уже и Горюшкина, и Фёдора, и стволы, и ипотеки. Потому и позволяю себе, любезный мой читатель, поведать тебе эту историю без надрыва и истерики, а просто по факту происшедшего, с небольшими философскими вольностями. Да и вольности эти вложу в голову Фёдору, ему можно, он потянет. А вот капитану нельзя, если в его голову в придачу к его бабам, ещё и эту нежить вставить, то он точно до своего Макарова доберётся, и одним нажатием пальца вышибет и Заратустру, и баб, и…  никогда он не станет майором. Пусть поживет пока, а то как-то просто уж…

По документам выходило, что Фёдора вроде как можно отправить на пересдачу экзаменов, но можно и не отправлять. Всё это в вольной, но достаточно официальной форме Горюшкин Фёдору и высказал. И Фёдор вымолвил привычную, многообещающую фразу:

— А может как-нибудь решим, капитан?

— Да как тут решишь-то?! – мрачно ответил Горюшкин, и они оба посмотрели на черный колпачок сбоку окна, над которым висел приговор «Внимание, ведётся видео и аудио запись».

Красив и образен язык взяточников и наркоманов. А вы попробуйте, не называя вещи своими именами, обозначить искомый продукт, оговорить цену и условия обмена. Эзоп отдыхает. А тут еще и камера, и микрофон.

Они смотрели друг на друга понимающими глазами. В глазах Горюшкина Фёдор легко прочитал – «Мне очень надо, но ты же видишь…», а Фёдор также молча ответил: «Да я бы дал, а как»? «Да никак…» ответил капитан, а вслух задал бестолковый вопрос:

— А вам зачем права?

— Обязанности надоели.

— А серьёзно?

— Хочу уехать.

— Куда?

— Всё равно. Лишь бы отсюда.

— Как Лев Николаевич?

— Да, как Лев.

— Он плохо кончил.

— А может оно того стоило?

Этот бесполезный, с точки зрения получения Водительского удостоверения, разговор привёл к тому, что капитан вдруг что-то для себя решил, махнул печатью, подписал какую-то бумагу и протянул весь набор документов в окошко.

— В 310-й кабинет, — сказал он и, прямо глядя в глаза Фёдору, добавил, — Удачи!

Фёдор ответил: «Спасибо, капитан» и отошёл от окна. Перед лестницей остановился и оглянулся – капитан Горюшкин всё также сидел в проёме окна и смотрел сквозь него невидящими глазами. И мысль его потихоньку выбралась из оружейки и отправилась в Дорогу, на которой умер любимый классик, и капитан, быстро прикинув разницу в возрасте, а стало быть возможности, шепотом ответил на вопрос Фёдора, — да стоило, конечно! Стоило!

В руке он всё также держал ручку, словно собираясь бесконечно долго подписывать и подписывать бумаги и документы. Возможно, точно также вертел в руках карандаш над «Русской Азбукой» и Лев Николаевич. Поди знай? Перо в руке много чего может…

Ом…

Иван Жердев