Нельзя вечно откладывать неизбежное. Нельзя вечно откладывать отдых, потому что усталость неизбежна. И необратима, черт ее дери!

Какое странное слово: ус-та-лость. Что-то тающее, зыбкое, исчезающее как снег по весне. С одной стороны, хорошо, когда сходит снег и тает лед. Когда нежно (еще не обжигая) светит солнце, все вокруг цветет, и, кажется, что старый веник тоже покрывается зелеными листьями. Благодать!

С другой стороны – лед крепок. Он как стальной позвоночник держит на себе твою волю, энергию, решимость. В нем есть фактура, он категоричен и полон сил.

И вдруг он тает. Оседает под собственной тяжестью. Перестает быть стальным позвоночником. Ус-таёт. Или тает…

Кто-то спасается сменой обстановки или деятельности, кто-то окружает себя шумом, боясь тишины, кто-то, наоборот, бежит в тишину как в блаженство.

«И ощутить сиротство как блаженство»¹.

Мудрые строки поэта. За одним исключением. Не сиротство, нет. Тишину.

Переизбыток любых новостей (радостных или печальных) пробивает брешь в человеке. Его эмоциональное состояние нарушено. И чем искреннее человек, тем больше он тратит душевных сил на ответную реакцию.

И я убегаю, ныряю в вожделенную тишину, как в добрую, уютную сказку, в которой все так просто и понятно. Нет ни горя, ни слез, ни злости. Где можно прильнуть к тишине словно к бабушкиной руке и знать, что от ее прикосновений исчезнет боль и тревога каждого дня.

И боль, что скворчонком стучала в виске

Стихает, стихает, —

Сказал уже другой, не менее мудрый поэт.² И с этими строками я согласна полностью. В тишине слышишь и замечаешь многое из того, чего не видно в суматохе и сутолоке. Тишина целебна, она упорядочивает мысли и – чудо! – силы возвращаются, позвоночник вновь становится стальным и крепким.

Только есть одна опасность. Вечный спутник тишины – обособление. Незаметный, но верный. И так же верно и тихо он делает свою работу – разъединяет, разрывает прежние, казалось бы, крепкие связи. Уходит в прошлое традиция совместного обсуждения прочитанного (потому что и читать стали меньше и все как-то второпях).  А традиция семейного чтения вообще канула в Лету. Великое множество имен, которые еще столетие назад были властителями дум, сегодня все больше затягиваются туманом забвения.

Когда-то Достоевский с затаенной печалью заметил:

«…Мне все кажется, что у нас наступила какая-то эпоха всеобщего «обособления». Все обособляются, уединяются, всякому хочется выдумать что-нибудь свое собственное, вовсе и неслыханное. Всякий откладывает все, что прежде было общего в мыслях и чувствах, и начинает со своих собственных мыслей и чувств. Всякому хочется начать сначала. Разрываются прежние связи без сожаления, и каждый действует сам по себе и тем только и утешается…»

Вряд ли удастся в небольшом эссе восстановить связь времен, ощутить мерное их дыхание. Это, увы, невозможно.

Но можно вспомнить об одном из ушедших в вечность, чье имя почти забыто сейчас. Жаль, что забыто.

Стихи Эмиля Верхарна переводились на все языки, имеющие письменность. Он из сонма тех, кто прославил маленькую Бельгию на весь мир, а это знаменитые мастера фламандской школы живописи, автор «Легенды о Тиле Уленшпигеле» Шарль де Костер, поэт-мистик Морис Метерлинк, автор знаменитой «Синей Птицы». Ну, и конечно, бессмертный Эркюль Пуаро, созданный гением Агаты Кристи.

Будущий поэт родился в 1855 году в небольшом фламандском городке недалеко от Антверпена. С детства говорил на фламандском наречии, но в школе его фламандский говор сменился безупречным французским. Закончил юридический факультет Левенского университета, некоторое время был адвокатом, но окончательно  посвятил себя литературе.

Уже первые стихи Верхарна отличались непосредственностью и изяществом. Он принадлежал к литературному объединению «Молодая Бельгия». В сборнике «Фламандки» воссоздал  в стиле фламандских мастеров XVII в. первозданный быт Фландрии, яркую и щедрую сельскую жизнь, с ее конюшнями и коровами, обычной стихией сельчан — дебелых, крепких женщин и могучих мужчин. Он как никто умел поэтизировать тяжелый, но такой необходимый и благословенный крестьянский труд.

Служанки белый хлеб готовят к воскресенью,

Все лучшее у них — мука и молоко…

Их локти голые в стремительном движенье,

И каплет пот в квашню — работать нелегко.

От спешки их тела как будто бы дымятся,

Вздымается волной в тугом корсаже грудь…

И теста рыхлый ком их кулаки стремятся

В упругие, как грудь, шары хлебов свернуть.

В пекарне углей блеск, багровый и угарный…

Служанки, на доске шары сложив попарно,

Швыряют в пасть печей плоть мягкую хлебов.

А языки огня, стараясь ввысь пробиться,

Как свора страшная огромных рыжих псов,

Рычат и рвутся к ним, чтоб в щеки злобно впиться.

Эмиль Верхарн – человек (городской по рождению)  всеми фибрами души истово любил землю. Верхарн-поэт  боготворил землю-кормилицу. Земля была для него основой достойного, праведного существования человека. Он и внешне походил на крестьянина — у него были широкие плечи, тяжелая походка, огромные вислые усы. Он носил мешковатую блузу и деревянные ботинки. Стремился работать на земле, мечтал о собственном саде и огороде. Болезненно переносил разрушение, и упадок патриархального села, обреченного на убожество и отсталость. С болью писал об этом в сборниках с красноречивыми названиями — «Призрачные деревни», «Сельские миражи».

Перед железной поступью города милые сельские миражи рассеиваются словно дым, люди оставляют село:

И медленно ложатся на деревни

Болезни, стужа, тьма.

Мороз живет в крови, в костях,

Нужда — в амбарах и клетях,

Нужда и снег в сердца вползают.

Вползает под навес беда,

И стынут, коченеют, замерзают

Сердца и очаги под коркой льда.

У перекрестков, где слились дорог потоки,

Как мертвецы, деревни одиноки;

«Все дороги ведут в город», — с болью писал Верхарн. Город был для него олицетворением жестокости, ужаса, безысходности, разрушения. Именно гнетущая атмосфера города привели его к глубокому душевному и творческому надрыву. Он словно предчувствовал свою гибель от средств урбанизации. Выезжая из Руана, он случайно гибнет под колесами поезда. Как вспоминали современники, пожилой и наивный как дитя поэт растерялся от обилия людей. Толпа оттеснила его к краю перрона, и он упал на рельсы.

Э.Верхарн отдал должное мистицизму, трагическим и видениям. Он был одним из основоположников символизма — вместе с П.Верленом, А.Рембо, С.Малларме и своим земляком М.Метерлинком,.

Это где-то на севере, где, я не знаю,

Это где-то на полюсе, в мире стальном,

Там, где стужа когтями скребется по краю

Селитренных скал, изукрашенных льдом.

—

Это — холод великий, едва отраженный

В серебряном зеркале мертвых озер;

Это — иней, что точит, морочит — бессонный,

Низкорослый, безлиственный бор.

—

Это — полночь, огромный скелет обнаженный

Над серебряным зеркалом мертвых озер,

Это — полночь, что точит, морочит, хохочет,

Но раздвинуть руками гигантскими хочет

Холодный и звездный простор.

—

В дали полуночной безвольной

Это смолкнувший звон колокольный,

Это убранный снегом и льдами собор.

Это хор похоронный, с которым без слов я рыдаю,

Литургия Великого Холода в мире стальном.

Это где-то, — не в старом ли северном крае? — не знаю!

Это где-то, — не в старом ли северном сердце? — в моем!

Потом он становится социалистом, вступает в бельгийскую рабочую партию, преподает в «рабочем университете», читает лекции в Брюссельском народном доме. В Первую мировую войну, Верхарн пишет огромное количество патриотических стихов. В книгах, «Алые крылья войны» он оплакивает родину, захваченную немцами.

И падал за снарядами снаряд

Вокруг, что град;

Но полночью, когда, таинственен и мрачен,

На дымных небесах являлся цеппелин,

Об отступлении не думал ни один,

Бросались дружно все в одном порыве яром

Вперед,

Чтоб тут же под безжалостным ударом

Склониться долу в свой черед… Когда велись атаки на окопы,

Борцы бесстрашные, тот авангард Европы,

Сомкнув свои ряды, как плотную мишень

Для быстрых, ровных молний пулемета,

Стояли твердо целый день

И снова падали без счета,

И над телами их смыкалась мирно тень…

Э.Верхарн превыше всего ценил свободу.

«Он был свободен, — писал в своих воспоминаниях С.Цвейг, — даже от самых крепких оков нашего времени — от власти денег… Успех и слава не наложили на него отпечаток. Его не угнетал страх перед будущим, не давили заботы, не терзало тщеславие, не мучили стыд и угрызения — божественно свободной и безоблачной была его большая жизнь среди маленьких людей…»

Его девизом были слова:

«Toutelavieestdansl’essor» («Жизнь — это вечный взлет»).

30 книг стихотворений, драматических произведений и прозаических очерков, фундаментальные монографии о художниках, в частности о Рубенсе и Рембрандте, несколько драм – таково творческое наследие Эмиля Верхарна.

И он же подарил нам непревзойденные строки  любовной лирики. Три тома стихов  было посвящено любимой жене Марте  Массен.  В юности она была одаренной художницей, но, став мадам Верхарн, пожертвовала собой ради  творчества мужа.  Он же обессмертил ее нежностью.

Наша любовь, осиянная,

Шелком и золотом тканная…

— 

Домик веселый, мой друг ты…

Садик. И зелень. И фрукты.

— 

Яблони… Ветер, вздыхающий

Вешними белыми снами,

Кроет скамью лепестками.

— 

Голубь-дикарь, рассекающий

Тишь деревенского неба,

В поисках зернышка хлеба.

— 

Словно с неба лучистые

Поцелуи упали, —

Два прудка, золотистые

Меж цветов засверкали…

— 

Наша любовь сияно-лучистая,

Грезами тканная, нежная, чистая…

Трудно что-либо добавить к этим строкам, трудно их комментировать. Кажется, Верхарн выразил в них свой идеал: Домик веселый, мой друг ты…/Садик. И зелень. И фрукты.

Трудно дать определение счастью. Оно у всех разное. Но, если верить Стефану Цвейгу, Эмиль Верхарн был счастлив. Он был талантлив, он любил свою работу, и рядом с ним была женщина, преданная ему безраздельно. И самое главное – он был свободен и жил на взлете. Это ли не счастье?..

Так будем же счастливы, несмотря ни на что. И пусть для нас слово «тишина» никогда не станет синонимом холодного «всеобщего обособления», когда  безжалостно рвутся все прежние связи.

Пусть оно будет синонимом уюта, мира и доброй теплой памяти.

Пусть невозможного в стремительной погоне
Достичь ты хочешь, человек, –
Не бойся, что замедлят бег
Дерзанья золотые кони!

Твой ум уклончивый ведёт тебя в обход,
Ища проторенных тропинок,
Но ты вступи с ним в поединок:
Дать радость может только взлёт!

Кто вздумал отдохнуть, пройдя лишь полдороги, –
Ему ли одолеть подъём?
Жить – значит жечь себя огнём
Борьбы, исканий и тревоги.

Что виделось вчера как цель глазам твоим, –
Для завтрашнего дня – оковы;
Мысль – только пища мыслей новых,
Но голод их неутолим.

Так поднимайся вверх! Ищи! Сражайся! Веруй!
Отринь все то, чего достиг:
Ведь никогда застывший миг
Не станет будущего мерой.

Что мудрость прошлая, что опыт и расчёт
С их трезвой, взвешенной победой?
Нет! Счастье жгучее изведай
Мечты, несущейся вперёд!

Ты должен превзойти себя в своих порывах,
Быть удивлением своим;
Ты должен быть неутомим
В своих желаньях прозорливых.

Пускай же каменист и неприступно крут
Твой путь за истиной в погоне:
Дерзанья золотые кони
В грядущее тебя взнесут!

Ляман Багирова

__________________

¹.Б.Ахмадулина

².Б.Окуджава

Стихи Э.Верхарна приводятся в переводах В.Брюсова. М.Волошина, Е.Полонской, М.Донского и др.