Моё настроение в начале лета можно было бы

назвать “велей злобой” на тот мир и тот век,

в который я заброшен по милости благого провидения.

Хлебников.

На днях – не всё ж статьи писать да книги для этого читать – включил я телевизор и уперся в него глазами, а там «Давай поженимся». Весёлая и красивая женщина рассказывает, как родила двойню. Она задумала женить на себе одного нравящегося. Уговорила поехать с собой в отпуск. Стала шуточно играть его жену ещё в поезде. Кормить. Приехав, номер в гостинице сняли. С не составленными вместе кроватями, как просил он, не нашлось. Думали сами отодвинуть. Не отодвинули. Она стала перед ним полураздетая ходить. А он – ни в какую. И ушёл. Она оделась, вышла тоже. Погулять. Набрела на танцы на берегу моря. Подошла. Стали её приглашать и охмурять. Один, другой. Все не нравятся. Третий понравился. Пошли гулять вдоль моря. Он индус. Красивый. В общем, она залетела в первый же вечер. Родила двойню. У того это уже вторая двойня. Он не женат. В итоге она пришла на телепередачу искать мужа. – Я выключил канал. Так всё рационально. Так противно…

А вспомнилось это из-за «Училицы» (1908) Хлебникова.

А на это у Хлебникова я наткнулся, убежав в Серебряный век. Вот уж когда было не до рационализма. Смутные времена приближались. Сейчас, правда, тоже: капитализм переходит в посткапитализм, как говорит Фурсов. А этот пост- имеет  признак манипулирования массами. Это же, в свою очередь, обусловливает резкий акцент на искусство прикладное (о знаемом). Что прямо противоположно иррационализму Серебряного века. Вот в поисках неприкладного искусства (вдохновляемого подсознательным идеалом автора), когда выражено ЧТО-ТО, словами невыразимое, я в Серебряный век и отправился. Чтоб обеспечить возможность случиться, чтоб я конкретное ЧТО-ТО попробовал перевести из подсознания своего (воспринявшего подсознательный идеал автора) в слова, которые поймёт каждый, желающий понимать.

А в «Училице» какая-то дикость-несогласие с тем, что так устроено в Этом мире, что нет в нём счастливой взаимной любви. Но такое несогласие… – Аж памороки какие-то описаны.

Вообще-то, я привык обнаруживать, что от ТАКОЙ степени несогласия с Этим миром «бегут» в иномирие метафизическое, принципиально недостижимое, от которого радость творцу одна: суметь дать (или восприемнику воспринять) образ этого иномирия. Ницшеанством это называется. Оно из враждебности христианству, этой религии спасения, в не такой, — как у того, тот свет, — бегут. Опозорило себя христианство в глазах многих ко времени грани XIX и XX веков. Так в глазах Хлебникова опозорило себя и то, оппозиционное православию, возрождение духовно-религиозной жизни России, которое намеревалось веру Христову спасти. Спасали  «H.A. Бердяев, о. Сергий Булгаков, Н.О. Лосский, Д.С. Мережковский, B.C. Соловьев, о. Павел Флоренский и др.» (Источник).

Лосский упомянут Хлебниковым в своём несогласии-памороке:

«Что-то радостное и злое пробежало по двояко-жизненному лицу ховуна.

– Такая прекрасная рассудительная девица не нуждается в помощи лучины, – заметил он и, погасив лучину, повел за собой покорную, счастливую и влюбленную училицу, шепчущую: – Ты, ты!

Злое и злое ветром трепетало над ним в воздухе. И как сказать? И как объяснить?

В ее сознании в этот миг мелькали преславные и презнаменитые на Руси имена Бехтерева и Лосского и их темные учения о природе человеческой души, – так как она много изучала эти науки и любила их. Так уходила, влекомая ховуном, в дверь».

Но что-то не веет мрачным ницшеанством от зауми Хлебникова.

Что там было, в «Училице»?

Девушка, распалённая желанием от одного факта ожидания свидания, ждала любимого в жилье (или он снял его?) ховуна (прятальщика, что ли, какого-то?). Он, старый, но не настолько, чтоб не возжелать эту девушку, сумел плетением слов её охмурить, увидеть в себе похожесть на любимого, даже больше – ещё лучшего, чем тот. И, понимай, соблазнил её. А любимый (раздвоившийся на себя и ховуна, что ли) продержал у окошка мамку девушки, чтоб обеспечить ховуну его предприятие. (Там так: «Всю ночь он отвечал на испуганные вопросы подкупленной его золотом мамки: – Нет? – Всё еще нет…») А под утро его схватили, и к полудню приехавшей узнать о нём девушке сказали, что его казнили.

«Долгие дни после того ее можно было встретить в храме, бледной и печальной, отслуживавшей поминальные службы по усопшем боярском сыне.

Не уступала и инокиням в черноте одежды и бледности лика.

И всегда в руке горела свеча – тонкая и ясная.

Кончила свой век в заволжских лесах…

Так тщетно силились разорвать цепи времен два любящих сердца».

Цепи времён, потому что они из… разных веков.

Такой конец вещи.

Девушка была современная, а её любимый – из средневековья.

Сумасшедший дом.

«Мало ли,

что можно в книжке намолоть!»

Но страсть словотворчества…

«вселенноокий», «Звукун», «поцелуешерстных», «любверогих», «одеяющей», «полночебровый», «ясавец».

Это из 5-ти строк молитвы училицы в начале. 13% текста. И дальше – с подобной частотой.

Это до какой степени нужно было возненавидеть пустой трёп символистов, возжелавших найти причину близящегося чуемого ими краха всего и вся так: «через [собственного сочинения] искажение священных текстов и образов (особенно фигуры Христа) художники старались передать ту бездуховность, из-за которой даже самые непререкаемые ценности могут меняться до неузнаваемости» (Там же).

Так нате вам, гады: я стану искажать всё и вся ещё сильнее! Я в Святую Русь, сущностно антикапиталистическую, верю вопреки вам, пустобрехам.

И таким, подозреваю я, был подсознательный идеал Хлебникова при сочинении этого произведения.

Что может это подозрение опровергнуть? – Простое логическое объяснение того, как он нагородил свои несуразности.

Например, что если «училица Бестужевских учин Любочка Налеева» не зря вспомнила Лосского, раз тот преподавал в Бестужевских курсах с 1907 года (за год до написания Хлебниковым своей вещи).

В чём можно было видеть обновление православия на грани веков после несколькосотлетнего торжества науки? В усилении веры наукой. Что и сделал, в частности, Лосский.

В логике в 19 столетии случился взрыв развития – изобрели для неё формализованный язык. Вот Лосский и привлёк для укрепления веры логику. Не новоизобретённый формализованный язык, а основы логики. В ней есть тесная связь субъекта и предиката. Например, вода (субъект) – жидкость (предикат). Это похоже на творение Богом (субъект) мира (предикат). Тем самым «мир является неким органическим целым» (Википедия). То есть «принципы логики и метафизики одинаковы в своём основании» (Там же). А есть такое явление как интуиция, непосредственное вдруг прозрение. То есть «человек есть сверхвременное и сверхпространственное бытие» (Там же).

Как Хлебникову надсмеяться над этим ла-ла-ла? – Надо сделать, чтоб Любочка Налеева (в таком именовании уже слышится насмешка) вдруг восприняла старого ховуна за своего «Володимерко». – Вот хохот-то!

А может, так же сермяжно можно объяснить диалог Володимерко с мамкой?

Можно. – Не приходит в голову парню, что подкуп мамки не удался. Не работает у него хвалёная Лосским интуиция. – И опять хохот!

Такое может прийти в голову просто от злости на мистическую трепотню новоправославных символистов, волнующихся о будущем, когда веет чем-то апокалиптическим. Вон, уже и война с Японией проиграна, и революция 1905 года задавлена, но…

Мне жаль, что приходится отказать в художественности столь знаменитому словотворцу Велимиру Хлебникову. От сознания это у него всё, а не от подсознательного идеала. В сознании у него:

«Я в Святую Русь, сущностно антикапиталистическую, верю вопреки вам, пустобрехам символистским».

Соломон Воложин