«Нигде,

кроме

как в Моссельпроме.

ПАПИРОСЫ «ИРА»

Владимир Маяковский

«Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бессилии»

И. Бродский.

— Ник, ну как, ты?

— Нормально. Я же не головой ударился. Под ребро лыжной палкой угодил, когда спрыгивал с подъемника. Очень неудачно!

— Спуститься сможешь?

— Смогу потихоньку. Черт, болит!

— Врача надо? Здесь должен быть. Пусть посмотрит.

— Нет, врача не нужно. Но кататься я сегодня не смогу. Прошу тебя Боб, ты донеси вещи до машины, и иди назад. Скажешь нашим, что мне был срочный звонок. Да, нет, можешь вообще им ничего не объяснять!

Когда Ник осторожно, как новичок, спустился к подножию склона, там его уже поджидал Боб. В помещении от тепла боль усилилась, и Ник не смог наклониться, чтобы снять горнолыжные ботинки. Ник, стесняясь, попросил Боба помочь ему переодеть обувь, а комбинезон решил не снимать. Боб, неловко, вытаскивая ноги Ника из ботинок, повторял:

— Ник, погоди! Погоди! Как же ты один поедешь? Может, я с тобой? — Машину поведу! Подожди, я переоденусь, или давай позвоним Маринке. Я их с Юлькой видел на соседнем склоне.

— Спасибо! Да, у меня почти всё прошло, но кататься не могу. Помоги мне переодеться и запихни в машину.

Боб чувствовал, что Ник врет, но ему очень хотелось кататься. Он еще раз для очистки совести спросил, не нужно ли врача. На что Ник уверенно ответил:

— Нет, Боб! Всё нормально, — катайтесь! Снега насыпали много, скольжение прекрасное, погода на редкость замечательная…

— Ну, Ник!

— Я сказал — не надо. Всё пока! Заеду к тетке, там переночую. Её дом тут не далеко — в деревне Степаньково.

— Ну, давай хотя бы я тебя довезу до этой деревни?

Ник с приятелем вышли на гигантскую автостоянку, машина стояла в самом конце. Еле передвигая ноги, Ник думал: «Мне бы только дойти до машины!», а сказал, натужно бодрясь:

— До деревни от силы минут двадцать отсюда.

А сам подумал: «Чёрт, боль такая сильная, — как-бы не отключиться. Зачем я хорохорюсь? Может все-таки вернуться и показаться врачу?»

Боб нервничал и суетился. Досадная неприятность с Ником, чуть было совсем не сорвала его планы на сегодняшний weekend.

Боб, тяжело передвигаясь в горнолыжных ботинках, уложил снаряжение Ника в багажник, и хотел приятелю помочь залезть в машину, но тот решительно отказался.

Боб напряженно наблюдал, как Ник осторожно перенес свое тело в машину, привычно щёлкнул пальцем, висящего на зеркале игрушечного мехового белого кролика, крикнул: «Пока!», и нажал на газ.

Боб, облегченно вздохнув, направился обратно в горнолыжный рай, где скрипит и переливается в лучах мощных прожекторов насыпной снег из пушек, по склонам скользят лыжники: нарядные и красивые, — словно сошедшие с рекламных журналов спортивной одежды и снаряжения. В барах и ресторанах витает дух обеспеченности и беззаботности, слышна джазовая музыка, и он Боб ловит на себе восхищенные взгляды блондинок…

Стоило отъехать километр от сверкающего огнями горнолыжного комплекса «Сорочаны», и Ника с его белым Jaguarом поглотил космос морозной, почти черной малоснежной предновогодней ночи.

Пошел снег. Ник быстро добрался до места. Семь вечера, а деревня будто вымерла. Огоньки горели только в нескольких домах. Вот и знакомый забор, калитка, и дом за чернеющими старыми яблонями.

В доме после смерти тети Веры жила Дуся — дальняя родственница, чья-то сноха или крестная. Когда тетя Вера заболела, эта Дуся самоотверженно ухаживала за ней. В благодарность за это Ник разрешил Дусе остаться в их доме.

Да он – Ник всё устроил и оплатил, — и больницу, и сиделок, и врачей. Но навестил тетю в больнице только раз. Все эти годы он тёте Вере в дом покупал всё, что необходимо: установил новый газовый котел, поменял всю сантехнику и посылал бригаду рабочих крышу перекрывать, и евро-окна ставить, и деньги посылал. Но сам приезжал очень редко! – Ему всегда некогда! Вот и сейчас мобильный надрывается. Коля позвонил водителю и распорядился, чтобы тот забрал его утром из деревни Степаньково.

Ник открыл дверь, наклонив голову и цепляясь за половики, прошёл в дом. В комнате перед мелькающим и орущим голосом Петросяна экраном, заворожено сидела Дуся в валенках, закутанная в платки, хотя в доме было тепло даже жарко. Дуся вскочила, заахала, кинулась к нему с объятиями, заплакала. Затем, выпучив увеличенные очками глаза, перекрестилась на образ в углу, и торжественно, но с укором поведала, что вчера было 40 дней, как умерла Верочка. Потом, извиняющимся тоном, поблагодарила за продукты для гостей. Ник нетерпеливо всё выслушал и сказал, что очень устал. Дуся засуетилась, сказала, что пойдет к снохе, и зашаркала в прихожую.

Ник открыл дверь в комнату тети Веры. Пахнуло лекарствами и кошками. «Раньше не пахло или я этого не замечал»: подумал Ник. Мурка и Барсик недовольно прошмыгнули прочь. Ник открыл форточку и улегся в кресло, застеленное старим вытертым ковром.

Он привычно огляделся – ничего не изменилось – время, будто тут замерло. На этажерке читанные перечитанные книги, семейный фотоальбом, подумал, что надо бы его забрать с собой. Но, вдруг, на верхней полке он заметил старую голубую картонную папку с тесемочками. Ник припомнил, что видел её когда-то в детстве, когда он был не Ником, а Колей. С начала он хотел папку тоже прихватить с собой, но любопытство пересилило, и он решил посмотреть содержимое пакета прямо сейчас.

Но, сначала…Ник, поискал в старом буфете и нашел, среди банок с вареньем, коньячок, налил себе рюмочку, и устроился в кресле по удобнее. Он, давно ставший эстетом и чистюлей, почему-то почувствовал себя совершенно спокойно, легко и комфортно в этих «половиках и тряпках». Ник почувствовал себя опять Колей, как раньше.

Он открыл папку. Там в чёрных конвертах старые фотографии и какие-то бумаги.

Вдруг, его внимание привлёк аккуратно сложенный пожелтевший газетный листок. Коля даже вздрогнул: «Не может быть!» Он развернул газету:

 «За точность и качество». «Второй часовой завод».

№51 (3176) Понедельник, 28 декабря 1987 г.

«Надо же, что сохранилось! Завтра 28 декабря, но только 2011 года» — подумал Коля.

Ник когда-то был заводским пареньком — после армии два года «вкалывал» на «Втором часовом» заводе.

Он с ностальгическим любопытством начал читать газету.

Под вечным лозунгом: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» на первой полосе поздравление директора с Новым 1988 годом под заголовком «Действовать сообща». Далее: «Слово имеет рабочий. Сигнал принят. Коллективу трудно, но мы на правильном пути».

Фото, авторы статей в газете всплывали в памяти Ника, ведь когда-то он почти всех их знал, здоровался за руку! Он читал и радостно потирал руки, вспоминая то прошлое, которое теперь казалось смешным, нелепым. А вот, на последней странице юмористический рассказ с карикатурами и броским названием «Нигде кроме — только у нас в «Драконе!». Ну- ка, посмотрим, как раньше шутили!

В нашем объединении, на базе ОГК, в рамках Закона об индивидуальной деятельности, создано кооперативное сатирико-дизайнерское бюро «ДРАКОН» по разработке остроумных моделей повышенного спроса.

Почему «ДРАКОН»? – Будущий год, по свидетельству восточного календаря, пройдет под знаком этого мифического животного. Итак, нам всегда чего-нибудь не хватает, хотя раньше, говорят, не хватало большего.

Первая модель, которую мы представляем на суд почтенной публики, часы-будильник «САПОГИ-СКОРОХОДЫ». Счастливому обладателю они помогают «идти в ногу со временем» и придают ускорение на пути перестройки.

Обратите внимание на изящно выполненные молоточки. Они многофункциональны. Например, в транспорте – отбивают музыкальный такт по ногам граждан, препятствующих вашему продвижению.

Итак, перефразируя строки поэта мы можем сказать – «Нигде кроме – только у нас в «ДРАКОНЕ».

Следующая модель «ШАПКА С ПОДСВЕТКОЙ КВАРЦ-ТАЙМЕРОМ» имеет несколько режимов работы и два варианта исполнения: для рядовых служащих – из кролика, для руководства – из пыжика или норки.

Для начальства она может стать поистине незаменимой вещью. В наше время гласности и нелицеприятной критики она выполняет роль «Шапки-невидимки». В критической ситуации при разногласии с подчиненными, опустив уши шапки, начальник становится глух к «гласу народа», а в это время на световом табло рубиновыми буквами высвечиваются слова «Я уже перестроился». При наиболее серьезных ситуациях рекомендуется пользоваться дымовым устройством, встроенным в шапку, что дает возможность окружить себя туманом самокритики и лести.

Для тех, кому претят такие методы работы с людьми, авторами модели предусмотрен режим «ПЕРЕСТРОЙКА ЛИЧНОСТИ». Для этого в шапку встроен миниатюрный пресс, который поможет вам выдавить из себя по капле раба привычки действовать только по указке сверху и думать только старыми категориями. Есть даже надежда, что те, кто наденет эту шапку, научится думать, а не соображать. Действие пресса сопровождается популярной мелодией «Думай давай! Думай, давай!».

Ну и последнее. Новинка сезона 1988 года. Гордость нашего кооперативного бюро «ДРАКОН» — электронная игра «ПЕРЕСТРОЙКА».

Все творческие силы были брошены на конструирование этой увлекательной игры, развивающей у владельца почти атрофированные за годы «застоя» чувства собственного достоинства, порядочности, ответственности, уважения к личности и смелости.

На электронном табло перестройка изображена в виде трехглавого Дракона (дань моде 1988 г. – во втором варианте в виде традиционной русской тройки). Головы отождествляют собой ГЛАСНОСТЬ, ДЕМОКРАТИЮ И САМОФИНИНСИРОВАНИЕ. На электронном табло попеременно возникают персонажи. Это пороки и добродетели общества, как-то: бюрократы с резолюцией, демагоги с цитатами, подхалимы, взяточники, несуны, пьяницы с бутылкой, бездельники и прочие. А так же честь, достоинство, справедливость с законом, компетентность, труд с компьютером, нравственность и т.п. Цель игры – заставить двигаться Дракона вперед. Но для этого три головы должны расчищать себе дорогу от всякой нечисти.

Ведь продвижение перестройки невозможно без одновременного обеспечения Демократии, Гласности и действительного Самофинансирования.

Недопустимы и перекосы, когда одна голова будет сыта за счет остальных.

При наборе равного и достаточного числа очков у каждой головы – Дракон сделает шаг вперед. Это сопровождается популярной мелодией «Богатырская наша сила, сила духа и сила воли!».

Выигрывать в этой игре очень трудно. Поскольку, практически эта игра – «с самим собой». Поясню – в перспективе к игре будет прилагаться индивидуально разработанный для каждого владельца «ИНДИКАТОР ЛИЧНОСТИ», который поможет задействовать в игре только вам присущие достоинства и недостатки.

Друзья, наша игра поможет вам «Заглянут себе в душу», и на минутку ужаснувшись, покаяться, а затем продолжить работу над собой.

Эта игра требует терпения и компетентности, трудолюбия и искренности. Сложность наших изделий не должна отпугивать вас. Наше бюро гарантирует качество.

Необходимо заметить, что цены на наши модели договорные, так как они выполняются по индивидуальным заказам.

Итак, спешите приобретать наши модели.

«Нигде кроме – только у нас в «ДРАКОНЕ».

С наступающим Новым годом!

Ирина Савинская,

Инженер ОГК.

Закончив читать, Ник ясно прочувствовал, что держит в руках документ живого ушедшего времени. В том времени он был не Ником, а Колей. — Давно нет ни тех проблем, ни того завода, ни той страны! Как все круто поменялось и, у нас, и в мире!

Сейчас на пороге «Год дракона» 2012. Ник – Николай Николаевич Колокольцев генеральный директор крупного холдинга даже распорядился купить и выдать вместе с премией сотрудникам подарки — новогодние сувениры — ручки с изображением серебристых и золотистых тварей.

Ник еще раз посмотрел на подпись под рассказом: «Ирина Савицкая».

Внезапно его прошиб озноб, закружилась голова. Ник оглянулся, будто испугавшись чего-то. Чего? Кого? — Он же был один! Один на один с самим собой, и смог будто «заглянуть себе в душу или в сердце». Нику стало очень стыдно, потому, что распечатало эту закрытую его душу или сердце, не смерть любимой тётки, а напечатанное на желтом газетном листке имя Ирины Савинской. Он ощутил какую-то свою безмерную вину. И чтобы отогнать эти тяжелые мысли Ник взглянул в окно.

Снег усилился. Но, Нику показалось, что снег падает прямо с потолка и ложится тонким слоем на стол, на пол, на диван, на все предметы. Оставались не тронутыми снегом только он — Ник. Под его взглядом снег как по волшебству слетал с предметов и растворялся в воздухе, освещая белизной комнату. Вся обстановка такая же, как 24 года назад. Вот, вросший, словно исполинский дуб в пол и потолок старинный шкаф с резными балясинами, вот заставленный всякой всячиной старинный рояль на двух ножках, а вместо третьей — подложены стопкой кирпичи. На рояле стоит фикус и новогодняя ёлка, рядом вытертое кресло, где сейчас сидит он, а раньше обитала тётя Вера. Ник так любил вечерние долгие разговоры с ней.

Ник вспомнил, как он однажды месяца за два до её смерти заехал к ней, привез продукты, лекарства и рыбу кошкам. У него не было времени с ней поговорить, опаздывал сразу в три места. Тётя, как всегда нарядная, красивая, как королева, в платье с брошкой, накрывает на стол.

— Коленька, ну что такая спешка? Попей чайку. Сейчас чайник закипит.

— Уже пора ехать.

— Что спешишь, все равно темно.

— Всё, до свидания. Ешь лучше. У тебя всё есть. Кошки сыты. Пей витамины.

Коля оделся и вышел в сад, тёмный и голый. Тускло освещается дорожка к калитке лампочкой над дверью. На улице хоть глаз выколи. Коля прощается с тетей, садится в машину. Так темно, что не видно стоящую у калитки худенькую фигурку тёти, машущую ему вслед.

Хлопнула форточка. Ник вздрогнул. В окне появились желто-зеленые глаза и прыгнули в комнату.

– А, это кошка! Нервы – Мурки испугался! — подумал вслух Коля. И тут в воспоминание о тёте, вдруг властно вторглось другое воспоминание.

Его заводская молодость и она — Ирина – его Царица Савская.

Только что он прочитал в старой газете её имя и словно почувствовал на себе её взгляд. Как только подумал, и тут же услышал знакомый голос тети Веры:

— Колокольчик! Колокольчик!

Колокольчиком его называли только две женщины на свете — сначала тетя Вера, а потом Ирина. Коля в детстве любил петь песенку «Я мальчик-колокольчик из города Динь-Динь».

Тут к голосу тети присоединился другой голос – Ирины. Он совершенно явно услыхал их голоса. И, вдруг, увидел: у старого шкафа стоит тётя Вера, а у окна Ирина. Они, загадочно улыбаются, и глядят то на него, то друг на друга, и перекликаются:

— Колокольчик! Колокольчик! — Коля оторопело переводит взгляд с одной на другую, хочет встать и бросится к ним…

И… Ник проснулся… Он по прежнему полулежит в теткином кресле, а за окном идет снег, а у него на животе примостилась кошка. Мурка смотрит на него и…как будто говорит, его Колиным голосом:

— Ничего нельзя вернуть! — Тебя Коля уже никто и никогда так любить не будет, как тетя Верочка, никогда она тебя не перекрестит и не посмотрит ободряющим ласковым взглядом. И ты, Коля никогда уже сам не сможешь полюбить никого, так, как любил когда-то Ирину!

Колю бросило в жар. Он приподнялся с кресла, но ощутив резкую боль в ушибленном месте, плюхнулся обратно. Кошка с громким мяуканьем прыгнула в форточку и скрылась.

«Бред — какой то!»: думал Коля. Он был уверен, что все, связанное с Ириной, забыл, затолкал в самый дальний угол памяти, замуровал, похоронил! Он столько сил потратил, чтобы избавиться от страданий и, вдруг, оказывается, что спустя почти четверть века, один её взгляд – даже не взгляд, а призрак, может обрушить его душевный покой! Только она умела так смотреть, одновременно и нежно, и насмешливо, и покровительственно. Её глаза то манили, то отталкивали. Только она умела говорить глазами!

Ник вспомнил свой ноябрь 1987 года. — Время беспросветности…

Коля из заводской семьи. На заводе работали все и, отец – начальник 30 цеха и, мать сборщица, и её сестры. Только тетя Вера, как говорил отец – отщепенка, изменила семейной традиции – училась на художницу, но вела рисование в школе, и даже была когда-то за мужем за музыкантом.

Коле тоже надлежало пойти на завод: хорошие заработки с премиальными, продуктовые заказы, распродажа импорта, дешевые обеды — столовая со своим подсобным хозяйством, от завода у семьи 2х-комнатая квартира, дачный участок выделен под Александровым, и даже родители ездили с ним на два года в командировку в Англию, где заработали на машину «Волгу». — Как говорится: «Полная чаша».

Но, Коля помнил, как страдал, когда в десять лет с абсолютным знанием английского, вернулся в старую школу, где над ним все подсмеивались, даже учителя. Ученики дразнили англичанином, и никто не хотел с ним дружить. Да, Коле и самому, после Великрбритании все казались глупыми, примитивными, грубыми. Он и сам держался особняком, и не захотел вписаться в коллектив ни в школе, ни во дворе.

— Отец считал, что сын должен отслужить армию и работать на заводе, как все. Может, если уж так хочет, поступить в вечерний заводской институт.

Колю же эта неотвратимость просто убивала! Он решил, что будет работать, где угодно, хоть дворником, но только не на заводе. Он попытался поступить в МГУ, но провалился и пошёл в армию, где служил радистом. Когда Коля вернулся, отец устроил сына на завод, но не в цех, а в отдел главного конструктора в бюро микроэлектроники, где разрабатывались шаговые двигатели.

Ну, что еще нужно парню? И семье показалось, что сын стал более покладистым. Но это только для вида.

На самом деле Коля после армии еще больше осознавал, всю беспросветность своего существования, что он не может так жить, и надо что-то делать! Надо как-то вырваться из этого круга дом-завод-дом-завод. Но, как?

— Нет, так жить нельзя! Жизнь невыносима и надо с ней завязывать! — Коле казалось, что эти слова стучат молотком у него в голове.

Каждое утро он в 7.30 выходил из метро Белорусская и вливался в серую толпу, идущую по мосту к заводу. Проходя мимо вахтера с ружьем, он попадал в холл, все стены которого были увешаны объявлениями типа: « Меняю туфли чёрные Турция 40 размера и блузку голубую Китай 50 размера на сапоги зимние Югославия любого цвета размер 39-40. Анохина цех № 6 тел. 235-44-76» Коля поднимался на седьмой этаж в бюро микроэлектроники, надевал синий сатиновый халат и принимался паять микросхемы.

Он считал, что родители его не понимают. Они с утра до вечера на заводе. А мать еще и парторг цеха. Коля слышал, как она говорила отцу, что мечтает женить сына на их соседке Ленке — дочке профорга завода. Ну что же, что она чуть старше Коли, а уже секретарь комсомола цеха. Когда-бы Коля не вышел на улицу, почти всегда, встречал Ленку — эту дуру расфуфыренную: в оттопыренных ушах блестят бриллианты, а на ногах высоченные красные импортные сапоги, отоваренные на заводе для своих: парткома и профкома. Коля просто физически ощущал, что его окружает только ложь и расчет, зависть к должностям и, особенно, к заграничным тряпкам. Когда их разыгрывали среди рабочих, после того, как отоварится заводская знать, работницы просто зверели на глазах. Противно!

Коля не смог даже научиться пить, как все, — поэтому у него не было и друзей! Спорт Коле претил, хотя завод имел первоклассную команду по регби, где капитаном был Главный технолог.

В двадцать лет жизнь Коле представлялась в мрачном свете.

В один из особенно хмурых осенних дней Коля решил уйти, уйти совсем и навсегда из жизни.

Как? Нет, не застрелиться не отравиться, не повеситься. –Это всё больно, есть риск покалечиться и так пошло и банально! Коля решил поступить по другому. Он где-то вычитал, что если голодать, то смерть может наступить через месяц или два, а если голодать в сухую, то и раньше. Он представлял, как уйдет из жизни в философском расположении духа и без суеты. Это будет пусть медленно, но верно, и никто не поймет от чего. Матери можно сказать, что поел на работе, а на заводе никому до него нет никакого дела. Так он решил и начал смертельную голодовку.

Но однажды встреча с ней — с Ириной все изменила. Жизнь обрела смысл!

Коля увидел её — Ирину Савинскую в начале декабря, когда голодовка его длилась пять дней. Именно, увидел впервые, хотя работал с ней на заводе в одном отделе на одном этаже и в одной комнате. — Он её не замечал. Ну, сидит за шкафом какая-то важная тётка рядом с начальником их бюро Володей Даниловым. Ну, приходит к ней с какими-то бумагами, то Главный конструктор завода, то Главный технолог. Его это не касалось, Коля паял микросхемы. Он слышал, что ей уже сильно за тридцать, замужем, есть ребенок.

Однажды Коля брёл с каким-то поручением по заводскому двору и, вдруг увидел, что дорогу ему перегородил поддон на колесах, доверху, нагруженный коробками с часами. Его медленно толкает хромоногий и немного придурочный подсобник Ивашка в промасленном тёмно-синем халате, вокруг суетятся еще две синих тени в ватниках, а на отдалении ступает, как царица – в расписной цветной шали, поверх белого халата Ирина Павловна Савинская. Ну, просто царица Савская!

Одна «синяя тень» сказала оторопевшему Коле:

— Брак на забивку везут. Вон — какую мадам назначил наш директор начальником комиссии по забивке брака.

Вдруг, Савинская окликнула Колю:

— Колокольцев, подойдите, пожалуйста, ко мне! Помогите Ивашке по быстрее довести поддон до кузницы! А то мы так до конца смены не доедем. Всё растащат! А я замерзла! — Она поежилась и посмотрела на свои ножки в модельных туфельках. Шёл редкий снег.

И тут Коля её увидел словно впервые: высокая, тонкая с царской осанкой, над властным лбом, прямой пробор густых, как шлем, тёмно-русых волос. Во всем её облике какая-то разобщенность с окружающим внешним миром: и туфельки, и цветная шаль, и недоумённый взгляд, как бы вопрошающий: «А что я тут делаю?» Но, при всей её величавости, Коля тогда остро почувствовал, что она одинока и несчастна, как и он.

В ушах звук её голоса:

— Колокольцев ! — Коля схватился за ручку поддона и рванул его вперёд. Хромой Ивашка упал, поддон наехал на него, ящики вывалились и из них посыпались часы. Откуда ни возьмись, набежали рабочие, стали собирать разбросанные по асфальту часы обратно в ящики, часть осела в карманах. Минута — и снова поддон загружен, и быстро уже без приключений Ирина Павловна и Коля довезли его до кузницы.

В кузнице — жар, дым, копоть, а в центре стоит, обнаженный по пояс, молодой кузнец. Он, поигрывая мышцами, берёт тисками отпрессованную болванку и на вытянутых руках несет её в печь. Грохочет пресс, гудит пламя. Отсветы этого «адского пламени» играют на атлетическом торсе кузнеца, на лице Ирины, и она в этот миг показалась Коле, чуть ли не пророчицей или жрицей. И тут она, глядя в жерло горящей печи, заговорила:

— Колокольцев, посмотрите, мы присутствуем при агонии времени! Эти часики родились на конвейере, надеялись прожить свою короткую жизнь у кого-то на руке, мечтали помочь кому-то соизмерить своё время общему времени, но не удалось. Они, хотя и «ходили» но так сильно отличались от стандарта, что теперь забракованы и обречены на огонь. Спаслись только те, что успели украсть рабочие. Они эти часики починят, вынесут украдкой с завода и они еще потикают: тик-так, тик-так.

Ирина произносила эти слова, громко декламируя, как стихи.

Коля оторопел. Он испугался её царственного вида и абсолютной свободы высказываний. Он не знал, что отвечать… Стало быть можно или даже нужно идти не в ногу со временем?

Ирина, кивая на кузнеца, произнесла со вздохом и восхищением:

— Посмотри, как он красив, просто исполин Гефест! Это надо же в центре Москвы на улице Горького стоит пройти за проходную, и попадёшь в Демидовские времена! У Сальвадора Дали уплывающее время, растекающееся, стекающее, а у нас в СССР — сначала время идет под пресс, а затем сжигается в печи в адском пламени.

Потом Коля, Ирина и кузнец, уже умытый, с широким лицом, добрыми, как у телёнка глазами, сидели в обеденный перерыв в каптёрке на лавке за столом, покрытым драной клеенкой. Коля про свою голодовку моментально позабыл, и они пили с удовольствием чай пирожками из буфета и разговаривали о политик.

е- Я вот прочитал в газете, что собака-Рейган опять против нас что-то замышляет! – важно сказал кузнец, глядя на Савицкую.

Ирина, вдруг, захлопала в ладоши, рассмеялась и сказала, глядя на кузнеца восторженными глазами:

— Вы прелесть! Ну, не правда ли, Колокольцев, наш кузнец прелесть, как хорош!

Кузнец и Коля смутились и с недоумением посмотрели на Ирину, и понимающе переглянулись: « Мол, этих ученых женщин не понять!»

Потом, когда они шли из кузницы в отдел, Ирина очень внимательно заглянула Коле в глаза и, раздумчиво сказала:

— Принципы надо иногда нарушать, иначе от них никакой радости!

Вдруг, на Колю прыгнула кошка. Это Мурка свернулась комочком на ноющем боку и замурлыкала. Боль утихла.

Он погладил кошку, достал из черного пакета фотографии, и начал разглядывать. — Коля будто переворачивал страницы, листая альбом своей жизни.

Вот Ирина Савинская на новогоднем вечере, который они всем заводом отмечали в заводском доме отдыха в Снегирях. Ирина стоит на сцене и держит над головой картонные раскрашенные сапоги-скороходы с часами. Коля вместе с Ириной рисовал, вырезал и раскрашивал картинки. Среди номеров заводской самодеятельности чтение юмористического рассказа «Нигде кроме – только у нас в Драконе» имело «бурный успех» у заводской публики.

Разглядывая карточки, Коля заметил, что Ирина на фото совсем не соответствовала его воспоминаниям. Образ молодой женщины с немного надменным, нарочито спокойным взглядом не передавала и сотой доли той боли и счастья, которую он испытывал, когда смотрел на Ирину — Царицу Савскую.

Коля помнил не внешность, а звук её голоса, взгляд тёмно-фиолетовых глаз, запах духов, мягкость меха её шубки, шелковистость кожи тонкой руки.

Почему царица Савская? Конечно, и из-за фамилии. Но главное, она обладала каким-то непонятным достоинством. И возникало такое впечатление, что она не просит, не требует, а повелевает. Савинскую никогда не вызывали к руководству, как их начальника — Пашу Данилова за срыв плана. Всем на заводе и Коле казалось загадочным, что к ней приходили советоваться о чем-то, и Главный конструктор, и Главный технолог. « О чем?» Позднее, она ему объяснила, что они для неё авторы, и приносят к ней на рассмотрение свои изобретения. Савинская утвердительно говорила Володе Данилову:

— Я завтра не приду! Буду в патентной библиотеке. – И Данилов никогда он ей не отказывал.

Вот другое фото. — Это Прага — Карлов мост. В тот вечер, когда они только приехали в составе заводской группы, и все покорно ждали ужина, Ирина воскликнула:

— К черту ужин, Колокольчик! Сейчас же едем на Карлов мост! В центре можем пойти в кафе. Нам же выдали по 1000 крон! Мы что хотим? – «Оправдать поездку», покупая мохер и колготки, как все, или увидеть мир? — Тут Ирина озорно подмигнула, расхохоталась и добавила: — Будем с тобой, Колокольчик, кутить и веселиться, ведь мы на гнилом Западе!

Как он тогда поражался её свободомыслию и бесстрашию.

Сейчас же в конце 2011 года это кажется просто смешным.

Вот ещё фото. Какой-то храм и могилы с крестами. На обороте написано: «Прага. Ольшанское кладбище. Похоронены русские люди: казаки, солдаты белой, красной армии, русской освободительной армии и… Кафка.» Они тогда откололись от группы, после посещения могилы неизвестного солдата.

Вот ещё — усадьба Марфино на берегу пруда, высокая облупившаяся заросшая травой лестница, а у подножия на постаментах изваяния белых каменных грифонов. И Коля живо представил мысленно себя и Ирину в тот летний день … Ирина улыбается, щурится на солнце и говорит:

— Колокольчик, не надо меня фотографировать! Щелкай только природу. Вот будешь через сто лет смотреть карточки, то сможешь увидеть меня «мысленным взором», поместить в пейзаж…

Вдруг из воспоминаний его вырвали мысли, что завтра, нет уже сегодня вечером у него деловая встреча в Мюнхене. Потом в Австрию на горнолыжный курорт в Цель Ам Зее. Там Ник с друзьями собирался отмечать Новый 2012 год. Он потер ноющий бок, посмотрел на мобильники, но не включил.

Когда убирал бумаги обратно в голубую папку, то увидал отдельный лист, исписанный удлинённым теткиным подчерком. Это оказались стихи.

Время

Как волна через коралловые рифы

протекает время сквозь меня,

оставляя полу вызревшие рифмы,

Постижением истинных смыслов маня.

***

 Когда разрешилось матери бремя –Человек родился! – Началось Время,

 — Его время! Нежно коснись губами ещё мягкого, детского темени. Ощути, как тайну биение живого, нового времени.

 Играло в детстве время, — утверждало себя годами взросления. Юность любовью пылала в вихрях безумных сердец смятения, прерываясь на скорбное время похорон предыдущего поколения, чьи старые фото, давно вложены в семейные альбомы забвения.

 Прорастало зрелости время – прожитых лет осмысления: — Стремления вырваться из плена времени оцепенения, оказаться во времени — изменения для превращения мысли в слово, а слова — в реальное дело, — в тело в пространстве, излучающее Добро и Утешение для всех, кто искал и открыл путь Прощения. Налетает внезапно болезнь — время боли преодоления. Старости время пугает, — и маячит пока в отдалении, предвещая смерти приход, — окончания для человека — Его времени! Наступления последнего мига — удара пульса на темени, отделения тела от души, и — отлёта её в безвременье.

Счастливы те, кто верит в сказки — души вознесения, и в Грядущее Воскресение!

И вот он — Коля сейчас в сердцевине времени. Или вне его? Или уже нет?

Тётю Веру он схоронил, а его любовь — Ирина через два года их романа бросила и, его и, мужа, и уехала в Америку…

А он Коля – теперь Ник занялся бизнесом, преуспел, менял раз в год-два, как машины одну «Барби» — красивую блондинку на не менее красивую брюнетку, и наоборот, но… Ничего не спасало от одиночества. Только тетя Вера была единственным островом доброты и любви, в ней он находил утешение, ей он когда-то поверял свою любовь к Ирине, с которой они встречались в этом доме…

А он это не ценил!

Ник посмотрел на часы – часы с кукушкой «Слава» — с его завода. Собрал все бумаги из стола, оглядел комнату. Подошёл ещё раз к этажерке, и увидел, как старых друзей знакомые книги «Три товарища» Ремарка и «Алису в стране чудес и в Зазеркалье» Льюиса Кэррола. Эти книги подарила ему Ирина. Решил забрать их с собой и почитать в самолете. Ник выключил свет. Мерцала новогодняя елка, украшенная старыми, знакомыми с детства, игрушками. Мерцали четыре кошачьих глаза, мерцали без звука мобильные телефоны.

Утро, а еще темно. Ник вышел из дома. Снег не прекращался. Водитель Гриша в валенках, подняв капюшон пуховика, смахивал снег с капота. Ник сел в теплую машину на заднее сиденье, сказал водителю:

— Домой на Кутузовский, затем в офис, и в Шереметьево! — укрылся пледом и проспал до самой Москвы.

Ник везде успел. Он успешный человек. Ведь «Успех – это успеть!» — так любила говорить боготворимая им когда-то Царица Савская. И Ник чтил эти слова, как заповедь. Он потом случайно узнал, что это слова не Ирины, а поэта – Марины Цветаевой. Как и многое другое, что ему говорила Ирина, были не её словами, а цитатами или пересказом из классиков. Но Коля их раньше не читал, и в устах своей царицы Савской они звучали, как откровение.

В самолете Ник не стал, как всегда, открывать ноутбук, а достал старые книжки. Он наугад раскрыл страницу в «Трех товарищах» и стал читать:

— Мы живём в эпоху полного саморастерзания. Многое, что можно было бы сделать, мы не делаем, сами не зная почему. Работа стала делом чудовищной важности: так много людей лишены её, что мысли о ней заслоняют всё остальное. Работа – мрачная одержимость. Мы предаемся труду с вечной иллюзией, будто со временем всё станет иным. Никогда, никогда не изменится. И что только люди делают из своей жизни, просто смешно! —

Нику стало совсем не смешно, а наоборот — страшно, будто кто-то, заглянул к нему внутрь, прямо в голову. Тогда он, достал другую книгу «Алису в стране чудес» и тоже открыл страницу наугад:

— Если в мире всё бессмысленно, – сказала Алиса, — что мешает выдумать какой-нибудь смысл?

Ник полистал, и опять, раскрыв наугад, прочитал:

— Серьезное отношение к чему бы то ни было в этом мире является роковой ошибкой.

— А жизнь – это серьёзно?

— О да, жизнь, — это серьезно! Но не очень…

Вдруг, он услышал объявление командира самолета:

— Дамы и господа наш самолет входит в зону турбулентности. Займите, пожалуйста, свои места. И пристегните ремни.

Тут самолет тряхнуло, Ник выронил книгу, и она провалилась назад в щель между креслами. Он отстегнулся и попытался встать и обернуться. Не получилось. Ник, не глядя извинился, и протянул руку, чтобы забрать книгу. Стюардесса сделала ему замечание, он послушно сел и пристегнул ремни, самолет опять тряхнуло.

И вдруг, он явственно услышал сзади голос Ирины:

— Колокольчик! Колокольчик…

У Ника закружилась голова. Он рванулся, пытаясь встать, но ремень помешал, а тряска в салоне усилилась. Ник опять вскочил и сильно ударился больным боком о подлокотник кресла. Он все же встал и обернулся…

Перед ним сидела Ирина – его царица Савская. Она почему-то ничуть не изменилась, не постарела. Ирина, улыбаясь, протягивала ему книгу.

Самолет сильно тряхнуло. Ник упал в кресло. Пассажиры запаниковали. Кому-то стало плохо. Ник, превозмогая боль в боку, пытался несколько раз вставать, но безуспешно. Наконец, когда самолет завис, он вырвался из кресла, и одним прыжком перепрыгнул назад на свободное место.

— Ирина – это ты?

— Колокольчик, это я!

— Не может быть! Ты мираж? Прошло двадцать два года! Ты совсем не изменилась!

— Посчитал! Не пугайся, у меня муж известный пластический хирург Макропулос.

— Как ты меня узнала? Я изменился! Постарел?

— Если бы не книга, то не узнала бы. Взгляд стал жесткий. Но ты для меня навсегда останешься Колокольчиком. Я вчера тебя вспоминала!

— Невероятно, я тоже!

— Нигде кроме – только, как, в небе, в канун Года дракона мы не смогли бы встретиться!

А в небе разыгралась гроза, самолет трясло, а эти двое взялись за руки и, не сводя друг с друга восхищенных глаз, говорили, говорили, и не могли наговориться и наглядеться друг на друга. Им казалось, что они расстались только вчера, — будто они не разлучались, и не пролетело почти четверть века.

Самолет благополучно приземлился. Когда они вышли вместе в зал прилета, светясь от счастья, Коля, вдруг, услышал издалека голос Ирины:

— Мама! Мама!

Они оба обернулись и Коля, как наваждение, увидел бегущую к ним ослепительно юную Царицу Савскую…

Татьяна Медиевская

_________________

Курение наносит вред сердцу и кровообращению, увеличивает риск развития ишемической болезни сердца, инсульта, заболевания периферических сосудов (поврежденные кровеносные сосуды) и цереброваскулярных заболеваний (поврежденные артерии, которые снабжают мозг кровью).

О вреде курения