Земля, вода, огонь, воздух – накоплена специальная литература об этих символах (криптоклассах). Отсылаем читателя, в частности, к многостраничной монографии А.А. Кретова и О.О. Борискиной «Теория языковой категоризации» (Воронеж, 2003), а также к кандидатской диссертации И.С. Ливенец «Концепт ВОЗДУХ в лингвокультурологическом аспекте (на материале текстов К. Паустовского и М. Шолохова)» (Белгород, 2007). В этих работах анализируются, среди всего прочего, поэтические и прозаические метаморфозы концепта «воздух». Казалось бы, наша задача гораздо проще. Мы начнём с того, что попытаемся приложить одну из  четырёх величин, воздух, к Петербургу. Город вбирает в себя многое. Вода – да, много воды. Огонь – сразу вспоминается война. Земля – как-то так, приемлемо, конечно. Но посвятить целый сборник стихов воздуху Петербурга – это, конечно же, дорогого стоит. Именно о таком сборнике и пойдёт сейчас речь.

Воздух представлен в начале сборника, в середине, в конце, но воздух такой знакомый и такой новый, воздух узнаваемый и разный. Книга принимается читателями по «воздуху», по ощущению Невы, прохлады, даже холода и по тем многообильным ассоциациям, которыми так полна, так насыщена северная столица России. «На прекрасном голубом Дунае, / На прекрасной голубой Неве». Хорошее сопоставление, ещё и потому, что неожиданное, редкое: Дунай и Нева. Самого слова «воздух» в последнем стихотворении сборника нет, но всё говорится о нём, о воздухе Петербурга. Перед нами раскрыто своеобразие и разнообразие всего-то одной из четырёх стихий – воздуха, но раскрыто с точки зрения внимательного автора XXI века и соответственно внимательного читателя.

Возьмём стихотворение «Облака».

Я стою на Дворцовой в окне слюдяном, / Ходит лето вокруг золотым ходуном, / О любви вавилонским наречьем твердит, / Полу-Азией, полу-Европой глядит. … Самоцветье былого, летучий Пергам – Он ли брат кочевым кучевым облакам?  Пергам – античный город, в своё время прославленный. Вроде в стихотворении воздуха нет, но… Шелковистые сети речных сквозняков…  А линзы родников рассеянного зренья / Рассеивают свет, как душ поводыри…  А вот другое стихотворение: Пускай история идёт / Своей исхоженной дорогой, / Но погребальных трапез мёд / Ещё не собран, слава богу. / Есть время вырастить детей / И цветники разбить в пустыне, / И рыбу вынуть из сетей, / И форму дать словесной глине.

Говорится, что да, есть время для земных дел, есть воздух для этого, дышится легко, когда читаешь и когда, читая, следишь за мыслью автора.

Талант Натальи Гранцевой – это талант неожиданных, нетривиальных ассоциаций. Непросто здесь: Наталья Гранцева – автор серьезных литературоведческих книг о Шекспире, Ломоносове, Хераскове. Мы это знаем, эти книги были прочитаны, только в поэзии своя правда и своя линия, хотя знаниевый, когнитивный арсенал автора стихотворений чувствуется. Петр Первый, Дионисий, Гомер, Клио, Тютчев, Потёмкин, Карамзин, Монтень, Грицько Нечёса… Исторические и мифические герои, архитекторы, поэты, воители не только насыщают своим присутствием само слово «Петербург», они навечно поселились и пребывают в его незримой благодати, в его воздухе. Однако эта благодать требует переосмысления. Вчитаемся в названия стихов: «Восемнадцатый век – заповедник идей…», «Когда мы умрём, развенчают героев…», «Век был великолепен, как сирень…». Поэт имеет право так писать, поскольку восстанавливает права лиц, будто бы канувших в Лету, точнее сказать, борется за восстановление ныне утраченных прав. «Восемнадцатый век, ты забыт, как старик, / Девятнадцатым веком убийств и интриг, / Сдан в архивную пыль ты, как в дом престарелых, / Твой мундир обветшал, Старомоден язык». Как поэтически воплотить то, что требует множества исследований? А выход найден: это осуществляется через язык стиха, через удивительное, неподражаемое богатство словаря, многообразие лексики, выразительность перифраз: Восемнадцатый век – заповедник идей, / Век строительных бумов, публичных смертей, / Хор имперских побед, Золотое собранье / Древнегреческих грез, древнеримских затей.

И вместе с тем в сборнике много нового, нет, скажем сильнее: сборник посвящён сегодняшнему дню города. «В этом городе больше не живёт Ленинград…» – стихотворение особенно цепляет тех, кто пережил это переименование, точнее не пережил, а переживает, поскольку у тех, кто жив, кто живёт, многое в памяти связано именно с Ленинградом. Начало стиха как будто игровое, детское, а вот далее – сколько трагедий в стихотворении! «Он лежит во мне, как придонный хлам, / Притворяется, что чужой. / Полигон отходов, столетья спам – / Рядом с матерью и душой».

В другом стихе читаем:

«История – не книга, не учебник. / И не рождён пока ещё волшебник, / Способный нас былому обучать. / История – не колба и не клетка, / История – духовная разведка, / Нырнувшая в открытую печать». «Мы сами – битв святые манускрипты! / Мы сами – Рим и Греция с Египтом, / Мы сами – Альбион и Вавилон. / В нас целый мир, достойный удивленья, / Во всех системах летоисчисленья / Жив русский дух как тайны эталон».

Писать о Петербурге не значит всегда прославлять его историю, история выступает как приглашение к творчеству, трудному творчеству современного поиска.

Медный всадник. О, мы догадываемся, что это за памятник, хотя название его в стихотворении отсутствует. Он летит за всевластьем, забвеньем, игрой… Он летит над историей звёзд и планет… Сильное стихотворение, концентрирующее в пяти строфах величие сделанного Петром Первым, почему Нева никогда не глядит улетевшему вслед.

А вот современный Петербург, его «торговый» воздух: «Сколько пряностей, масел, солений, сластей! Сколько лиц волооких, чужих новостей… Разбегайтесь, глаза, по торговой стране! / Открывайся, карман, кошелёк, портмоне! / Разлетайтесь на волю, деньжата!». А перед этим: «…Где бросает лукавых весов произвол / В социального равенства чудный котёл / Многошумные речи прохожих». Тот же воздух, что и в других стихах? Да нет, совсем не тот, здесь в воздух проникли сложные ароматы торговли, купли-продажи, денег.

Одно из больших стихотворений – «Мосты». Сначала о мостах, как они разводятся: «И всплывают в Неву в молчаливой красе, / Как огромные экзопланеты Глизе, / Катера, лесовозы, плавкраны». Экзопланета Глизе была обнаружена в апреле 2007 года, она в пять раз массивнее Земли. Называется далее подробно, что видно по правую руку наблюдающего человека, а что по левую, и вдруг в конце мысль: Как, погаснув, смыкаются жизни мосты / Между прошлым и будущим новым… Трудный оптимизм пробивается сквозь стихотворные строчки поэтессы: «В атомизированной тьме, / В космогоническом круженье, / В аду, во льду, в огне, в тюрьме – / Сражаться за преображенье!». Когда поэтесса пишет про персональный безъязыкий ад – трансгенный ужас, выстраданный битвой… («Я тоже в этом времени жила…»), мы обострённо понимаем всю боль этого безъязыкого ада. И одна из задач поэзии – назвать, дать обозначение, выявить смысл в будто бы невидимом подчас бытии.

Стихотворение «Рождество» тоже объёмное, потому что одно из ведущих в сборнике, и тема прощения проступает в конце стиха как откровение, как итог. «Чтобы дух человеческий вновь обмирал, / Чтобы лился в сердца благодарный хорал, / Чтобы мы разбивали неверия чаши / И могли вспоминать, если помнить невмочь, / Что когда-то однажды в морозную ночь / Нас простили за прошлое наше». Поэтесса выстраивает образ города часто на противопоставлениях, здесь оно особое, значимое, поскольку речь идёт о другом городе: «Там Давидовый город – промысленный край, / Там убежище тёплое, бедный сарай, / Гостевая времянка, родильные сени». А дальше самое главное: «Там ребёнок, чьё тело как нежный топаз, / Словно молния – лик, а сияние глаз / Говорит о любви и спасенье». О Рождестве писали, пишут и будут писать многие, но найти трепетные слова, которые хочется повторять и повторять: Там ребёнок, чьё тело как нежный топаз… – дорогого стоит.

Не нужно отчаиваться, – говорит лирическая героиня книги, потому что «Белый рыцарь Бога ходит по земле. / Ходит и летает, шутит и грустит, / время почитает и на нас глядит. / Ни бронежилета нет на нём, ни лат. / Меч его – из света, дух его крылат». Заканчивается стихотворение выразительным вопросом: «Он, тебя не зная, светит с высоты. / Как звезда живая… Ну а ты? А ты?». Обратим внимание на самый конец стиха, на повтор слов. Он случается и в других стихах: «А спасительное чудо / Так печально, так печально…». Двадцатый век «И новому времени роет могилу, / И не умирает, и не умирает…». Повтор – сильнейший приём в поэзии, он требует повышенного внимания, меры, которая и делает его высокохудожественным, то есть запечатленным.

В качестве небольшого отступления погрузимся в механику стиха. При малом пространстве сборника (всего 96 страниц!) начинает проступать обилие «воздуха» с его атрибутами, что выражается в рядах однородных членов предложения и в рядах перифраз. «Этот рыцарь Божий, говорит молва, / Словно день погожий – ветер, спирт, халва. // Сокол триединый, леопард, дельфин, / Грейдер, субмарина, Бездны господин». В другом стихе встречается целый ряд ёмких перифраз: «Держава с философией шаманской, / Отечество с поэзией беды, / Империя с душок республиканской, / Республика с характером орды». Напряжение нарастает. Книга стихов предназначена для вдумчивого, ищущего читателя, но книга открывает и новое, значимое, открывает, в том числе, как раз в «случайных» повторах конца стиха и в отдельных эпитетах: «И наших детей пораженьям научат / Учебники в ласковых школах забвенья» – ласковых, иначе не скажешь. «Он вспоминал о Северной Пальмире / О царских парках, влажных сквозняках» –  влажных – мы сразу же чувствуем этот воздух, воздух Петербурга. «Жить во всех временах и империях / Постаревшему сердцу тепло». Постаревшему – вобравшему все изменения, обрушившиеся на город.

Поэтическая мысль:

«Да, я люблю историю…» начинает стихотворение (без названия), а в середине неожиданное: «Кто знает всё – не понял ничего». В другом стихотворении конец стиха почти афористичен: «Дыши, как лес ночной и лиственный, / небес громами грозовыми. / Ковчег Всевышнего – единственный. / И ты – его земное имя». А начало? Начало неожиданное, грозовое, и здесь тоже воздух, восстанье воздуха: «Июнь, гроза, восстанье воздуха, / полнеба в плазменных разломах…». Поэтесса многообразна в своих привязанностях. Это могут быть те же географические названия: «Души масштабный документ – / Его следы хранят по праву / Одесса, Кафа, Балаклава, / Херсон, Очаков, Фиолент». Но это могут быть и олицетворения, неожиданные, а потому привлекающие своей новизной: «…Артистичные лица / берёз, тополей и рябин, / Вдохновенные жесты / свободных каштанов и клёнов».

Книга стихов, повторим, невелика по объёму, но впечатление это, однако, обманчивое. Шестистрочные строфы одних стихов чередуются с двустрочными, и вдруг идёт трёхстрочное стихотворение:

«Если станет сердцу тяжело, / Мы поедем в Царское Село, / Чтобы всё забылось и прошло». Стихи из восьми строк заканчиваются четырьмя строками («В топологическом аду…», «Нет правды в прошлом, как в ногах…»). Но и самые обычные четыре строки в стихе из традиционных трёх строф бывают непередаваемо выразительны: «Какое счастье – встретить гения / В толпе пустыни безымянной / И вдруг вдохнуть стихотворение, / Как облако с алмазной манной».

Перечитаем фрагменты процитированных стихов и удивимся лексическому богатству этой поэзии, о чём мы уже писали выше и что (частично, конечно же!) подтверждаем сейчас примерами из сборника. Тема, что называется, освещена, «закрыта». В начале рецензии мы упомянули о работах, в которых концепт «воздух» проанализирован научно. Но вот оказывается, что созданное другими никак не затмевает пути, не закрывает дороги к воспеванию воздуха с новых позиций уже текущего XXI века. Более того, оно взывает к пересмотру традиционного, к открытию нового в будто бы примелькавшемся, привычном. И мы повторяем вслед за поэтессой: «Я вдыхаю возлюбленный воздух. Никак / Не могу надышаться».

Вера Харченко

Литература:

1. Гранцева Наталья. Воздух Петербурга. Книга стихотворений. – СПб.: Изд-во «Журнал «Нева»», 2018.

2. Кретов А.А., Борискина О.О. Теория языковой категоризации: Национальное языковое сознание сквозь призму криптокласса. – Воронеж: Изд-во ВГУ, 2003.

3. Ливенец И.С. Концепт ВОЗДУХ в лингвокультурологическом аспекте (на материале текстов К. Паустовского и М. Шолохова). Дисс. …канд.филол.наук. – Белгород, 2007.