Второклассница Верочка Марченко в своём классе занимала привилегированное положение. А всё потому, что её папа был директором кинотеатра «Баррикады». Ближайшие подружки Верочки вместе с ней ходили на детские киносеансы каждое воскресенье, а на каникулах чуть не каждый день. Тем не менее, папа разрешал Верочке брать собой на сеанс только одну подружку. И то, чтоб сидели на приставных стульях. — Пойми, доча! – говорил он – если все будут ходить в кино бесплатно, то зачем такой кинотеатр государству нужен? Поэтому у девочек строго соблюдалась очередь на поход в кино. И не потому, что не было денег на билеты. Просто пойти по приглашению считалось престижным.

А сегодня Верочка, всегда имевшая отличные оценки по поведению, отчего-то ёрзала за своей партой, несмотря на укоризненные взгляды Алевтины Георгиевны, учительницы, недавно сменившей ушедшую на пенсию по состоянию здоровья всеобщую любимицу Анну Сергеевну.

Новая учительница считала, что её предшественница слишком разбаловала класс. Поэтому взялась рьяно наводить «должный порядок».        Во-первых, она почти не улыбалась, не то, что Анна Сергеевна. Во-вторых, своих подопечных стала называть только по фамилии, как будто имён и не было. Какой-то смысл в этом имелся, так как в классе было две Нины, две Гали и целых три Люды. Однако в таких случаях Анна Сергеевна называла имя с фамилией.

А сейчас Верочка попритихла, услышав: — Марченко! В чём дело?  Но тут и звонок прозвенел. Впереди был классный час. Верочка вместе с весёлой гурьбой одноклассниц выскочила в коридор, где и увидела своего папу.   Она-то и волновалась, поджидая его. Ведь он ещё утром намекнул ей, что приготовил сюрприз для её класса. Подмигнув дочурке, он направился к учительнице. Коротко переговорив с ней, он тут же предложил классу подготовить литературную композицию в честь Великого Октября и выступить с ней в кинотеатре перед зрителями.

Девочки с удовольствием восприняли эту новость, даже Алевтина Георгиевна, улыбнувшись, пообещала подготовить сценарий. Всю неделю девочки репетировали. Почему именно девочки? Да потому что у них голоса звонче.  Верочка быстро запомнила доставшийся ей текст:

«Мы видим город Петроград

В семнадцатом году.

Бежит матрос, бежит солдат,

Стреляют на ходу.

Рабочий тащит пулемёт,

Сейчас он вступит в бой.

Висит плакат: «Долой господ!   

Помещиков долой!»

А мальчикам тоже нашлось дело. Они участвовали в пантомиме, изображая матросов, солдат, рабочих. Вот только никто не хотел играть «господ». Пришлось прибегнуть к жребию. Общими усилиями педколлектива и родителей для массовки успели подготовить костюмы и реквизит.

Премьера состоялась в фойе кинотеатра, где имелась настоящая сцена, пусть и небольшая, в уголке которой стояло пианино. Всё прошло как нельзя лучше.

Дети очень старались и были награждены заслуженными аплодисментами. Даже те, кто изображал «господ».

Потом юных артистов пригласили в зал на просмотр фильма о Ленине. И вот в самом конце киносеанса произошло то, что в дальнейшем неожиданным образом повлияло на судьбы людей, в тот момент ни о чём не подозревавших.

Самым банальным образом порвалась киноплёнка. Ничего сверхъестественного в этом не было.  Киноплёнка имеет определённый срок службы, в конце которого высыхает и становится хрупкой, поэтому иногда рвётся. На экране в тот момент Ленин напутствовал красногвардейцев, уходящих на фронт: «Все на борьбу с контрреволюцией!» В зале включился свет, киномеханик перезарядил аппаратуру. Через минуту сеанс был продолжен, и вскоре на экране появилась надпись «Конец фильма».

Основная масса зрителей не придала этой заминке большого значения, однако помощник секретаря обкома партии, присутствовавшего на сеансе, незамедлительно сообщил директору кинотеатра о недовольстве «хозяина»: — Ну, Николай Егорович! Не можешь ты без происшествий, да ещё в такой день! Завтра на ковёр! Потом сообщу – в какое время.

— Завтра же выходной, — упавшим голосом заметил провинившийся.

— Это у народа выходной, а мы, его слуги, работаем без выходных. Сказали тебе завтра, значит завтра. Жди звонка! Да придумай объяснение какое-нибудь правдоподобное, иначе можешь «строгача» по партийной линии получить.

— Да чего тут придумывать? Фильм старенький, вот и порвался.

— Надо было другой фильм ставить.

— От вас же было указание, чтобы фильм про революцию.

— От кого конкретно?

— От Цветковой. Я ей говорил, что фильм технически слабый, но она и слушать ничего не хотела.

— Если ты эту дуру убедить не смог, со мной бы связался. Теперь уже поезд ушёл. Но только я тебе вот что скажу – если ты завтра «самому» всё будешь на Цветкову валить, я бы тебе не позавидовал.

Чиновник ушёл, а неприятное ощущение от разговора с ним у директора осталось. Он поднялся на второй этаж, в аппаратную, где киномеханик готовился к следующему сеансу.

— Что ж ты, Алексей, так оплошал? – спросил Николай Егорович, заранее зная ответ.

— Да Вы только посмотрите на это! – киномеханик показал ему обрезки киноплёнки – фильм-то пересохший совершенно. Увлажнять его надо!

— Совершенно верно, — согласился Марченко, — вот и поставь его на ночь на увлажнение. Он у нас и назавтра запланирован.

На следующий день он пораньше пришёл на работу, ожидая вызова на экзекуцию. Но не дождался. Сеансы между тем шли без остановок.

Николай Егорович уже начал успокаиваться, но вечером перед ним в кабинете возник человек, старавшийся не бросаться в глаза. Человек поздоровался тихим голосом и предъявил удостоверение, при взгляде на которое у Марченко защемило сердце.

Затем пришелец попросил пройти с ним в зрительный зал, где как раз демонстрировался вчерашний злополучный фильм. Вот и финальная сцена. Ленин обращается к красногвардейцам со словами: — ВСЕ НА БОРЬБУ, — далее последовал щелчок, — С РЕВОЛЮЦИЕЙ!

— Как прикажете это понимать? – тусклым голосом спросил опер. Выслушав лепет директора насчёт плохого технического состояния фильма, его обрыва и последующей склейки, он потребовал показ фильма отменить и предложил Николаю Егоровичу проехать с ним «для дачи вразумительных объяснений».

Услышав от следователя традиционную фразу, что «чистосердечное признание смягчает вину», Марченко внутренне ужаснулся, но твёрдо стоял на своём, называя всё произошедшее чистой случайностью. Вызванный следователем в кабинет здоровенный охранник сноровисто ударил задержанного в лицо, повергнув его на пол, и сразу же рывком поднял на ноги.

— Ты полегче, Валиуллин, — заметил следователь, а Николаю Егоровичу сказал: — Это вам для начала, чтобы поняли, что шутить мы не собираемся

Идите, поразмышляйте в камере на досуге, а завтра продолжим наш разговор.

Наутро Марченко узнал, что его обвиняют в идеологической диверсии, совершённой с применением технических средств по статье 58-10 Уголовного кодекса.  Вины своей он не признавал, поэтому ему устроили очную ставку с киномехаником, работавшим на том роковом сеансе 7 ноября. Алексей Баринов, глядя в пол, бормотал о том, что сообщал директору о повреждениях фильма при обрыве, что часть кадров была удалена. Указания о проверке звука после склейки не было. Технически это было возможно с помощью контрольного усилителя, отключив трансляцию в зале.

Выпроводив Алексея, следователь заметил: — А теперь я вам скажу, что было дальше. Дождавшись окончания последнего сеанса и ухода киномеханика, вы вернулись в киноаппаратную и перемонтировали фильм ТАК, КАК ВАМ БЫЛО НУЖНО. Опыта вам не занимать, почти десяток лет в кинотеатре работаете.  Проверочку тоже, скорее всего, сделали. Вот показания сторожа, что вы в тот день уходили из кинотеатра последним. Ваш план удался. Весь следующий день зрители слышали призывы актёра, играющего Ленина, О БОРЬБЕ С РЕВОЛЮЦИЕЙ.

— Чушь полнейшая! Не было этого! – заявил Марченко. Следователь выскочил из-за стола и завопил: — Колись, гад!  Срок ты в любом случае заработаешь. За халатность – поменьше, а мне нужно тебя, вражину, посадить по 58-й. Так, глядишь, и повышение получу.

Однако выбить признание не удалось даже с помощью Валиуллина. Когда измученного подследственного уволокли в камеру, следак принялся названивать в прокуратуру, запрашивая ордер на арест.

На просьбы Николая Егоровича передать письмо семье последовал отказ. Хотелось, видимо, садистам и жену его с дочкой помучить. Лишь на третий день Галине Андреевне Марченко удалось выяснить (киномеханик рассказал по большому секрету), что муж её находится под следствием по обвинению в антисоветской пропаганде и агитации. Свидания с ним, понятное дело, были запрещены.

Через месяц Галину Андреевну уведомили, что Марченко Н.Е. осуждён по статье 58-10 к десяти годам лишения свободы без права переписки. Но это были ещё цветочки. Проклятущая 58-я статья предусматривала также репрессии для членов семьи осуждённого. И сослали Галину Андреевну с Верочкой в далёкий Казахстан. Полузанесённый песком Семипалатинск по сравнению с Москвой производил удручающее впечатление. К тому же найти работу по специальности женщине с клеймом жены политзаключённого почти невозможно.

В столице Галина Андреевна преподавала географию в школе. Здесь же посчитала удачей устроиться рабочей на пимокатку. Непривычная к тяжёлой работе, где запах кислой шерсти пронизывает насквозь, Галина Андреевна вскоре заболела. Она лежала в ветхом глинобитном бараке, где им с Верочкой дали комнату, и медленно угасала. Топить печку, таскать воду с колонки стало теперь обязанностью Верочки. Да ведь ещё надо было и в школу ходить.

Но мир не без добрых людей. Сердобольная старушка Нурзия-апа из соседнего барака, навещала их ежедневно, чтоб похлёбку или кашу какую-нибудь сварить. А когда Галину Андреевну положили в больницу, забрала Верочку к себе. И вот настал тот мартовский день 1941 года, который Верочка запомнила на всю жизнь.

Нурзия-апа вернулась из больницы, обняла Верочку и сказала, всхлипывая: — Твоя мамочка ушла на небеса.  Бог дал — бог взял.              Верочка сначала ничего не поняла, потом дала волю слезам. Старушка расплакалась тоже. Потом направилась в пимокатку. Там отнеслись с пониманием: заказали гроб и поминальный обед в столовой. На второй день после похорон Нурзия-апа сказала: — Живые должны жить дальше.  Давай, Верочка, собирайся в школу.

Однако девочка будто и не слышала её, шепча: — Я к маме хочу. Старушка успокаивала Верочку, как могла: — Нельзя так говорить, радость моя! Только Бог знает, сколько дней жизни каждому из нас отведено.    Потом всё-таки выпроводила малышку в школу. Однако Верочка вместо школы пошла на кладбище и просидела там возле маминой могилки до заката. Так продолжалось ещё несколько дней, пока школа не начала розыск пропавшей ученицы.

Когда Верочкин обман раскрылся, в городском отделе образования приняли решение, что девочке в данной ситуации необходимо жить и учиться в детском доме.  Там Верочка и закончила второй класс.

А летом началась война. Она ощущалась даже в глубоком тылу. Питание детдомовцев становилось всё более скудным.  Директор с ног сбился, выбивая фонды на мясо, овощи. Однако в рационе преобладали перловка да макароны. Порой и хлеба не хватало.

Появились случаи, когда ребята постарше отбирали еду у малышей. Однажды и у Верочки наглая девчонка постарше отобрала тарелку с кашей. Когда же она на второй день попыталась сделать то же самое, Верочка одела ей на голову недоеденную мисочку с супом. Та начала дёргаться, но подружки Верочку поддержали. Отбились сообща. А тут и воспитатели выдали мародёрше по первое число.

Дело пошло на лад лишь, когда детдому выделили землю под огород. Дети с удовольствием занимались посадкой, прополкой, поливом овощей. Вульгарный принцип: «Как потопаешь, так и полопаешь» оказался действенным. Пища стала более вкусной и полезной.

Впоследствии Верочка с благодарностью вспоминала детдом, где окончила десятилетку, да ещё получила специальность швеи. Всё это в жизни ей очень пригодилось. Выпорхнув в 1949 году из детдома, она сразу же устроилась на швейную фабрику «Большевичка», эвакуированную в начале войны с Украины. Вот только своего жилья у фабрики не было. Работницы снимали кто комнату, а кто и угол в татарском краю города, поближе к производству.

Но проблемы проблемами, а молодость берёт своё.  У Верочки всё получилось, как в песне. Любовь нагрянула нечаянно. В отделе главного механика появился новый наладчик, выпускник техникума лёгкой промышленности. Парень чем-то был похож на Есенина и даже был тёзкой знаменитого поэта. Сначала Верочка и внимания на него не обратила, а он её сразу приметил. Настойчивые знаки внимания любой девушке понравятся. Вот и наша героиня постепенно прониклась к ухажёру симпатией, постепенно перешедшей во что-то большее. Так и произошло между ними то, что является следствием взаимного доверия и уважения мужчины и женщины.

А когда Сергей предложил переехать к нему, девушка, не раздумывая, согласилась. Чего-чего, а комплексов неполноценности у бывшей детдомовки не наблюдалось. Вот только свекровь как встретила её с поджатыми губами, так и проводила. Всякую грязь принялась лить на сноху. Да, впрочем, какая сноха? Так, сожительница! Ведь не регистрировались они. Напрасно Сергей клялся, что Вера досталась ему девушкой.

— Много ты понимаешь, кутёнок! – презрительно кривила губы мать.

— Эти шалашовки так заштопаются, что не подкопаешься!

Вода камень точит. Вера ушла, случайно услышав, как мать сказала сыну:

— Зачем нам нужна эта нищая безотцовщина?

Сергей пытался вернуть её назад. Вера отшучивалась: — Прошла любовь, завяли помидоры.

А о том, что носит под сердцем его ребёнка, ему не сказала, и вскоре без сожаления прервала беременность. А в душе она переживала, да ещё как! Мужиков теперь обходила десятой дорогой, да ночами в подушку плакала.

Однажды, возвращаясь с работы, Вера услышала сзади автомобильные гудки. Отскочив на обочину (тротуаров в татарском краю отродясь не было), она оглянулась и увидела остановившуюся «Эмку», откуда на неё закричала какая-то размалёванная фря: — Ты что, курица мокрая! Под колёса захотела? Вдруг осеклась и закричала уже другим тоном: — Верка, привет! Не узнаёшь, что ли?  Да Томка я! Томка!

Вера вгляделась и узнала особу, с которой в далёком 41-м году у неё был конфликт из-за миски каши. А та, выбравшись из машины, заключила Веру в объятья.

— А помнишь, как ты меня тогда супом облила? Никто ведь не осмеливался мне слова против сказать, а ты – пожалуйста! За это я тебя зауважала. Как живёшь-то? Где работаешь?

Услышав ответ, Тамара презрительно сморщилась: — Всё это ерунда! Я тебе помогу. Меня же отец в 45-м из детдома забрал, вернувшись с фронта. Сейчас он заведует Домом отдыха партактива. Знаешь где это? В бору, недалеко от Иртыша. Я с ним поговорю, чтоб на работу тебя взял.

— А что за работа такая?

— Ну, вроде как официанткой. А если кому из начальников приглянешься, то и вечерок с ним в номере провести придётся. Массажик сделать, постельку расправить. Некоторых девочек они даже в командировки с собой берут.

— Нет уж, шлюхой не была и не буду.

— Да брось ты, дурёха! Или у тебя есть кто-то?

— Нет у меня никого.

— Тогда тем более. Ты девочка видная, можешь и замуж выскочить. Там немало и холостых мужиков. Главное, что не пыльные работяги с цемзавода, а «хозяева жизни»!

— А ты сама тоже там обретаешься?

— Обо мне речь не идёт. Тебе же не резон отказываться, жалеть потом будешь.  Если надумаешь, звони по этому номеру, — Тамара протянула листок с цифрами — Ну, до встречи.

Машина умчалась, а Вера тут же выбросила листок, изорвав его в мелкие клочки. Как говорится – наплевала и забыла.  А вот обидное прозвище «БЕЗОТЦОВЩИНА», которым наградила её бывшая свекруха, до сих пор терзало душу.  Ведь был у неё отец! Был! И нужно посылать о нём запрос, потому что срок, установленный приговором, истёк, а об отце ни слуху, ни духу. Массовая амнистия заключённых после смерти Сталина подтолкнула Веру к активным действиям. Запрос ушёл в Москву.

Месяца через два Вера получила ответ из «органов», который гласил, что уголовное дело Марченко Н.Е. и судебное решение по нему в архиве не обнаружено.

— Да погоди ты переживать! В ту пору сотнями тысяч арестовывали. Может быть, его бумаги затерялись или специально их уничтожили во время паники, когда немцы к Москве подошли. Верь, что твой папка жив, и он найдётся — успокаивала девушку квартирная хозяйка Дементьевна, прочтя письмо.

Но вот уже год прошёл, не принеся долгожданных известий. Веру это очень огорчало, но смириться с мыслью, что отца нет в живых, она не могла и в душе надеялась на встречу с ним.

Однако всё изменилось в одночасье.

В 1954 году пасха была поздняя, родительский день пришёлся на начало мая. Вера в это время была в учебном отпуске, сдавала экзамены за второй курс в техникуме лёгкой промышленности.  После экзамена Вера зашла в Воскресенскую церковь, чтоб поставить свечи родителям: маме за упокой, а отцу всё-таки за здравие.

Неожиданно к ней подошёл мужчина лет тридцати. Поздоровавшись, он вдруг начал расспрашивать её об отце.

—  А Вам — это зачем? – насторожилась Вера.

— Вы очень похожи на одного моего знакомого по отсидке.

Веру эти слова привели в трепет. Вот она, долгожданная новость! Она тут же сообщила незнакомцу, что её отцу присудили «десятку» ещё до войны и нет о нём никаких известий.

Когда назвала имя и отчество отца, мужчина широко перекрестился и прошептал: — Коля, я её нашёл!

Затем он предложил продолжить разговор за пределами церкви, посчитав, что окружающие прислушиваются к ним. Выйдя в церковный дворик, собеседники устроились на скамейке под набирающей цвет черёмухой.

— Ну, что ж, давай знакомиться, меня Александром зовут — протянул руку мужчина, переходя на «ты».

Вера назвала себя и тут же смущённо заметила: — Да вам же, наверное, моё имя известно.

— Конечно, Верочка!  А это тебе от отца. — Александр протянул конверт. Там оказался небольшой листок бумаги, на котором было написано: «Здравствуй, доченька!  Я жив и надеюсь на скорое освобождение. Письмо тебе передаёт мой сокамерник Сашка. Он хороший парень. Помоги ему, чем можешь.  Твой отец».

Из дальнейших разговоров Вера поняла, что отцу срок добавили (не понравился чем-то «куму»), что переписка с ним всё ещё запрещена.

— А как же он узнал, куда нас с мамой выслали? — недоумевала Вера.

— В оперчасти всё знают.

У Веры от счастья кружилась голова. Всё в ней ликовало: Жив папка! Жив!

Когда же она выяснила, что её новому знакомому срочно нужны в долг деньги, то, не раздумывая, сняла в сберкассе свои сбережения за пять лет и передала их ему.  Сумма приличная – без малого пять тысяч.  Он целовал ей руки и клялся, что всё вернёт через неделю.

Потом она оказалась в номере того самого Дома отдыха партактива, где остановился Александр. Вера догадывалась, чем это может закончиться, но побоялась обидеть человека, доставившего ей такую радость.

Что я, девочка, что ли — успокаивала она себя. После шампанского до того расхрабрилась, что исполнила все желания Александра.

Неделя прошла, Александр не появлялся. Через месяц Вера начала беспокоиться. Ведь она даже расписку с Александра на деньги не взяла. Да и Александр ли он? К тому же у неё обнаружилась задержка месячных уже две недели.

— Ну, ладно, с этим я быстро управлюсь, — успокаивала она себя, — А вот деньги как вернуть? Эх, дура я, дура!

Но тут поднялась на дыбы Дементьевна: — Ты, что удумала, девка?  Думаешь, твой первый аборт забыт? Не надейся!  За новое убийство бог тебя накажет так, что не возрадуешься. А вот в милицию идти надо. Пусть ищут твоего обидчика.

Когда Вера пришла с заявлением в милицию, перед ней выложили несколько фотографий, на одной из которых оказался … Александр.

— Старый знакомый!  Но не Александр он, а Борис Егорович Сафронов, погоняло «Бес» — усмехнулся старший лейтенант Садвакасов, беседовавший с Верой,- Сразу скажу, что хитёр. Улик обычно не оставляет. Кто-нибудь видел, как Вы деньги передавали?  В сберкассу он не заходил?

— Нет, он меня на улице ждал.

— А кто-нибудь вас вместе видел? Квартирная хозяйка например?

— Он со мной в квартиру не заходил, но администратор Дома отдыха партактива нас видела и с ним разговаривала.

— Ну, это дохлый номер. Эти сор из избы не вынесут.

— Так что же мне делать? — насупилась Вера.

— Оставляйте заявление. Будем искать. Кстати говоря, Вы письмо, которое вам передал Софронов, принесли?

— Вы, знаете, оно в сумочке лежало, а потом куда-то исчезло.

— Это была важная улика и «Бес», скорее всего, её уничтожил. Могу даже предположить, как это было. Вы в Доме отдыха пошли в ванную (не так ли?), этим временем и воспользовался Софронов.

Вере оставалось только смущённо кивнуть. Ведь когда на второй день она хотела показать письмо Дементьевне, то уже не нашла его. Думала, что случайно выронила, а оно вот, оказывается, как! Теперь, пылая праведным гневом, она всё-таки пришла в роддом. Но увидела в вестибюле на большом красочном плакате младенца в утробе матери с открытыми глазами. А внизу подпись: «Мама! Пожалуйста, не убивай меня!» Вера, не помнила, как выскочила из роддома и добралась домой.  Дементьевна долго отпаивала её валерьянкой.

А через два месяца в милиции Садвакасов долго перебирал какие-то бумаги на своём столе, потом сказал: — Софронов задержан за мошенничество в Барнауле, где и предстанет перед судом. Но по вашему заявлению слаба доказательная база, хотя подследственного видела рядом с вами продавец церковного ларька.  «Бес» объясняет это тем, что принял вас за свою знакомую, но ошибся. Получение денег от вас он категорически отрицает, интимные отношения с вами тоже. Суд, скорее всего, возвратит ваше дело без рассмотрения. Но Вы не переживайте, срок он обязательно немалый получит, как рецидивист.

— А деньги он мне возмещать не будет?

— Так нет же доказательств, — Садвакасов вздохнул и добавил, — А что, если Вам в Барнаул съездить, повидаться с ним? Он же не знает, что Вы ждёте от него ребёнка. Всё может пойти по-другому. Только я вам этого не говорил. Решайте сами.

Вера молча встала и направилась к выходу. Следователь долго смотрел ей вслед. Не мог же он ей рассказать, как они пытались «разговорить» администраторшу Дома отдыха партактива, дежурившую в тот день, но получили гневный окрик от «самого». Партия своих не сдавала.

Вера поняла, что перед ней стена, которую не перепрыгнуть и не обойти, и прекратила дальнейшие попытки добиться правды.

А в феврале 1955 года появилась на свет Оленька. Первые две недели Дементьевна помогала ухаживать за ней. А потом малышку удалось устроить в круглосуточные ясли. А что оставалось делать?  Никаких сбережений теперь у Веры не было. Пришлось работать, чтобы не остаться без хлеба насущного. К счастью, девочка родилась здоровенькая и проблем не создавала. Через год она перешла в младшую детсадовскую группу.

После родов Вера захорошела, привлекая внимание немногочисленных мужчин на фабрике. Сватался к ней мастер цеха Михалыч. Неплохой мужик, фронтовик. Обещал Оленьку удочерить. Но двадцатилетняя разница в возрасте пугала Веру. Ей-то всего двадцать три года исполнилось.  Да ещё и неприятные истории сначала с Сергеем, потом с Софроновым сделали её предельно осторожной. Так и не согласилась она выйти за Михалыча, о чём впоследствии не раз жалела.

А судьба, словно злая собака, старалась укусить молодую мать, да побольней. Когда в конце 1957 года умерла Дементьевна,  её родственники решили продать бабкин домишко. Вот и пришлось Верочке с ребёнком на руках кочевать с квартиры на квартиру. И в подвалах довелось жить, а летом даже в сараях. Доброхоты говорили ей: — Да сдай ты её в детдом! Не то пропадёте.

Но Вера и слышать об этом не хотела. Её всё-таки поставили в льготную очередь на жильё, как остронуждающуюся. А пока что пристанищем для них стала комнатушка в старом доме не менее старого хозяина. Дед пустил их, потому что одичал совсем в одиночестве после смерти старухи. Но сто рублей с Веры всё-таки брал. Как-никак, четыре бутылки беленького!

Оленьке шёл уже шестой год. Смышлёная оказалась девчушка. Уже почти все буквы знала, к музыке проявила способности. Однажды вдруг спросила: — Мама! А где мой папа? У всех папы есть, а у меня нет. Знаешь, как мальчишки меня дразнят? Безотцовщина! Мне так обидно!

У Веры в глазах потемнело: — Доченька, милая! Конечно, папа у тебя был. Но он умер.

— Как умер? Он же не старик.

— Так получилось. Заболел и умер. Но мама всегда с тобой и в обиду тебя не даст. Завтра же я с твоими мальчишками разберусь.

— Ой, мама, не надо!  Я не хочу ябедой быть.

Этот разговор получил неожиданное продолжение буквально через

день. Вера с Оленькой вышли из детсадика и направились домой. Вдруг кто-то окликнул Веру по имени. Она оглянулась: — Ты откуда? Сбежал, что ли?

— Почему так думаешь? Освободился ещё в прошлом году. Приехал прощения у тебя просить.

— Отстань от меня! Я ничего не забыла.

— Говорят же, кто старое помянет – тому глаз вон.

— А кто старое забудет – тому оба вон.

— Зря ты так. Лучше выходи за меня замуж. Я многое передумал за эти годы, другим стал. А деньги я бы отдал тебе, если бы не арест в Барнауле. Ты, кстати к этому тоже руку приложила. А сейчас неужели ты хочешь, чтобы наша дочка без отца росла?

— Это моя дочка, а не наша.

— Да она же на меня похожа, это тебе любой скажет.

— Слушай Софронов! Катись-ка ты отсюда подальше. Иначе я прямо из детсада в милицию позвоню.

— Ну, и дура!

-Была дурой, но больше не хочу.

Тут Вера заметила, как из дверей детсада вышли сразу несколько родителей с детьми и с радостью к ним присоединилась. Софронов за ними не пошёл. – Ага! Струсил, прощелыга! — злорадно подумала она.

А в это время Оля спросила: — Мама! Это был папа?

Весь остаток пути Вера с жаром убеждала дочку, что нехорошо слушать взрослые разговоры, а дядя просто пошутил. Оля молчала. История эта получила неожиданное продолжение следующим вечером. В Олиной группе заболела воспитательница и её заменяла какая-то новенькая. Когда Вера к вечеру пришла забрать дочку, воспитательница вытаращила на неё глаза:

— А Олю папа уже забрал.

— КАКОЙ ПАПА!  НЕТ У НЕЁ ПАПЫ! – закричала Вера. Она поняла, что это проделки Софронова. Но, по закону подлости, ему это удалось, потому что не дежурила Светлана Григорьевна. Она бы ребёнка ни за что незнакомому человеку не отдала.

И начались для Веры чёрные дни и бессонные ночи ожидания. Случай был, по тем временам, конечно, вопиющий. Но теперь зацепки для милиции всё-таки нашлись. Воспитательница опознала Софронова по фотографии. Опознали и родители, забиравшие своих детей накануне вечером.  А вот оперативникам на железнодорожном и автовокзале ничего выяснить не удалось. Похитителя и след простыл. Впоследствии выяснилось, что он с ребёнком выехал на частной машине до Рубцовки, а там уже сел на поезд в северном направлении. Пришлось связаться с колонией, где он отбывал наказание. Выяснили, куда он направлялся после освобождения. Стали искать вокруг места регистрации. Далеко уйти он не мог. Надо же регулярно отмечаться.

Стало ясно, что залёг, голубчик, на дно. Недели через две всё-таки выполз и был схвачен. Поначалу, как обычно, всё отрицал. Но его припугнули большим сроком, и раскололся, как миленький. Олю похититель содержал у какой-то старухи. Когда милиционеры вошли в комнату, девочка была в ступоре, сидела, нахохлившись, как птица в клетке. Уж и плакать не было сил. Упаси Бог от такого «папочки»! На что он рассчитывал, непонятно. Впрочем, такой ловкач мог и поддельное свидетельство о рождении сообразить.

Когда Оля вернулась в Семипалатинск, горсовет всё-таки расщедрился и выделил пострадавшим однокомнатную квартиру из освободившихся. Квартира требовала ремонта, но, главное, обладала элементарными удобствами, чему Вера была очень рада.

Мама с дочкой не сразу пришли в себя после перенесённой напасти. Оленьку пришлось лечить от испуга. Возили к знахарке, отливали воск в воде. Только тогда девочка перестала плакать во сне. Да и у Веры появились симптомы гипертонии и сердечной аритмии.  Шум швейных машин теперь стал мешать ей, и она перешла на склад готовой продукции.

Жизнь вроде бы вошла в нормальную колею. Время бежит быстро, особенно для постороннего взгляда. В 1972 году Оля закончила 11 класс, одновременно отучившись по курсу фортепьяно вечерней музыкальной школы. В этом же году поступила в медучилище по специальности фельдшер-лаборант. А вот мама её не могла похвастаться знаменательными событиями в своей жизни. Замуж она так и не вышла. Сама не стремилась и претендентов отпугивала своей резкостью.

Олечка училась отлично и по окончанию училища получила распределение в лабораторию мединститута. Теперь она могла бы, отработав два года, поступать в этот институт вне конкурса. Но опять вмешался «его величество случай». Да, впрочем, какое величество? Скорее, его можно назвать «зловредником».

Ночью на фабрике случился пожар, который тушили несколько часов. Пострадал и склад готовой продукции. Комиссия установила, что виной всему — замыкание электропроводки. Но следователь изрядно помотал Вере Николаевне нервы. Дескать, а не следствие ли это ваших претензий к советской власти?

— Нет у меня никаких претензий — отрезала Вера.

— Ну, как же! Вся семья была признана политически неблагонадёжной перед войной. Вас же с матерью сюда в ссылку отправили.

— Говорите конкретно, в чём моя вина? Я, между прочим, уже третий день на больничном, — начала нервничать Вера.

— Но могли подговорить кого-нибудь.

— Вообще-то Вы что-нибудь слышали о презумпции невиновности?

— Вы не ответили на мой вопрос – наседал следователь.

— Хорошо! Пишите, — не выдержала Вера, — я подговорила Вас, как своего любовника, поджечь фабрику. Всё!

— Да я тебя сейчас же в камеру отправлю, — круглая физиономия следователя налилась кровью. Короче говоря, прямо с допроса Веру увезли на «скорой» в предынсультном состоянии. Когда ей стало немного полегче, она написала заявление в прокуратуру о провокационных действиях следователя Скворцова. Больше он её не беспокоил.

При выписке из больницы один пожилой невропатолог сказал ей: — В любых ситуациях старайтесь не расстраиваться. Ведь эмоции делу не помогут, лишь здоровью навредят.

Вера и рада была бы последовать его совету, но не получалось. По-прежнему любые происшествия, даже незначительные вызывали нервные приступы со скачками давления.

Вот сейчас она вознамерилась устроить повзрослевшей дочери счастливую личную жизнь, то есть выдать замуж и огорчалась, что всё идёт не так, как надо. Наметился вроде бы один кандидат в мужья, но потом всё получилось, как у самой Веры в молодости. Вновь строгая мама жениха вмешалась. Вновь зазвучало приговором слово «безотцовщина».

Оля как могла, успокаивала: — Не переживай, мамочка! Раз он так легко от меня отказался, значит, не любил.

— А у тебя с ним ничего не было? – допытывалась Вера.

— Что именно? — удивлялась Оля.

— Ну, отчего дети бывают!

— Ой, мама, как ты можешь!? Даю тебе честное слово, что ничего не было.

Только улеглись треволнения, как пришли из соседнего подъезда семейная пара со своим сыном сватать Олю. Несмотря на важность момента, сразу бросалось в глаза, что парень изрядно «навеселе».

— Ваша Оля нравится нашему Игорю. Он хотел бы на ней жениться. Вы не против?

— У Игоря есть крупный недостаток. Он слишком увлекается спиртным. Наверное, ему надо пролечиться прежде, чем жениться, — Вера старалась говорить мягко.

— Не говорите то, в чём не разбираетесь, — взволнованно заявила мать Игоря, — мы с мужем врачи с большим стажем и абсолютно точно знаем, что наш сын не алкоголик. У него просто шалости холостяцкого периода.

— Вот как бросит пить, тогда и поговорим, — нахмурилась Вера.

— Вы поменьше воображайте из себя. Сама детдомовская, и дочь вырастила без отца, так нечего других поучать, — вмешался отец жениха.

— Мама! Пусть они уходят! – Оля чуть не плакала. Во время этой перепалки Игорь не произнёс ни слова. Также молча, вышел вслед за родителями. На пороге оглянулся и сказал: — Ещё не вечер!

На другой день он крутился около Олиного подъезда, ожидая её возвращения с работы. Завидев девушку, он двинулся ей навстречу.

— Ну, что ты мне скажешь? — на удивление Игорь был трезв.

— Ничего не скажу! — девушка пыталась пройти к подъезду, но парень загораживал ей путь.

— Тогда послушай меня. Давай уедем отсюда. Жить под колпаком у твоей мамочки и у моих стариков – неподходящий вариант.

— Никуда я не поеду, тем более с тобой.

— Это ещё почему?

— У меня нет к тебе не то, что любви, а даже симпатии.

— А я думаю, что мы созданы друг для друга.

— Сомневаюсь.

— Ладно, через три дня жду от тебя положительный ответ в это же время, на этом же месте.

— А если нет, что будет?

— Увидишь!

Эти три дня, действительно, многое изменили. У Веры обострилась гипертония, и Оля не отходила от её постели. Пришлось даже отпуск по уходу взять.  Про разговор с Игорем она и не вспоминала. Так вот, этот безумец, не получив ответа через три дня, спрыгнул с балкона пятого этажа. Сразу насмерть.

Родители Игоря пытались подать на Веру с Олей в суд, обвиняя их в доведении Игоря до самоубийства. К счастью, иск был отклонён. А Вера всё это восприняла слишком эмоционально и вновь попала в больницу, теперь уже с настоящим инсультом. С трудом вытащили её врачи с того света. А вот паралича избежать не удалось.

Оля сумела добиться, чтобы больную проконсультировал светило местной медицины профессор Токтаров. Он многозначительно, то хмурил брови, то поднимал их вверх, но никаких гарантий дать не мог, сказав на прощание: — Будем надеяться на лучшее.

Нанимать сиделку было не на что, поэтому Оля стала ею, уволившись с работы. Теперь им пришлось жить на маленькую Верину пенсию. Очень пригодилось то, что Оля закончила годом раньше курсы массажа. Теперь это давало хоть небольшой, но приработок.

Постепенно Оля начала понимать, что у матери это надолго, если не навсегда. Но девушка не роптала на судьбу, не проклинала свою участь, а просто несла свой крест. Она посвятила свою жизнь матери, старалась как-то облегчить её существование. Но в сравнении с пушкинским Онегиным, Оле скучать было некогда. Больную ведь не только накормить, сделать гигиену, ещё и развлечь чем-то надо, чтоб не чувствовала себя брошенной. К книгам Вера быстро теряла интерес, телевизор её тоже утомлял. Тогда Оля пустила в ход придуманные ей самой сценки из жизни природы и существ, её населяющих, насыщенные удивительно доброй энергетикой. Вскоре они стали получаться рифмованными. Впоследствии Оля объединила их в книжку, получившую широкую известность у читателей, прежде всего детей. Но это будет потом.

А сейчас пространство и время объединились в плотную неподвижную массу, сдавливающую Веру с дочкой со всех сторон. И как бы в противодействие этому давлению возник духовный симбиоз этих двух женщин. Чувствуя страх матери перед безысходностью ситуации, ощущая её борьбу с разрушением собственного «я», Оля пыталась подпитывать её своей энергетикой, но видела, что эта борьба Верой явно проигрывалась.

У парализованной появились обширные пробелы в памяти, она не понимала, где находится, перестала узнавать людей.

— Кто ты? — спрашивала она Олю.

— Да Оля я, Оля! – чуть не плакала дочка.

— Не обманывай меня. Оля – в школе. А ты кто такая?

И так почти каждый день.  А ведь ещё Веру мучили частые головные боли, бессонница. Иногда она не выдерживала и заходилась в затяжном истерическом плаче. Никто из соседей не соглашался оставаться с ней даже на час. Но Оля неустанно находилась около матери. У ней словно второе дыхание открылось.

Когда матери не стало, Оля осознала, что с таким образованием и практическими навыками должна помогать и другим людям с тяжкими недугами, поэтому выбрала себе местом работы больницу Красного Креста, где и трудилась до самой пенсии. О замужестве даже мыслей не возникало, так повлияла на неё история с Игорем. Всю свою нерастраченную любовь она отдавала больным, заслуженно пользуясь всеобщим уважением.

— Олечка наша пришла! – шептали даже самые безнадёжные и чувствовали себя в этот день получше.

Живёт она в той же квартирке, в которой поселилась на шестом году жизни, подкармливает птиц, бездомных кошек и собак. Причём считает, что они во всех отношениях лучше, чем некоторые двуногие.

Недавно вот был такой случай. Вышла Оля голубей покормить. И тут, откуда ни возьмись, мужик неопрятный нарисовался: — Ты вот голубей кормишь, а я тоже жрать очень хочу, второй день не ел.

—  Хорошо, я Вам сейчас вынесу поесть — согласилась Оля.

— Нет уж! Не обманешь! Веди к себе домой! – не отставал мужик.

— Да у меня не прибрано – решила схитрить женщина. Кто этого типа знает, может быть, он маньяк сексуальный или убийца. Видок у него тот ещё.

— Ты мне зубы не заговаривай! Или боишься меня? – наседал незнакомец.

— Никого я не боюсь — из последних сил храбрилась Оля.

— Ну, так пошли тогда!

Оля обречённо двинулась к подъезду. Мужик за ней. Хорошо, что сценку эту видела из окна соседка Лида с первого этажа. Гром-баба, а не квашня какая-нибудь. И язык подвешен, и кулаки увесистые. Мигом выскочила на крыльцо. Сразу оценила ситуацию и устроила незваному гостю такой словесный шторм, что тот скоренько удалился, не оглядываясь.

— Ты Оля, поосторожней будь! Этим козлам дай повод, сразу на голову сядут. Возьми у меня перцовый баллончик на всякий случай – разглагольствовала спасительница, довольная собой.

— Спасибо, Лидочка, не нужно. Я думаю, что этот случай нетипичный. Хороших людей всё же больше, чем плохих – возражала Оля.

— Ну, как знаешь! Если голову тебе отпилят, то не пришьёшь – вздохнула Лида.

Вот так и живёт наша идеалистка, веря поговорке «Бог не выдаст – свинья не съест».  Даже когда начинают сказываться возрастные болячки, в уныние не впадает.

Стихи пишет по-прежнему, наполненные добром и солнечным теплом.

Евгений Михайлов