Пятница, 29.03.2024
Журнал Клаузура

30 лет назад, 11 мая 1990 года умер Венедикт Ерофеев

Мировая скорбь, или О чём умолчал Веничка по дороге в Петушки?

«Ах, только соотечественник может постичь очарование этих строк»

Бродский

Виденье в современном стиле

на древней и святой земле?

Нет!

Отражается Россия

как в зеркале в её стекле.

 

Что будка может

быть прекрасна,

я утверждаю беспристрастно.

Однажды вовсе трезвый молодец

Пивную Будку принял за Дворец.

В. Уфлянд

***

Свежее пиво

Ни с чем несравнимо.

Свежее пиво — начало начал.

Свежее пиво так нежно любимо,

Как Пенсильванский вокзал

(По желанию заменить: Московский вокзал, Крымский причал.)

И. Фунт

«Пивная» строфа — шуточная интерпретация обожаемого мною В. Уфлянда. Подобно Бродскому, который вынес в заглавие «подражание» бессмертному некрасовскому «Кому на Руси жить хорошо» — в «Любовной песне Иванова»:

Я пил как рыба. Если б с комбината

не выгнали, то сгнил бы на корню.

Когда я вижу будку автомата,

то я вхожу и иногда звоню…

В свою очередь, так же как поэма «Москва—Петушки» Ерофеева — является сплошным интерполированием и аппроксимацией смыслов, пластов, значений и омонимических подмен: увязывая абсолютно разные временные слои, эпохи…

От библейских маркеров — через блоковское декадентство начала XX в. Через газетно-телевизионное «мочилово» и вдалбливание, в том числе с помощью великой (без кавычек) советской литературы, — к русскому сказочно-частушечному фольклору: высшей точке, эминенции поиска исконных корней, фраз, терминологии. Что закономерно — ведь хрущёвская оттепель, увы, кончилась. Остался только смех: — и тот сквозь слёзы.

Так, от низкого к высокому, звучит знаменитая ерофеевская, обернувшаяся в дальнейшем крылатой, сентенция «В ногах правды нет, — но правды нет и выше».

Этот пронизывающий поэму ерофеевско-ахматовский интертекст разобран лингвистами-филологами по косточкам.

Что и говорить, ежели в 600-страничном фолианте издательства «Вагриус» (2000 г.) — 100 страниц отдано собственно Петушкам. Остальные 500 — блестящим разъяснениям-комментариям Эдуарда Власова. Соизмеримый разве что с набоковским 2-томником комментариев к Евгению Онегину (1950—1964). Роскошные, массивные, поражающие объёмом, качеством и встроенностью авторов в жизнь текста: — работы.

Как сейчас изрекается, индекс цитирования «Москвы—Петушков» в СССР был колоссальным. Абсолютный бестселлер по тиражированию в самиздате, «тамиздате» — абсолютный лидер по славе и популярности в народе. Триггер цензурных отточий в советской периодике. Тем более в столь уважаемом журнале как «Трезвость и культура», где впервые была напечатана поэма в 1988—89. Напечатана, — ставши символом скорого падения громадной «Империи зла» с её простодушными незлобивыми людьми в ней — с такими «пустыми и выпуклыми» глазами. С полным отсутствием всякого смысла. Кои не продадут. …Ничего не продадут, но ничего и не купят.

Остро заметил Д. Быков, мол, в Советском Союзе Ерофеев стоял по известности на первом месте. А уже на пятом-шестом-одиннадцатом — находились Саша Соколов, Стругацкие, Солженицын и так далее. Это и парадокс, и философская данность одновременно.

«Всё, о чём вы говорите, всё, что повседневно вас занимает, — мне бесконечно постороннее. Да. А о том, что меня занимает, — об этом никогда и никому не скажу ни слова. Может, из боязни прослыть стебанутым, может, ещё отчего, но всё-таки — ни слова».

Веничка Е.

Вечная скорбь, горе неутешное героя «Петушков» вполне сопоставимы со своеобразной энциклопедией русских народных и православных обычаев — скорбями народа в романе Шмелёва «Лето Господне»: «Два чувства дивно близки нам// — В них обретает сердце пищу// — Любовь к родному пепелищу,// Любовь к отеческим гробам» (Пушкин).

И кстати, мало того что Ерофеев касается в паре глав тяжёлой, тяжелейшей по восприятию картины Крамского «Неутешное горе» (1884), — где женщина в трауре безвольной рукой, с дрожью прижимающей к губам платок, вносит в текст лейтмотив безудержно бессловесного страдания: «…сердце исходило слезами, но немотствовали уста».

Сей отсылкой Ерофеев резонирует семантический акцент со своих неизбежных жизненных утрат — на то, как он их стоически переносит-переживает. Т.е вещи, иллюзорные и не очень, что он потерял и пропил: — это само собой разумеется. Но вот то, как неутешная скорбь превосходит всё и даже смерть(!) — тут уж увольте, господа; посочувствуйте, дорогие товарищи. Что, как ни странно, смешно. Смешно — до изжоги и слёз.

«Вечная скорбь» упомянута выше тоже неспроста.

Веничкина скорбь сравнима разве что с христианской печалью о Боге.

Как скорбь Богоматери, символ величайшего горя, — она должна, обязана быть светлой! Особенно в предвосхищении Воскресения. Ведь принцип воскресения у записных пьяниц — связан с ещё одним очередным «светлым» днём: неким Днём Сурка. Всуе начинающимся с неотложного похмелья: каждые сутки запоя — это неотвратная смерть. Каждое пробуждение — онтологическое, гомеровское воскресение из царства Аида: «…так как сон и смерть — близнецы, то оживотворение из мёртвых так же необходимо, как восстание от сна… Умершие тела снова оживут» (Гомер).

Ежеутреннее (полдничное, сумеречное, ночное) «вечное» восстание из пьяного ада забытья — никак не менее, — чем просветление и воскрешение из небытия. Но и Христианство Веничка низводит до потешной пародийности — помните, Иисус пребывал во гробе всего 3 дня? [Лексема «всего» у Сына божьего и Венички абсолютно разные по смыслу и длительности в пространственно-временном континууме.]

В отличие от Христа, у Венички состояние «ухода» из мира — бессрочное. Оно — навсегда, как некое призвание.

Он молчит. О причинах молчания, точнее, умалчивания, не говорит в открытую: потому что бесполезно, потому что он и так много всего объясняет. Нам, тупым-неразумным неучам, не разбирающимся в приготовлении праздничных коктейлей. (Ну, разве что пытается втолковать небесным ангелам в электричке!) Но то не на публику. То — подноготное, интим. Посему — смешно.

Несказанно грустно (но опять сквозь смех) становится в конце…

Когда, найдя-таки Кремлёвскую стену, — с метафизического поиска которой начинается произведение, — авторский голос сообщает нам о невозможном в православной традиции видении собственной смерти. Указывая на то, что бессмертие образа героя «достигается за счёт смерти его самого» (Д. Боснак).

Христос, — непрямо, косвенно, — постоянно присутствует в тексте поэмы в качестве аттрибутива-приложения. В актах исповеди. Также в актах симуляции исповеди — умозрительных суицидных алькаэстах: в поисках философского камня. Также в силлогистической «симуляции симуляции» якобы душевного здоровья, — дабы отстали наконец! Всё это обёртывается душещипательным флёром грандиозного сократовского «незнания» — с высокой пародийной претензией на роль последней истины в крайней инстанции: которой нету.

Один лишь стержневой сюжет мнемонически серьёзен — проживание Веничкиным типажом жизни заведомо приговорённого. К неминуемой «божьей гильотине»: ка́ре Господней… И главное — ясное осознание им того. О чём он тоже умалчивает. [А смысл разглашать? — никто ж не поверит.]

Предвосхищая всё, что с ним произойдёт, — но не проговаривая того. Осознавая своё «позорище». Терпя голод и жажду, и «наготу, и побои», — писано в послании ап. Павла (1-е Кор., 4:9). Непрерывно апеллируя к проповеди и подводя читателя к исповеди, исповеди, исповеди… Делясь сокровенным не со зрителем, — а с небесными ангелами, его сопровождавшими. Представляя из себя в некотором роде последнего могиканина, — реально разделяющего в поэме реальные христианские ценности. В отличие от всяческих «вагонных» людей из быстро меняющихся декораций в мизансценах драматургии сценария.

Правда, постоянно при этом находясь: — вне мира христианских ценностей. Вне сути вещей, — столь нужных по сценарию окружающим.

Что, в общем-то, ценностно. И важно.

Веничка субстанционально как бы отделён от суеты сует на планете Земля. Что неявно, но связывает его с божественной позицией: любовью к миру — извне этого мира.

 Христос вещает, дескать, «царство Его не от мира сего, — и вместе благовествует, что оно “здесь, среди нас”» — пишет Вяч. Иванов. Ему вторит Витгенштейн со своим знаменитым, часто цитируемым смыслом мира, — который «вне его».

Из современных исследователей, наряду с О. Седаковой, С. Гайсер-Шнитман, В. Бондаренко, О. Лекмановым, весёлым и «лёгким до ужаса» Е. Лесиным etc., конечно же, хочется упомянуть (и помянуть) блистательную Н. В. Живолупову (1949—2012), — к. фил. н., проф. языкознания, достоеведа, чехововеда, — по поводу витгенштейновской отстранённости.

Ведь именно что в силу «отдалённости от мира». В силу положения на периферии сфер действия риторического «внешнего» слова — Веничка вдруг обнаруживает приоритет Любви с большой буквы: «…мир красоты и добра, любви как последнего прибежища странствующего героя Ерофеева всё же остаётся в поэме, воплощаясь в том пласте культуры, который был ненавязываемым, но отвергаемым, и потому избежал искажения формами массовой культуры»[1], — резюмирует Наталья Васильевна ненаходимость, вне социальную отстранённость Веничкиной «подлинной жалости» и невосполнимых утрат. Как ипостасей любви Христовой — ко всему живому. И даже к очень плохому. Но — живому.

Противостоя худшему из наших суматошных бед — смерти. Если не сказать больше… Прикрыв таким образом ныне здравствующих от эсхатологической гибели последних. Во имя нас, сегодняшних, подставив на растерзание — себя.

Игорь Фунт

________________________

[1] Живолупова Н.В. Паломничество в Петушки, или Проблема метафизического бунта в исповеди Венички Ерофеева. Человек. 1992. №1.

 


комментариев 9

  1. Сергей Королев

    Спи спокойно, Веничка. Вот и Господь в синих молниях, и ангелы тебя охраняют. Ты был велик. Одной своей книгой.

  2. Кайфутдин

    Сраные филологии, как вы задолжали своими анализами(((

  3. Сергей Тараканов

    Лучше Петушков, Записных книжек, Вальпургиевой ночи… Венедикта Васильевича нет ничего в мире. Зощенко, Булгаков, потрясшие меня Прокляты и убиты Астафьева, поэзия несравненного Бернса и даже любимейший Бабель, простите.
    Счастье, что есть величайший Венедикт Васильевич, Ерофеев.

    • Евгений

      в 87 году читал «петушки»-было откровением…теперь никак.Вот Высоцкого слушаю регулярно

    • OLEG

      МП лучшее русскоязычное произведение второй половины 20-го века. Потому что есть Чехов и Платонов.

  4. Владимир Васильевич

    Я знал его.Мужик нормальный.Вся театральная элита его знала.Веня был очень своеобразный.Убило его бухло в электричке.

  5. нурбек улжаевич ризаев

    да да..

  6. Александр Зиновьев

    Неужели К-Вирус всех так занимает, что про Веничку ни слова?!

  7. Алексей Курганов

    «Альбда-десерт», «Слеза комсомолки»,
    несостоявшийся херес в ресторане Курского вокзала, товарищ Блидяев, член КПСС с 1932 года… Классик. Светлая ему память.

Добавить комментарий для Сергей Королев Отменить ответ

Ваш email адрес не публикуется. Обязательные поля помечены *

Копирайт

© 2011 - 2016 Журнал Клаузура | 18+
Любое копирование материалов только с письменного разрешения редакции

Регистрация

Зарегистрирован в Федеральной службе по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор).
Электронное периодическое издание "Клаузура". Регистрационный номер Эл ФС 77 — 46276 от 24.08.2011
Печатное издание журнал "Клаузура"
Регистрационный номер ПИ № ФС 77 — 46506 от 09.09.2011

Связь

Главный редактор - Дмитрий Плынов
e-mail: text@klauzura.ru
тел. (495) 726-25-04

Статистика

Яндекс.Метрика