Хорошо, что можно,
Хорошо, что можно
Каждому по солнцу подарить!

«Солнечный рисунок»

С измальства интуитивно я не любил школьный предмет «история», и, если бы меня спросили «за что и почему» – совершенно ясно: не сумел бы ответить, сформулировать. С годами, по мере подъёма по лестнице классов, я всё большее отвращение испытывал к этому предмету, а уж в конце школы тихо его ненавидел. Тихо, потому что жив был ещё вождь и отец всех трудящихся, и только что мы пережили «дело врачей», а ненависть моя к датам и формулам съездов партии и пленумов ЦК с их постановлениями была так сильна, что упоминание о них и до сих пор вызывает дрожь и изжогу! При том, что лет семи от роду запоем прочёл я три толстенных тома о путешествии капитана Кука, и о походе Афанасия Никитина, а уж Александр Невский и Александр Македонский стали родными, так я впитывал каждую строку об их жизни…

К чему бы это воспоминание? Оно вовсе не случайно – на моём уже долгом веку столько раз переписывали историю, даже ту, которую я знаю не по книгам, а прожил со своей страной и всей землёй, столько раз меняли взгляд на одно и то же, столько раз «освещали по-новому», что диву даёшься, как только она жива, бедная, История – изнасилованная, оболганная, измазанная всякой грязью и ядовитыми измышлениями по заказу за деньги и из фанатизма… как же с этой Клио дело иметь-то?

Но я берусь писать о друге, я должен это сделать – мне велят честь и долг мой, долг перед всеми моими друзьями, а они, как бы это громко ни звучало: они – часть истории. Весь парадокс в этом и состоит. Той же самой истории! Двух историй быть не может! И новых взглядов никаких не требуется ей. Она одна. Единственная. Независимая от продажных историков, борзых журналистов и бессовестных правителей, повелевающих ей…

Сегодня слово пионер стало если не ругательным, то зазорным. Даже модно с ехидной усмешкой лягнуть всё прошлое пионерское – это признак расхлябанного свободного жития сегодняшнего. А я вырос в той среде, которая существовала тогда: в школе c пионерским отрядом зимой, и в пионерском лагере летом, ибо не было у меня нянечек, домработниц, кухарок и т.д. Галстук носил, в походы ходил, в хоре пел, на линейке меня то чистили, то хвалили… был, как все мальчишки, выжившие в голодуху в войну и не успевшие под сапог КГБ до своей юности. В пионерах научили меня многому хорошему, что осталось на всю жизнь, и учили хорошо, и люди хорошие… я их всех помню поимённо и с благодарностью… и Фернандо, испанского изгнанника времён Франко, подававшего нам трубой сигналы летней лагерной жизни: он играл мелодию из “Золотого петушка” Римского-Корсакова! Помню знаменитого фотографа Виктора Тюккеля, снявшего колонны павшего Рейхстага, исписанные солдатами-победителями, учившего нас, десятилетних, как устанавливать выдержку и проявлять плёнку, помню самоучку Анатолия Ивановича Саввинова, помогавшего понять, как тянуть ноту, и аккомпанировавшего на баяне всё, что только можно было себе представить от «Сирень цветёт» до «Танца маленьких лебедей» Чайковского… и вообще сколько себя помню – никогда это не сопровождалось никой идеологической накачкой. Этим занимались другие, и я (как и все остальные) их слушал, зажав уши, сбегал с занятий, сборов, прогуливал «мероприятия», за что получал выволочки в кабинетах и публичные перед строем, а потом ещё дома от матери с отцом по следам жалоб и вызовов “явиться в школу с родителями”…

Когда композиторы стали писать песни на мои стихи, что было для меня весьма удивительно, хотя, конечно, и радостно, когда я понял, что любовь свою к музыке профессионально не реализовал (так жизнь сложилась), меня стало всё больше и больше тянуть к ребячему исполнительству, и я перво-наперво пришёл во Дворец пионеров в «Ансамбль песни и пляски». Произошло это в конце шестидесятых годов прошлого века. Руководил коллективом дирижёр и композитор Владимир Сергеевич Локтев. Его имя и осталось в названии Ансамбля навсегда…

К сожалению, моё знакомство с этим интересным человеком было совсем недолгим, а когда его не стало, через некоторое время место Художественого руководителя и Главного дирижёра перешло к Алексею Сергеевичу Ильину, тогда ещё и не Заслуженному и не Народному и не широко известному.

Ансамбль набирал силу вместе с ним, становился популярным, профессиональным, интересным, желанным гостем повсюду в стране и за рубежом… несомненно мне повезло, что все это происходило на моих глазах и что хоть маленькую частичку успеха коллектива привнесли композиторы, с которыми я работал для пополнения репертуара Ансамбля.

Дружба возникает незаметно, и она пришла к нам с Ильиным. Многое из того, что исполнял Ансамбль, было задумано вместе в долгие часы общения и отдыха, и всегда с удовольствием и радостно писали композитоы, мои соавторы для Алексея Сергеевича Ильина, зная наперёд его бережное отношение к произведениям и высокий исполнительский уровень оркестра, хора и хореографической группы – ведь на многие написанные песни были поставлены танцы. Можно сказать, что произведения композиторов использовались комплексно!

Ансамбль подчинялся комсомолу (ЦК ВЛКСМ) и принадлежал ему, стало быть и музыку заказывали оттуда, а всё, что связано с комсомолом теперь измазано чёрной краской – не хочу в этом разбираться и писать об этом. Я хочу рассказать об Ильине, о таком Ильине, который был мне близок и понятен: музыканте и друге, который вынужден был порой идти на всяческие компромиссы и подчинения… впрочем, как все в стране, где существовала диктатура пролетариата! Может быть, меня одёрнут – не все! Были несгибаемые диссиденты, они расшатали систему и т.д. – Были! Об этом напишут другие. А я об Ильине.

По длинющему коридору Дворца пионеров на Ленинских горах идёт высокий, нет – очень высокий человек, среднего возраста с крупным лицом и большими руками, опущенными вниз. Один его палец зажат в кулачок девочки. Она человеку ровно по колено. Они идут и беседуют. Маленькому очень удобно, но приходится сильно задирать голову, большому ужасно неловко, потому что он изогнулся весь в строну девочки, а если выпрямится, она просто повиснет на его пальце – ноги её тогда не достанут до пола!

— И кем же ты хочешь стать, когда вырастешь? – очень серьёзно спрашивает Ильин
— Которым танцы делает, — не менее серьёзно отвечает девочка слышанное уже мной дома
— Ага! – понимающе соглашается Ильин, — Ну, а у нас в Ансамбле потанцевать до того времени пока станешь хореографом хочешь? – интересуется взрослый. Девочка задирает голову, чтобы ответить, но так приходится её откинуть назад, что сдавливается горло, и вылетает только одно слово:
— Да!
— Вот и хорошо! Тогда пойдём и покажемся Елене Романовне!?
— Хорошо! – солидно соглашается девочка…

В Ансамбле полторы тысячи (!) детей – а он, Ильин, их всех по именам знает! Мало того, ещё и имена многих родителей… и каждого! каждого он в Ансамбль принял сам! Отборочные комиссии, туры, прослушивания… а его слово последнее:

«Знаешь что? – говорит он малышу, — У нас сейчас в оркестре инструментов не хватает… ты нас выручи – я очень хочу, чтобы ты у нас в оркестре играл, и у тебя получится! На баяне или на балалайке, но только потерпи немножко, а чтобы мы тебя не потеряли, и чтобы ты от нас не отстал, давай-ка походи в хор! Согласен? Там и ноточки пока поучишь, и сольфеджио попоёшь, и к дисциплине привыкнешь, а потом…»

Отбор в Ансамбль строгий, но никому, ни разу он не сказал что-нибудь обидное или отбивающее охоту к музыке, мол, слуха у тебя нет, или фигурой для танца не вышел… всем находилось место! А ведь их 1500 – разных, трудных, часто живущих в неблагополучных семьях… мамы приводят их в Ансамбль спасать! И скольких там спасли!

Да, конечно: и знаменитый Владимир Васильев начинал танцевать здесь, и Тамара Синавская здесь в хоре петь начинала, и Лена Зайцева ныне Народная артистка солистка Московской оперетты, и многие другие знаменитые музыканты начинали здесь, и мы гордимся ими, и Ансамблем, который им дал дорогу наверх! А вот сколько людей обязаны ему своей музыкальной культурой, тягой к музыке, скольких он удержал от «дурных влияний» улицы…

Ильин пришёл сюда, в Ансамбль, мальчиком, в класс балалайки, потом был оркестр и… война… с мальчишеских лет он работал на оборонном заводе, а в 1946 снова Ансамбль и учёба в музыкальном училище, Гнесинке, в аспирантуре… Когда Алексей Сергеевич возглавил коллектив, он был уже опытным музыкантом – с оркестром «Берёзки» при Надеждиной, объездил весь мир, повидал много и всё, что умел, щедро раздавал… не только детям! В коллективе педагогов, наверное, сотни полторы… амбиции, характеры, самомнение, а у кого авторитета не хватает пытается голос повысить… но от детей не спрячешься… и авторитет пустыми фразами не заработаешь… не «покажется» мальчишке педагог и… уйдёт он! А куда? Как он без Ансамбля будет? Вон какие «старички» приходят – десять лет назад пели или танцевали, уже взрослыми стали, а дружба на всю жизнь осталась… тянет… потом своих малышей приводят – это ли не традиция?!

— Ты почему в коридоре? – Ильин останавливается у мальчишки, стоящего на полу возле двери класса.
— Педагога нет… заболел, наверное…
— Ты ведь на балалайке играешь?
— Да!
— Ну, пошли в класс… задание выучил?
— Выучил!
— Играй! Я послушаю… давай… – и мальчишка с удовольствием играет….
— Стоп, стоп, стоп… – останавливает Ильин, — Это место не так надо… тут пальцы вот в какой позиции должны быть… дай-ка на минуточку! – он берёт инструмент и… теперь мелодия полилась! Та же самая, что мальчишка играл, да не та же! Вот он, авторитет на этой мелодии в душу ученика влился!
— Алексей Сергеевич, — да нет, я его Лёша звал с незапамятных времён. – Лёшь, а ты когда сегодня из дома ушёл?
— Мммм… в восемь без чего-то… костюмы для поездки, деньги, с режиссёром концерта встречался, потом в издательство…
— Пойдём чаю попьём… ты ж не обедал ведь…
— Думаешь? А я пирожки по дороге… с мясом…
— Пойдём, пойдём… у тебя КПД больше будет… – в буфете шумно, тесно, уютно… и со всех сторон «Здрасссь, Алексей Сергеевич! Здасссь…» И всем ответить надо, кивнуть, а кого-то и спросить: «Ты почему хор пропустил? У нас концерт скоро! Смотри… не подведи…»
— Понимаешь… – говорит он, — Я сюда домой вернулся… я тут тоже начинал… после самой войны … шестнадцать лет… они мне все родные… а ты знаешь, — меняет он тему разговора, — Вот, правда, я всё думаю, что наверное, пора, как ты предлагаешь, сделать целое отделение театрализованное со скозным действием… чтобы не просто в череду танец, песня, танец, песня, а единое такое… целое… но как, кто?.. опять к комсомольцам ходить денег просить на авторов, на постановщиков, на костюмы… во! – он проводит ребром руки по горлу и грустнеет…
— А друзья? – возражаю я
— Друзья, друзья, а им что не надо кушать? В буфет вот пойти…
— Нет, Лёша… вот уж я принесу тебе, что мы с Кириллом написали…
— С Молчановым? – удивляется Ильин
— Мг…
— Смотри ты!
— И платить не надо…
— Ты знаешь, вот сколько просил NN «Напишите для нас, напишите!» И пообещает, а потом раз… то для тетара Станиславского занят, то… а!.. – он огорчённо машет рукой… – Молчанов! Конечно, принеси!..

Педагоги из Ансамбля не уходили. Удивительно! Зарплата их держала? Какие-то пайки или привилегии? – этого вообще не было! Что же?

Я думаю: Праздник! Ансамбль выступал часто! Иногда очень часто. Всегда на больших «правительственных» концертах, когда в первых рядах сидели не мудрецы аксакалы, а старцы диктатуры, самой «справедливой в мире»… но на сцене, когда выходил Ансамбль в своей бело-голубой форме по волшебному знаку дирижёрской палочки статного уверенного дирижёра начиналась не только Музыка, а открывался самый настоящий праздник! Праздник для всех! И прежде всего для тех, кто его создавал! На сцене появлялось… Счастье! Вот оно: лица, звуки, движения – вся эта гармония радости, творчества, осознания удачи, победы, ощутимого результата труда! Вот они, сотни глаз смотрят на своего руководителя, на любимого Алексея Сергеевича, на его неповторимую мимику, мягкий, близко-понятный жест, на его побуждающую улыбку, на губы повторяющие слова песни, на бессловесный разговор с каждым, кто смотрит на него и ждёт его команды и на сцене и в кулисах!..

Этот праздник со сцены изливается в зал, в квартиры людей с экранов телевизоров, и этот праздник не забывается – он становится частичкой души! Этот праздник, не взирая на все тяготы и несправедливости жизни, был таким притягивающим, таким магнетическим, может быть, волшебством обновления каждый раз… оторваться от этого было трудно, для многих невозможно, и все меркантильные интересы и побуждения меркли перед ним, Праздником творчества.

Это было его место! Он красил его, он! Художественный руководитель и Главный дирижёр Ансамбля. Приходили звания, награды, почёт, мудрость, усталость, болезни… он оставался тем же для всех: и для педагогов и для ребят – добрым человеком, умеющим дарить каждому счастье! Солнце!

Иногда он заходил ко мне домой отдохнуть, перекусить – я жил рядом с Дворцом, 10 минут ходьбы… по Московским масштабам, совершенно рядом… но… о чём бы ни шёл разговор, всё сводилось опять к Ансамблю. Я не могу сказать, что это было дело его жизни, страсть, или еще какие-то выдуманные журналистами шаблоны… это просто была его жизнь, и он не мог представить себе, что возможно иное её течение… Так вот бывает счастливо совпадут судьба артиста и судьба коллектива… тогда… тогда жизнь на вершине, на высоте становится обычным делом – жизнью!

В нём несомненно существовал большой педагог, который воспитывал с помощью… Музыки. Не опечатка – с большой буквы! И сколько мальчишек и девчонок шли отсюда прямиком в музыкальные училища, танцевальные коллективами и становились профессионалами высокого класса!

Посмотришь со стороны: не спорит, не доказывает, да вроде и не вглядывается внимательно, в то, что происходит, может, не нравится… но от него ничего не ускользает, и память его ничего не теряет по дороге…

Я прихожу к нему огорчённый, а в кабинете женщина:

— Алексей Сергеевич! Не хочет мой Ванька ходить… не получается говорит… ну, как же я? Если он ходить перестанет, опять на улицу потянется, а я на работе… отца нет… ну… – это не случайный разговор. Искусство на троечку не сделаешь! Сам мальчишка не хочет быть троечником в Ансамбле – чувствует: не получается, и преодолеть не может…
— Я знаю, — говорит Ильин, — Знаю… и всё у него получится! А вы не беспокойтесь! Я с ним сегодня сам поговорю… всё получится… – и я, случайный в кабинете, верю, что получится, но пришёл к нему с тем же…
— Бог с ней, хореографией, — наступаю я в свой черёд, — Давай дочку переведём в хор что-ли… ну, не получается у неё! Уже в шестой линейке, в последней стоит и переживает страшно: все на концерт, а её не берут! Может, её вообще забрать из Ансамбля, не педагогично как-то получается – Лёша серьёзнеет, хитро щурится, кладёт свою красивую большую руку на стол:
— Вот послушай: не понимаешь – не говори ничего! Я всё вижу… бывает: не распознал её педагог… я её к Елене Романовне переведу – увидишь, сразу в солистки пойдёт! Да у неё танец внутри, она ещё будет, кем хотела – ручаюсь! У него профессиональный взгляд – работа в «Берёзке» сказывается, и я верю ему… вынужденно, но верю, а потом, годы спустя, ужасаюсь, какую ошибку мог совершить и лишить человека любимого дела! Всё случилось, как говорил Ильин – и профессиональная работа в танце в Ансамбле Моисеева, и потом ГИТИС – дипломированный хореограф-постановщик…

Елена Романовна Россе – Главный балетмейстер Ансамбля. Ну, как же не сказать о ней хоть несколько слов. Многих педагогов я знал, дружил со всеми – мы же одно дело делали. Они не обидятся на меня, что упомяну лишь двух Елену Романовну Россе и Хосе Фелипе – Главного хормейстера.

Когда они совпали по времени работы в Ансамбле, наступил его звёздный час. Этот триумвират поднял исполнительство детей, самодеятельности на уровень высоких профессионалов! Лучшие залы наполнялись до аншлагов, чтобы послушать их, лучшие композиторы писали для них, заграница рукоплескала им и никак не могла понять, как это за железным занавесом во мраке диктатуры «вырастают такие цветы»! Как это так, что этим ребятам, да ещё пионерам, доступно исполнение не только их советских песен, но и мировой классики! Кто ставит им голоса? Кто осуществляет постановки танцев? Откуда такая слаженность оркестра? Кто художники этих костюмов? А говорили, что они так напичканы красными формулами, что больше ни о чём думать не могут!

Я не пережимаю. Легенда легче дела – её ветром треплет, зачастую без толку…

Строгая, сухая, даже немного чопорная Елена Романовна – её побаиваются танцоры… но какой точный глаз, как она верно, даже безошибочно угадывает в ещё неоформившейся фигурке девочки или мальчика их будущую «конституцию», как уверенно расставляет всех по местам в своих изумительных постановках, которые можно смотреть бесконечно! И как верят ей ребята! Ни сю-сю, ни окрика, ни даже лишнего слова, но… угаданное «У тебя что-то случилось сегодня? Тебе трудно?..» Да, да, она всегда угадывала, и ей было проще сказать, чем маме… это же известно…

И стройное звучание хора, да ещё а`капелла! Дирижёр так элегантен и темпераментен, а огорчается фальшивой ноте так по-детски искренне, что невозможно не сопереживать ему, Хосе, на российский лад Хосе Петрович! А девчонки все поголовно в него влюблены и поют ему! Это тоже известно: когда девчонки (а их большинство) в детском хоре влюблены в дирижёра, коллектив звучит превосходно! Это невозможно ни имитировать, ни привить! Как говорится: “талант от Бога”, правда, остальное – от мастерства!..

Я писал о них и не хочу повторяться. Звёздный час – это час… увы! Уехал на родину в Испанию Хосе де Фелипе Арнаис…

Потом ушла из жизни дорогая Елена Романовна Россе…

— Алексей Сергеевич, но хоть танцы-то за ней записали?
— Нет… – коротко, отрывисто… он огрочён, и это видно…
— Ну, как же так?! Это же классика!
— Никто не умеет… общего языка записи нет… кого-то нанимать – очень дорого!
— Но, боже мой! Это же как потерять картину, рукопись… никто же потом не восстановит… – и я бьюсь, чтобы это случилось: записали хоть главные постановки! Где теперь записи, которые всё же случились? Где они?..

Нет уже Ильина… у кого спросить? Да и спросит ли кто-нибудь? Почему мы так расточительно беспечны? От богатства? От расхлябанности и бескультурья? Я был потрясён, когда великий Игорь Моисеев для того, чтобы восстановить танец, вынужден был искать и вызывать уже давно не танцующих своих бывших артистов, чтобы осуществить постановку! Не было записей! Теперь нет и Моисеева… и это пропало?

Мы сидим на даче, и Лёша учит нас, как надо есть плов!

— Самый вкусный был в Дамаске, — говорит он полным ротом, — Но этот! – он снимает рубашку, — Ну-ка, где полотенце? Сейчас обмотаем руку, и с самого низа, горяченький из под горки… щепоточкой… вот так! Знаешь, — он вдруг меняет тему и хитро смотрит искоса на произведенный эфект от сказанного, — Я… — пауза с оттяжкой, — Анатолия Борзова пригласил поставить танец на «Солнечный рисунок», — вдруг прерывает он сам себя, — Он тоже бывший наш, Ансамблевский. Я думаю у него получится! – и, действительно, впоследствии здорово получилось… много лет в каждом концерте локтевцев первое отделение заканчивалось этим номером!..
— А не панегирик ли выходит на моём листе? – спрашиваю я сам себя… и вспоминаю недоброй памяти Главного редактора издательства «Малыш» семидесятых годов прошлого века. Он был совершенно возмущён и чувство своё выразил так: «Почему это у вас такие дружеские отношения со всеми редакциями, с редакторами?!» – я настолько растерялся в его кабинете, что не сразу мог возразить: — Но мы же делаем вместе книги!

В то время дружеские отношения с автором были подозрительны, чуть ли не криминальны! Откровения вроде: «Мы не будем исполнять твои песни, потому что тебя поёт хор Локтевцев, или хор Попова (Хор Радио) мне приходилось слышать не однажды. Но, очевидно, это, как и редактор имярек, произносили люди, не чувствующие своей силы в искусстве, люди закомплексованные и напуганные… от больших Мастеров, с которыми довелось работать, сотрудничать никогда не приходилось слышать такого.

Я горжусь, что привёл к Ильину моего соавтора и друга Олега Хромушина. Начали мы с ним в хоре Радио у Виктора Сергеевича Попова, и крестником нашей первой работы был замечательный музыкальный редактор Вещания для детей и Юношества Всесоюзного Радио Геннадий Крылов… может быть, вам, читатель, покажется, что слишком много имён? Не опустить ли второстепенные, а? А мне кажется, что имя Крылова, подобно в нашем творчестве скрипичному ключу в клавире!

Ильин умел радоваться! «Вся планета стадион!», «Солнечный рисунок» – эти песни мы с Хромушиным принесли в Ансамбль…

— Спасибо! – звонит мне Ильин
— За что?
— Да, сегодня в кабинетах был. Деньги на костюмы выбивал… а они мне, мол, репертуар – главное! Вы же, мол, знаете: с нас же тоже требуют… идеология – вы же пионерский Ансамбль!..
— Ну, и что?
— А я им «Солнечный рисунок» – раз!
— Что, ноты? – удивляюсь я
— Какие ноты, какие ноты?! Кто там ноты читает! Магнитофон заранее прихватил! Знаю, куда иду!
— Ну, и каково?
— Спрашиваешь! Будем шить в мастерских Большого театра!
— О… поздравляю!
— Вот и спасибо!
— Ладно, Лёша, дорогой, сочтёмся славой! Тебе спасибо!..

И я представляю себя на его месте… “магнитофон захватил”… представляю, как трудно пройти по этой черте, не унизить себя в просьбе – будто для себя – и всё же выпросить, “выбить”, помните это слово!!! О, Господи!.. Разве? Тут не действует мудрость Эклезиаста:

«И никогда не проси ничего у сильных мира сего, сами придут и всё дадут!»

Нет, не действует, потому что их бог проповедовал совсем другое… Ильин знает это… а жертвенность – это не сиюминутное действие… это не грудью на амбразуру (зачем?), это ежедневное, ежеразовое продолжительное действие – служение любимому делу! Высокопарно? Он проглотил столько обид от этих сильных мира сего, столько вытерпел, вынужден был считаться одним из них, их, их круга (как же: пионерский Ансамбль, принадлежащий ЦК ВЛКСМ), а на самом деле… кто знает, как спалось ему по ночам после таких визитов… Он умел молчать. Мы росли в такое время, когда нужно было уметь молчать и точно читать между строк… Мы росли в такое время, когда слишком часто вопреки призыву «Спешите делать добро» это действие оказывалось роковым для человека… Но Ильин был не из робких, не из показушников, не из расчётливых и преуспевающих за чужой счёт. Конечно, ему повезло – он делал добро каждый день! Не спешил и не тормозил – просто делал! Это была суть его жизни, думаю, потому что и суть его души.

Если засыпать источник, река мелеет… новые времена больнее всего ударили по старикам и детям… новые времена… конечно, Ансамбль существует, но это уже другой коллектив. Как стал другим БДТ после ухода Товстоногова, другим театр кукол после ухода Образцова, другим Ансамбль Народного танца после ухода Моисеева… не может быть иначе… и всё это лишний раз напоминает нам, что истинный художник незаменим и неповторим… а нам врали, что нет незаменимых! Что можно назначить «лучшим поэтом советской эпохи» – дудки! Не назначишь! Время казнит и милует, возносит и предаёт забвению. Не надо его торопить – лучше накопить терпения и дождаться Верховного Суда Времени… как бы нам ни казалось, что он запаздывает…
На многие темы мы говорили. От многих вопросов замыкался Алексей Сергеевич. Может быть, нам казалось, что он и

Ансамбль неразделимы, что именно это его место, а на самом деле, может быть, он мечтал, мог и хотел добиться ещё чего-то, где сильнее, ярче, плодотворнее проявился бы его талант? Он никогда не делился, а кроме, кто же ответит…

Ансамбль не может носить два имени… он уже имени В.С.Локтева, и ничуть не умаляя заслуги и почёта Локтева, хочу сказать, что высшего расцвета и широкого успеха этот коллектив достиг всё же, когда руководил им Алексей Сергеевич Ильин!

Вот и неразрешимая в каждом случае задача: сколько можно уступить власти, на какой компромисс пойти? Чтобы не уронить себя? Чтобы не проклинать потом себя по ночам в муках совести и сожаления?! Кто может понять и решить это – не за всех, для себя! Говорил об этом с Натальей Дуровой и Кириллом Молчановым, Ильёй Френкелем и Олегом Хромушиным, Борисом Слуцким и Вано Мурадели… у Пушкина искал ответа… как почувствовать ту невидимую черту, которую нельзя переступать?

Ведь чаще всего ошибочный шаг не исправить! Никакими способами не заставить забыть! Время вынесет на поверхность всё в твоей жизни под яркое солнце, и никакие присяжные не оправдают за отступничество, подлость и трусость… но… каменное противостояние агрессивной власти – это ли не приговор творчеству?

Наверное, художник верит, что прав… расчётливых музы обходят стороной!

Спросить бы ещё раз моего дорогого друга… и сказать ему спасибо, что мог я рядом с ним быть счастливым в Ансамбле песни и пляски Московского городского дворца пионеров и школьников имени В.С.Локтева… да, забыл добавить – пионерском Ансамбле! Хотя в официальном названии этого слова не было.

Михаил Садовский