Размышления о романе Юрия Полякова «Весёлая жизнь или секс в СССР»

Жаль, что не удалось прочесть роман раньше. Теперь может быть не время размышлять о литературе в период глобальной схватки русского мира с укронацизмом и Западным агрессивным слабоумием, замешанном на суицидной ненависти к нам, поскольку бытует устойчивое убеждение: «Когда говорят пушки – Музы молчат». Но онемение муз здесь не срабатывает.

Во-первых, речь идет о романе, изданном в 2019 году, еще до спецоперации на Украине.

Во-вторых. Музе Полякова, породившей роман – сексапильной, горластой и ехидной, заткнуть рот практически невозможно. Она столь же не затыкаема, как бойцовские музы газеты «Завтра» во главе с Прохановым, его передовицами и романами, литературным журналом «Клаузура», газеты «Аргументы недели» с Углановым, сплотившим вокруг себя полумиллионную армаду читателей, газеты «Правда», пока застенчиво поддакивающей соц. постулатам трибуна Зюганова.

Но — к Музе Полякова. Это мясистый 600-страничный кукиш–антитеза, вывернутый автором чиновной орде, изрекнувшей некогда ханжескую идиому: «В СССР нет секса» — под жизнерадостный гогот русских и мусульманских масс.

И, наконец, в-третьих, рискну провести аналогию с Шолоховым, глобально, анатомически вскрывший казачий этнос в «Тихом Доне». Роман Полякова аналитически и социально, глубинно, вскрыл слой писательского бомонда восьмидесятых годов СССР. Автор распотрошил элитную надстройку русской культуры, магнитно притягивающую к себе внимание и ЦК КПСС и его Политбюро во главе с хронически выныривающим из коматозного состояния, затаённым русофобом Андроповым.

Автор Поляков устами своего персонажа — секретаря парткома Московской писательской организации Шуваева прессует проверенными истинами юную и смелую даровитость, главреда «Стописа», вливая в него постулаты Сталинской Советской власти. Предмет обсуждения — русский классик-деревенщик Ковригин, обронзовевший в своих творениях до непотребного: учить и наставлять Генсека ЦК Андропова. Шуваев раздваивается в растерянном, опасливом остракизме:

«Разве так можно? Лбом в стену! Зачем он злит начальство? Власть его как корова телка облизывает, а он…»

Но более подробно о Ковригине чуть позже.

Роман устами Шуваева умудрённо, с железной, адвокатской логикой доносит до нынешних писучих, освистанных перестроечными суховеями голов, одну из нужнейших генеральных линий почившей в бозе КПСС: писателю и журналисту, если он правдиво вскрывает и обличает в своих текстах пофигизм, чиновный вывих и воровство — такому чистильщику необходим особый пиетет и блага, которых и в помине нет в нынешнем одряблевше-эклектическом руководстве писателями, куда втиснули СП России.

«Пока в газету или книжку факт не попал, его вроде и нет в жизни. А коль уж попал – будь любезна Советская власть, устраняй отдельные перегибы и недостатки на местах. Вот почему они так (Кремль и КГБ – Е.Ч.) за писателями бдят».

Власть тех времён оперативно устраняла и жестоко карала. Социально-партийные откровения в романе не художественный вымысел автора, а жизненная устойчивая аксиома времён социализма, не раз и не два подтверждённая собственной журналистской практикой. Будучи нештатным корреспондентом «Правды» (был и такой статус в партийном монстре) в Чечено-Ингушетии во времена председательства в республиканском СП, пришлось несколько раз публиковать в «Правде» проблемные статьи и снимать документальные фильмы для ЦТ – с фантастической для нынешних времён, оперативной реакцией ЦК и Совмина.

Минсельхоз СССР построил на Тереке Каргалинскую плотину – для организации рисоводческих совхозов. Совхозы возникли, стали давать рис. Но из меню «HOMO SOVETIСUS» в СССР практически исчезла чёрная икра: каспийским осетрам плотина перегородила доступ к нерестилищам в верховьях Терека. После статей в «Правде» — «Негде пастись осетровому стаду» и «По следу севрюги», вызвавших резонансное постановление ЦК, Минводхоз в авральном порядке, за несколько недель вырыл обходной канал с рыбопропускником в обход плотины. Икра появилась на столах снова.

Подобная история повторилась и после разносной статьи в «Правде»: «Свет и чиновная мгла успеха» — о рыборазводной технологии ихтиолога Бекина, с помощью которой он стал получать с прудового гектара в пять-восемь раз больше карпа, по сравнению с традиционной технологией. Но чиновный затор, или пофигизный запор у зам. министра Минрыбхоза закупорил и «не пущал» технологию в прудовые хозяйства более года, несмотря на все отчаянные усилия Бекина.

После статьи чиновник вылетел пробкой из своего кресла, а технологию внедрили по всей России в 60 с лишним хозяйств от Махачкалы – до Владивостока.

После документального фильма «Миллиарды в чемоданчике», показанного по ЦТ об изобретателе уникальной сеялки АУП-18 Прохорове, Совмин РСФСР во главе с Власовым А.В., о котором будет неоднократно упомянуто дальше, профинансировал изготовление этой сеялки на заводе «Сызраньсельмаш». Где она выпускается до сих пор, с экспортом в 19 стран мира. И т.п.

Ощущение от романа – тихо благостное, размягчённое, приправленное ностальгией, поскольку партийно-писательски-КГБ-шный паноптикум СССР анатомирован хотя и беспощадно, со смачно альковными фрагментами, но в нём ощутимо чувствуется несгибаемая, родственная ментальность исконно русской культуры, в которую буйно встроился Социализм с его холодным отторжением разрушителей из «пятого пункта».

Разящий, отточенный язык, либидо-байки, журналистский чертополох в «Стописе» главреда Полуякова, проспиртованные вакханалии загулов в ЦДЛ – это оболочка, мясистое тело романа. Под ним автор Поляков поместил могучий, ширококостный скелет проторусса Ковригина. Об этот бесшабашный, великоросский, сооруженный автором генотип (прототип Солоухина) вдребезги ломались копья, мечи, кинжалы англо-саксонских, татаро-монгольских и хазарских захватчиков.

Ныне остервенело, с озверением, о него ломает свои клыки и когти ожиревший от безнаказанности, изъязвлённый (ред. — запрещённый в РФ и ряде стран) ИГИЛо-гельминтами Шер-хан Европы и подтявкивающий ему Табаки — наша пятая колонна, которую теперь нещадно, вивисекторски, дербанит в хвост и в гриву интернациональная Соловьиновая команда на каналах TV.

Повторимся: роман Полякова с героем Полуяковы – это глубинный, социальный анализ 80-х с их пишущей элитой, плюс — полифоническая антитеза ханжески дистиллированному чиновному утверждению «В СССР нет секса». Сокрушительно, с присущей только Полякову стилевой ухмылкой, ниспровергают этот ляп сексуально-альковные фрагменты романа. Они цветут роскошным цветом. Главу «Нюшечка» предваряет вибрирующее страстью четверостишие:

Ты ещё не видел женщин голых.

Это не «Плейбой» тебе листать.

Посмотри, как тёмный треугольник

Вписан в равнобедренную стать!

Немного погодя распахивается во всей роскоши вальяжная обнажёнка из анонимной рукописи, откуда-то прилетевшей в «Стопис» редактору Полуякову:

Спи недотрога бесстыжая,

Это заслуженный сон.

Долго руно твоё рыжее

Я добывал как Ясон.

Этот же Полуяков (с сильным подозрением на автора Полякова) юридически незыблемо и ехидно утверждает:

«Свадьба – это торжественная сдача в эксплуатацию женского тела».

Член комиссии по персональному делу Ковригина — Борозда оценивая очередную одалиску на пиршестве классика Ковригина в ЦДЛ, ныряет во фронтовую ностальгию по своим фронтовым совокуплениям:

«Хороша бабенция! Ух, какая у меня была на Третьем Украинском! Королева! Разденется – дух отшибает; грудью можно взвод фрицев задавить, а между ног – что твоя россомаха прилегла!»

Газетно-литературный фотограф Веня Пазин, снимавший голые натуры спутниц пис-корифеев ЦДЛ, с мастеровитым сладострастием, со знанием дела-тела, демонстрирует их всем желающим. И т.д.

Описываемые в романе персонажи столичных литераторов разяще узнаваемы, выписаны красочно, выпукло, с точнейшим лексиконом и диалогами, которыми может владеть в прозе лишь матёрый, изначальный драматург.

Эти персонажи клубятся в своеобразном заповеднике. Это гибрид серпентария с виварием, некогда мудро нафаршированный Сталинскими льготами (квартиры, машины, зарубежные вояжи, пищевые пайки, солидные зарплаты, бесплатные путёвки). Его обитатели жизнерадостно и полнокровно совокупляются и враждуют в пределах Садового кольца. Здесь некий Аграновский, провидчески, на всю оставшуюся жизнь, писнувший за Брежнева военный панегирик «Малая Земля». Здесь озолоченный властью, лоснящийся неприкасаемым чванством Палаткин (узнаваемый Шатров), присосавшийся к Ленинской теме и свирепо охраняющий свои драматургические владения. Здесь щупальцы всемогущей КГБ – Лялин и Папикян, дозированно бдящие за писательской братией так, чтобы, упаси Боже, не перебдеть. Здесь роскошно экзотическая парочка: бывший военный комбриг, почти оглохший Гриша Красный, которому периодически орёт на ухо пояснительные тезисы неразлучный Борозда, разъясняя происходящие вокруг Ковригина катаклизмы. Здесь застенчивая до онемения, с пелёнок испуганная жизнью, добрейшая Арина Ашукина. Здесь человеко-флюгер и ненавистник, обличитель бунтаря Ковригина Флагелянский. Но просочившись за пиршественный стол Ковригина, оный ниспровергатель и хулитель его, жадно заглатывая барские яства, хамелеонно блеет в честь ненавистника льстивый тост.

Аналогичные пиршества, схватки ещё более экзотически и красочно бурлили и за пределами Садового кольца, дополняя писательский социум 80-х. Буквально просится в панораму «весёлой жизни и секса в СССР» Северный Кавказ, Дагестан с Расулом Гамзатовым и Фазу Алиевой.

Среди лакцев, даргинцев, кумыков, аварцев, табасаранцев, поставляющих горскую экзотику в СП России, рельефно выделялась мастерством (далеко не без помощи переводчиков) эта непримиримая, не терпящая друг друга, пара.

Есть смысл привести здесь хронику собственного внедрения в Северо-Кавказскую литературу. Это произошло после трёх лет работы ответсеком в «Колымской правде», а затем собкорром от радио и телевидения по Якутскому Заполярью, внедрения достаточно нахального и скандального. Чечено-Ингушское книжное издательство выпустило мой первый роман «Час Двуликого» — о становлении Советской власти на Северном Кавказе, роман, нашпигованный документами из архивов КГБ – республиканского и Союзного, куда автор был запущен первым секретарём обкома ЧИ АССР А.В. Власовым и Яковом Павловичем Киселёвым из Пресс-Бюро КГБ СССР. Достаточно неожиданно книга полыхнула известностью после рецензии о ней в «Правде» и тёплого отзыва Сергея Михалкова, питавшего к писательской братии Северного Кавказа необъяснимую тягу. Роман почти сразу переиздали одно за другим столичные издательства: «Воениздат», «Молодая Гвардия» и «Вече» общим тиражом более полумиллиона, а СМИ зафонтанировали десятком рецензий.

В это же самое время накануне перевыборов Председателя Чечено-Ингушского Союза писателей, который возглавляла Раиса Ахматова, сцепились между собой чеченцы и ингуши, выдвигая на «престол» своего кандидата. Причём сцепились настолько непримиримо, что разнимать свару прилетел в Грозный сам Михалков. Оценив обстановку в кабинете первого секретаря обкома А.В. Власова, по воспоминаниям Александра Владимировича он изрёк сакральную фразу:

-Ч-ч-чеченцы не хотят над собой ингуша, а ингуши ч-ч-ченца? З-з-засранцы получат русского.

На пленуме присутствовали и Власов, и Михалков, и оба в категорической форме предложили мою кандидатуру. Желающих проголосовать «Против» не нашлось. Свершилось небывалое — за время Советской власти писательские Союзы автономных и Союзных республик ни разу не возглавлял ни один русский.

Михалков, прихватив «под мышку» новорожденного председателя, отправился отметить это событие на пленэре на границе Дагестана и Чечено-Ингушетии, куда прибыли Фазу Алиева, с десяток членов Дагестанского Союза Расула Гамзатова и гостивший у него Алим Кешоков из Кабардино-Балкарии. Алиев и Гамзатов сели в разных концах застолья. Рекой лилось вино, Кизлярский коньяк и стихи. Давно и безнадёжно прорывавшийся в члены Союза писателей дагестанец, поймав момент, представился: я табасаранец. После чего излил на Михалкова абитурьентский, верноподданый стих:

— В гарах рассэялса туман.

 Путь свэтэл впэрэди!

 Своих баранов, о ч-ч-чабан!

 Ти в кумунизьм види!

Михалков, задавив в себе рыдающий хохот, командорски велел Гамзатову:

— Ра-а-асул! Этого табасаранца в Союз н-н-немедленно!

Вино с коньяком продолжали литься, разжижая, к чёртовой бабушке, все тормозящий центры. Что и выплеснуло, в конце концов из Гамзатова подкорковую, сексо-рефлекторную «любовь» к поэтической сопернице:

— Лючи поиметь козу, чем Алиеву Фазу!

Я кардинально смягчил второе словечко.

Однострочный шедевр классика, Председателя Дагестанского Союза, прошелестев ветром в писательских камышах, долетел до Алиевой. Через несколько минут этот же ветрило вернул Расулу ответную, кошкой шипящую любезность:

— Лючи дать всему аулу, чем Гамзатову Расулу!.

Михалков сохраняя величавую снисходительность, подрагивал в задавленном ржании. Скосив глаз, вполголоса спросил:

«А мы не лишние на этих с-с-скачках? Надо бы притормозить».

И ощутимо придавливая горячих собратьев своей могучей, около кремлёвской массой, выдал роскошные, заикательные диферамбы о неповторимой высоте дагестанской поэзии Гамзатова и Алиевой, парящей не только над заснеженными хребтами Кавказа, но и над Гималаями с Тибетом тоже. Не говоря уже о какой-то Килиманджаро.

Быть лишним в первой же Северо-Кавказской тусовке не хотелось. Поэтому, абстрагировавшись на часок, русский новорожденный в Председательской компании, высунувшись из Михалковских пелёнок, тоже плеснул примирительный ковш на Дагестанский раздрай:

— Мудрец Расул, красавица Фазу

 Аллах вас запустил в Кавказский огород:

 Козла Гамзатова – Алиеву-козу,

 Где истинных поэтов недород.

 Так стоит ли бодаться вам, —

 Козлу с козой.
Когда нас стережёт ОНА с косой?

 Ведь взмыв над ширью гор, лесов, полей

 Мы превратимся, по Расулу, в журавлей.

Что вызвало три одобрительных хлопка легендарного автора Гимна и «Дяди Стёпы» — для начала. Был и финал у этих хлопков, когда в геноцидной, кровавой для русских вакханалии Чечни перед первой Чеченской войной посадили в КПЗ жену — по обвинению в ночном убийстве сторожа в ТУ-26, где жена была директором. Трое суток ей не давали пить, спать, не выводили в туалет, заставляя подписать признательные показания, а Председателя СП, прессовали парт комиссиями из обкома, принуждая написать заявление «по собственному желанию». Тогда именно Михалков, низкий ему, пожизненный поклон, связавшись с министром МВД СССР Власовым и председателем КГБ ЧИ ССР Белозёровым силами оперативников выдернули жену из каменного мешка, а мне предложили место собкорра «Советской России» в Куйбышеве.

Ныне на центральной улице Самары — Ленинградской стоит гигантский пятиметровой высоты памятник «Дяде Стёпе» с хороводом ребятишек, при виде которых щемит до слёз благодарная ностальгия.

Но – вновь к роману. Осмысливая все эти смачные фрагменты из писательской Советской жизни, приходишь к аллегории. Из клокочущих чувственностью обнажёнок той жизни в романе буквально выпирает великоросское брезгливое «ТЬФУ!». Это смачный, от всей души плевок в тухло-западную либерастию, в их кастрированных, размалёванных, паскудно-омерзительных гей-объектов, сбивающихся в стада, и остервенело насаждающих свою бесполость всему нормальному миру. Их составляющее — не ОН, не ОНА, а обездушенное ОНО, отринувшее от себя пол, семью, детей, любовь, сострадание.

И как «апофегей» (по Ю. Полякову) этому скотству из Западного, англо-саксонского, вечно гадящего России бомонда – изречение главы английской контрразведки МI-6 Ричарда Мура :

«Права ЛГБТ – это самые важные ценности, завоёванные в нелёгкой борьбе за свободу. Это главное преимущество Запада против России».

Зараза ненависти к «нормальным, традиционным» русским гнездится и в высшей военной элите Запада — гнездится, как недавно оказалось, тысячелетия.

В своих изучениях ДНК-генеалогии Запада и Востока доктор химических наук Анатолий Клёсов, живущий в США более 30 лет, обобщил для генеалогов мира сенсационный итог своих исследований: почти 4/5 населения Западной и Центральной Европы – это гаплогруппа RIb. Тогда как Восточная Европа, славяне, это в подавляющем большинстве RIa. По мировоззрениям, ментальности, житейским ценностям это абсолютно разные группы, враждующие в кровопролитных битвах тысячелетиями. Одна из самых масштабных битв состоялась ещё в бронзовом веке, на реке Толлензе в Германии. Там были найдены останки тысяч людей, погибших в сражении. Они пролежали под илом 3200 лет и хорошо сохранились. Большинство убитых принадлежали к гаплогруппе RIb. Победители из гаплогруппы RIa принадлежали к древнеславянской Лужицкой культуре. Подобные схватки продолжались тысячелетиями, к последним из них относятся и битва на Чудском озере, нападение французов в 1812 г, Первая и вторая мировые войны, где гаплогруппа RIa неоднократно доказывала свой планетарный приоритет с Божественной поддержкой своего житейского социума. Чем вызывала к себе не стихающую сатанинскую ненависть.

В финале романа есть краткий эпизодик, яркая демонстрация причин такой поддержки – некая русская камасутра из семейного бытия героя Полуякова, к которому, после долгой размолвки, вернулась жена Нина.

«Она начала раздеваться. …над дверцей пламенем взметнулось платье, потом на пол упали серым комочком колготки, а следом белой скомканной гроздью – трусики. Чайкой метнулся по комнате и пал, как подстреленный, бюстгальтер.

…Подвинься – попросила Нина. Я нетерпеливо протянул руку и сквозь полупрозрачный шифон почувствовал уколы волосков.

 — Я решила подстричься — влекущим голосом призналась она — не мешай, сейчас увидишь.

…Только с женой ты понимаешь, что постоянство в жизни важнее новизны. Ласки давно и привычно любимой женщины в семье – это как стихи из хрестоматии: они знакомы до неузнаваемости. В том и неодолимая сила»

Думается, здесь в этой семейной фреске — экстракт, квинтэссенция романа, пропитанного русским чувственным смыслом, исповедующего семью (даже при альковных вылазках на сторону), — на размалёванном фоне бесполого, пронизанного цепкой прагматикой гей-скотства носителей RIb с нынешней сердцевиной из иудоизированного англо-саксонства.

Теперь к началу романа, к его стержневому сюжету, где зарождается семейная размолвка Полуякова. Сюжет этот предельно прям и прост как корабельная сосна, опушённая роскошью кроны из либидо-ветвей. Главред газеты «Стопис» Полуяков продирается сквозь газетно-бытовые катаклизмы в двух ипостасях: мужа и председателя комиссии.

Первая проблемная ипостась: как извернуться от рентгеновской, пронизывающей интуиции жены Нины, нашедшей у супруга небрежно припрятанный набор презервативов – запасливо приобретённых перед завораживающим свиданием с актрисой Гавриловой. Сладострастные предвкушения свиданий волнами накатываются на героя, но всякий раз вдребезги разбиваются нелепыми обстоятельствами, разукрашенными, в том числе и сексопильной подружкой Гавриловой, изящно приседающей пописать на асфальт при всех, когда ей приспичит. И так — до самого конца романа, поскольку жизненно ниспровергаем постулат Щепкина, некогда сказавшего про свою актёрскую братию:

«Актёры — это сукины дети»

В конце романа увядшая, напрочь растерявшая былое магнитное притяжение, «сукина дочка» Лета Гаврилова, сокрушительно динамившая Полуякова на протяжении всего романа, без памяти влюбилась в раздолбая каскадёра. Финал их супружеской связи обезоруживает и ошарашивает. Она безропотно и самоотверженно, чисто по-русски, несёт на себе много лет жестокое бремя сиделки, ухаживая за калекой-мужем, инвалидом, которым стал разбившийся на одном из трюков её лихой каскадёр. В этой самоотверженности — неистребимая, непобедимая, та самая RIa.

Вторая сюжетная ипостась – терзания председателя партийной комиссии Полуякова: что делать с автором «Крамольных рассказов», большим русским писателем Ковригиным — исключить из партии, или вынести выговор. С одной стороны тявкала внутри шавка зависти на всемирные туристические вояжи обронзовевшего деревенщика, а с другой – завидуй, не завидуй, а в Советской литературе высилась матёрая, истинно русская литературная глыба.

«Ковригин был знаменем, даже хоругвью деревенской прозы, классиком советской литературы автором всенародно любимых очерков и рассказов о русском селе»

Но, чуя над собой величавый трепет этой самой хоругви, облитый властной патокой кремлёвского почитания, он напрочь потерял инстинкт самосохранения и суицидно вздыбил в своих «Крамольных рассказах» «антипартийные» даже не вопросы, а указания и обличения! Самому — Генеральному секретарю ЦК КПСС Андропову!

«— Вы ещё ничего для народа не сделали!

 — А что нужно народу? — опешил Андропов.

 — Прекратите войну в Афганистане… Пошлите к чёрту соц. лагерь и прочих международных нахлебников! Перестаньте гнать природные богатства и культурные ценности за рубеж. Верните прежние названия старинным городам! Что ещё за Калинин, Орджоникидзе, Киров, или Горький? Тверь, Владикавказ, Вятка, Нижний Новгород! Сделайте рубль конвертируемым… закройте комбинаты, отравляющие Байкал… восстановите порушенные памятники культуры, включая храм Христа Спасителя… ».

Вполне вероятно, что перемести автор Поляков своего Ковригина в XXI век – в наши 20-е годы, этот литературно-социальный дебошир метнул бы в главу государства давно и болюче вызревавшие в народе, в русской национальной элите, терзания:

— Пока не поздно, пока окончательно не про…ли Украину, возьмите за глотку, придушите этот бандеровский гадюшник – Ющенко, Саакашвили, Порошенко, Зеленского, Порубия!

— Поставьте там нашего военного коменданта!

— Ликвидируйте геноцидную пенсионную реформу!

— Подчините Центробанк и Сбербанк России, а не американскому МВФ!

— Загоните в государственное, национальное русло либерастов экономического блока!

— Отстегните рубль от доллара!

А возродись Ковригин после начала Спецоперации на Украине, он, вне всякого сомнения, потребовал бы довести операцию до конца и пристегнуть Украину, как Крым, к России — юридически, военно-политически и экономически.

Концептуально и мастерски выстраивая пантеон своих романных героев — как писатель, автор Поляков вбивает в текст книги свои обвинения — как публицист. Он рушит их на голову пятой колонны и олигархата, свивших змеиное гнездо при власти:

«В одряхлевшем чреве социализма вызревал новый строй -– жадный, хваткий, оборотистый».

И далее – ядовито-махровый расцвет этого строя:

«Ныне, когда сталелитейный гигант, детище двух пятилеток, почти даром достаётся вору в законе с невыговариваемой грузинской фамилией, анекдотов об этом никто не рассказывает, не пузырится от негодования. Куда идём?! А главное –зачем?»

Автор Поляков, как публицист, продолжает в газете «Завтра», в статье «Мы-тыл!» нещадно фиксировать зловонную эманацию от либер-западной, подковёрной гидры в нашем искусстве и литературе. Полпреды этой пятой колоны, глубинно вросшей метастазами в истерзанное 90-ми тулово нашей культуры, ныне, после начала спецоперации на Украине, разделились. Некая тучно озолоченная часть их сквозанула за рубеж крысами с корабля России. Туда им и дорога. Но, самое грозно непредсказуемое: на что способны оставшиеся, затаившиеся? Какой концентрации яды они будут выпускать в наш русский социум? И доколе эти отравленные впрыски жирующих на Госбюджете, будет терпеть Кремль? Подписанты под требованием «Остановить эту преступную войну» хорошо узнаваемы – это завсегдатаи, оккупировавшие и «Большую книгу», и «Золотую маску», и «Кинотавра». Автор Поляков образца апреля 2022 года продолжает в публицистике беспощадно вспарывать вызревшие фурункулы бытия (работу, начатую его героем Ковригным в 80-х):

«С начала 90-х всё информационно-культурное пространство у нас отдано либерально-прозападной тусовке… Денацификацию как мы будем проводить? Какими силами? С помощью «Золотой маски», «Кинотавра» и «Большой книги»? … Кто займётся реабилитацией русского языка, авторы письма ко всем «русскоговорящим?» (Статья «Мы –тыл!»)

Возвратимся к роману. В тот, ещё Советский, момент, после нотации Андропову, Ковригин в романе Полякова проснулся и понял, что весь его великодержавный набор требований – всего лишь сон. А обличения и обвинения, дойдя в реальности до временно вынырнувшего из коматозного состояния Андропова, вызвал ярость Генсека, с указанием — поставить наглеца на место, то бишь, лишить его партийного билета. Что означало литературную и журналистскую смерть. После чего удовлетворённо впал в очередную кому.

И, как «апофегей» в коматозной хронике Генсека, как конвульсия в агониях кремлёвских старперов, вернувшись из комы во всё ещё Советское бытие и узнав фейк об исключении Ковригина из партии, донесённый до него услужливой челядью, Андропов опять впадает в ярость, но уже трусливо-противоположную, со знаком «+»:

«Вы, сукины сыны, спятили?! Хотите меня с русской интеллигенцией поссорить?»

Между молотом непредсказуемого Андроповского гнева и наковальней корпоративного почитания своего собрата по перу мечется на долгом романном пути Полуяков, будучи председателем комиссии «по исключению Ковригина». Перевешивает «наковальня» солидарности с литературным коллегой: с перевесом всего в один Полуяковский голос: Ковригин, после шутовски-издевательского покаяния на комиссии, остаётся в партии, хотя и с выговором. После чего впадает в великодержавное, гневное отторжение Полуякова: этот недоумок, взломал и нарушил Кремлёвскую многоходовку с Ковригиным, притормозив исключение — исключённому из партии классику, зуб на холодец: дали бы «Нобелевку». После чего вернуть лауреата в ряды КПСС было бы жирной Советской фигой империалистам.

Все терзания и страсти-мордасти Полуякова, впрессованные в роман и связанные с партийным карательным всевластием, могут показаться нынешнему читателю синтетически искусственными.

Как журналист с 40-летним стажем подтверждаю: малейший шаг влево или вправо от Генеральной линии КПСС или недозволенные зигзаги по этой линии, карались тогда немедленно и жестоко. Роман Полякова подробно описывает этот процесс.

Надзирающие за писателями (и прослушивающие их) чекисты Лялин, Бутов и Папикян, узнав о подпольном намерении и сердобольной корпоративности своих подопечных: спасти Ковригина от исключения из партии (после первого Андроповского разноса), берут председателя комиссии Полуякова за горло стальной рукой в бархатной перчатке. Берут в ВИП-зале ЦДЛ «Веранда», заботливо подкладывая ему в тарелку номенклатурную вкуснятину. И с той же заботливостью сжимают хват на горле.

«- Хочешь напечатать свой «Дембель»?

— Хочу.

— В Италию хочешь?

— Хочу.

— Квартиру без тёщи в Филёвской пойме хочешь?

— Хочу.

— Тогда делай что говорят.»

В смысле – исключай Ковригина. И все писательские соболезнующие сопли-вопли здесь не просто неуместны, но «антисоветски преступны». И сокрушительно караются.

«- Ты о себе подумай. С тобой-то, как с Ковригиным, никто нянькаться не станет – просто перекроют кислород. Везде!» — добивает Полуякова Папикян, заботливо подкладывая в тарелку подопечного севрюжину.

Перекрывали без всяких цирлих-манирлих. Технология «кнута и пряника» работала без сбоев. От Баку и Махачкалы — до Сахалина и Владивостока. Причём в подавляющем большинстве кнут держали в цепкой лапе адепты и полпреды мутации RIb, хамелеонно встроившиеся в ряды RIa. Одним из таких партийных «бугров» той поры был председатель Комитета партийного контроля в ЦК Пельше. Вызванного к нему на ковёр коммуниста, с любой, даже незначительной степенью прегрешения, всегда ждал железно-латышский, расплющивающий русских, приказ:

«Партийный билет на стол!»

С тем же кнуто-мутантным рефлексом работали главари НКВД и ГУЛАГа: Иегуда-Ягода, Фридберг, Троцкий, (родственник того самого), Фавилович, Зеликман, Финкельштейн, Эйхманс, Коган, Берман, Плинер, Фирин, Мезнер, Сабо, Абрампольский, Раппопорт и им подобные.

Я видел результаты их работы в Низовьях Колымы. Там, где она впадала в океан. В 1969 году мы, ответсек газеты «Колымская правда» и первый секретарь Нижнеколымского райкома партии Назаров плыли на рыбалку в океан – мимо жестокой разрухи — сгнившего древо-скелета Колым-лага, опутанного клочьями колючей, ржавой проволоки. Лагерь был ликвидирован лет десять назад. Назаров повел лодку с «Вихрем» вдоль берега океан. Сказал, указав на дно:

— Смотри.

Дно плеснуло в глаза режущей холодно-перламутровой белизной, что поразило.

— Что это?!

— Косточки людские, — сказал Назаров – дневная норма для начлага была – сорок жмуров в день. За меньшее количество карал Суходольский. Здесь вечная мерзлота, могила лопате не поддаётся, убитых и умерших от голода и комарья сбрасывали в океан.

Бело-перламутровая полоса тянулась вдоль лагеря с километр, вдаваясь в глубину на десятки метров.

Спустя месяц после рыбалки мне повезло больше, чем обитателям лагеря — после публикации статьи «Фараон и Нифертитя» в «Колымской Правде» — о тотальном воровстве и бедламе на райбазе Зелёного Мыса. Там стратегически планировала и осуществляла хищения жена секретаря парткома Эмиля Израйловича Брагинского, с кличкой «Фараон» за разнузданное хамство и партийную свирепость, родственную Пельше. В публикации проскользнула самоубийственная строка, о том, что с парткомов, покрывшихся столь хапковой, семейной плесенью, может начаться сепсис, гниение всей КПСС.

Стараниями корректорши газеты, брат которой был пилотом ТУ-154, , газета со статьёй услужливо нырнула в почтовый ящик на Старой площади, а потом улеглась на стол Суслову-Зюссу. Откуда выметнулся раскалённый приказ: очистить ряды партии от антисоветчиков! На статью бюро райкома налепило карательный лейбл:

«Злостная клевета на партком Зелёного Мыса и искажение генеральной линии партии»

В партийной иерархии Заполярья это был партком с подопечной базой номер один – они снабжали продовольствием, бензином, одеждой, запчастями, Морпорт, авиапорт, автобазу, Билибинскую АЭС и Северные полярные станции.

Партийное резюме, несмотря на неопровержимые, документальные факты, воткнулось в журналистский лоб приговором:

«Исключить из партии и передать дело автора в психиатрическую экспертизу»

На формулировке настояли с перевесом в один голос тот самый секретарь парткома, он же член бюро райкома Брагинский и начальник районного КГБ якут Слепцов.

От пожизненной психушки и сбрасывания в белую полосу вдоль океана спас второй секретарь Якутского обкома партии А.В. Власов (будущий первый секретарь ЧИ АССР. Ростовского обкома, министр МВД СССР, Премьер-министр России). К нему спецрейсом самолёта направил Назаров автора, сразу же после бюро, подавлено, виновато обнадёжив:

— Александр Владимирович – наш человек. Отменит. Я позвоню, всё объясню.

Власов не только заменил исключение на выговор, но на протяжении многих лет поддерживал автора своими могучими возможностями члена ЦК: запустил в недоступную простым смертным дачу зама Берии, бывшего главы ГРУ СССР Ивана Александровича Серова – для сбора материалов на вторую книгу дилогии, финансировал переиздания книг, посылал главою тур. групп и творческих делегаций в соц. страны.

Именно Власова планировала Русская партия на место Горбачёва. Но переиграла её, передавила подпольно-подлой стратегией та самая гаплогоруппа в ЦК — RIb. Их деяния мы расхлёбываем до сих пор, с ныне решающей стадией на Украине – уже на уровне планетарной метафизики.

Юрий Михайлович Поляков — один из редких, можно сказать – редчайших современных писателей, осмеливающийся вытаскивать за ухо на Божий свет разрушительную проблему этой гаплогруппы в человечестве. Нужно понимать и принимать в романе не лобовую, не сабельную, а оптимально допустимую атаку на эту глобально-мировую «пандемию», зависшую над континентами, о которой говорили и ужасались гении человечества.

Служители «Конторы» в романе Лялин, Бутов и Папикян не ныряли в глубины истории, они выложили перед несчастным Полуяковым свирепо-неотвратимую житейскую практику «Нерусской партии» в КПСС во главе с Андроповым:

«Просто перекроют кислород. Везде!»

Как перекрывали потом кислород, а затем и жизни Талькову, Задорнову, Шукшину, Василию Белову, Юрию Бондареву, Бодрову младшему. И т.п.

Автор этих строк, с безумием сабельного суицидника некогда взрезал порно- заразу и пошлятину, растлевающую нашу русскую культуру и театр.

В «Огоньке» появилась моя статья («Гинекологический ампир первого сорта», — о заползающей в театры сексо-мерзятине, раскручивали которую вначале Жуховицкий, Гельман, Арро, Петрушевская. В итоге, после резонансно-истерического воя в прессе с «солистом» Шатровым (Палаткин — в романе) из журнала вышвырнули Сафронова и заменили Коротичем, а мою пьесу о Ленине и Горьком «На изломе», уже включённую в репертуар Малого театра при Царёве, ставить запретили.

Вторая статья на эту тему появилась в «Дне литературы» («Открытый ответ любителю кавычек»), после которой ВСЕ спектакли драматурга Чебалина по 12 пьесам, шедшие в 64 театрах, в том числе в театрах Сатиры и им. Вахтангова, в течение полугода исчезли из репертуаров, навсегда

В дилогии «Безымянный Зверь» и «Статус-КВОта» была вскрыта генетическая составляющая гаплогруппы RIb со времён синайского исхода из Египта, ведомого Моисеем. На дилогию командорски рявкнул из Госдепа США тот самый Колин Пауэл с пробиркой, обвинив автора в антисемитизме. После чего исчезли из всех книжных сетей все романы автора. Их нет там до сих пор. Но они живут, благодаря Интернету и отваге Болгарского еженедельника «Литературен Свят», вот уже 20 лет собирающего на континентах диссертации по романам в университетах Европы, отклики и рецензии на романы в мировых и Российских СМИ, и публикуя их. Отрадно то, что русский смысл, языковая близость опубликованного, во многом понятны русскоязычным и без перевода.

«През шестдесетте години на XX век Русия откри действително народни корифеи на руската славистика: Распутин,Чебалин, Проскурин, Белов, Поляков, Бондарев, Шукшин, Проханов. Сред последните преди всичко трябва да бъдат посочени Александър Проханов и Евгений Чебалин, релефно извисяващи се над съвременната литература. Всеки от тях има остър, неповторимо свой стил. На тяхната проза и публицистика е присъщ стратегически боен натиск и дарбата на дълбок анализ на социалните процеси.

Литературната и обществената значимост последните от началото на XXI век го сближава с “Майстора и Маргарита” на Булгаков и «Тихий Дон» на Шолохов от началото на XX век.

А. Д. Шутов, професор, доктор на историческите науки, директор на центъра за СНГ при Дипломатическата академия на науки за МИД

«Международнoто списание «Север» с «Безименният звяр» Чебалина развълнува (волнуют — Е.Ч. ) славянските факултети на Оксфорд, Харвард и Кембридж: оказва се, че пришълци от Космоса са създали по генетичен път определена прослойка от съвременното човечество. Тази акция, майсторски, художествено достоверно, обрисувана от руския романист Чебалин, е много по-убедителна от гигантските научни биоконструкции на Дарвин и Малтус.

Джонатан Тауберг, професор (САЩ-США) “Cosmopoliten” № 3, 2005 г.

И так далее, около ста отзывов. Весь кислород перекрыть не получилось.

Любопытная вещь: украинская мова, в сравнении с Болгарским языком, вызывает буквально наслаждение, замешанное на здоровой ржачке. Посмакуйте перевод арии Ленского из «Евгения Онегина: «Паду ли я стрелой пронзённый? Иль мимо пролетит она?»

«Чы гыпнусь я, дрючком пропэртый? Чы мымо прошпэндюрить вiн?».

На этом суржике, более далёком от нас, чем болгарский, разрывающем в клочья Пушкина, Лермонтова, Толстого, Достоевского, восемь лет остервенело принуждали говорить русских в Луганске и Донецке, по всей Украине Ющенко, Порошенко, Зеленский. Они же выдирали с кровью из школьных программ поэзию и прозу своих единокровников Маршака, Блантера, Исаковского, Бродского, Шолом Алейхома, Паустовского, без которых немыслима русская культура.

Юрий Михайлович Поляков мудрейшим образом сумел пройти между националистической Сциллой и великоросской Харибдой, воспалёнными точечными мазками обозначая в романе кровоточащую Русь, изрытую «кротами» гаплогруппы RIb: Ротшильдом, Бжезинским, Даллесом, Гусинским, Березовским, Ходорковским, Чубайсом, … несть им числа.

«- Заели, сволочи! Нерусь проклятая! Я уеду.

— Кто тебя выпустит? Ты же не еврей… Лёша не чеши … о колючую проволоку! Доиграешься… кислород перекроют» — этот диалог Шуваева и Ковригина раскалён безысходным пониманием ползучего нашествия на русскую ментальность, культуру, русский Дух.

«Ненавижу в поэзии картавость!» — задавленно, всеми ливерными органами изливает в оккупированное литературное пространство Золотуев.

В массивном диалоге Полуякова с безымянным стариком, ветераном-литератором, тот припечатывает редактора обжигающим, испытанным на своей задубелой шкуре вопросом:

— Ты думаешь, Ленин со Сталиным случайно сначала евреев над всеми поставили? Нет, специально. Лучшие надсмотрщики. Им чужих не жалко. Потому они всеми лагерями и стройками командовали.

Полуяков, вздумавший изучить Библию: для расширения конфессионального кругозора, увязает в самом её начале:

«Мафусаил родил Лемеха, тот взял себе двух жён: Аду и Циллу, первая родила Иавала, отца живущих в шатрах со стадами, и Иуала… а вторая произвела Тувалкаина..»

Повинуясь какому-то древнейшему инстинкту в своём сознании, любознатец отстраняется от дальнейшего чтения:

«Слишком много евреев на квадратный сантиметр текста».

Наверное, когда статья увидит свет, найдётся немало либер-трубадуров и критических скунсов, прыскающих из-под критических хвостов обвинениями в антисемитизме. Будет так или иначе, но в любом случае необходимо знать врезанные в века, в папирусы и бумагу, окутанные метафизикой ненависти аксиомы из Талмуда, породившие в веках и народах, так называемый антисемитизм.

Когда геноцидную русофобию в факельных шествиях в Киеве стали массово изрыгать из себя последыши Гиммлера, Бандеры, Шухевича, когда восьмилетний, кровавый геноцид в Луганске и Донецке достиг своего предела – наше терпение лопнуло.

Ударом по Украинскому нацизму славянский и мусульманский этнос России начал и ведёт процесс очищения от фашистской заразы не только себя, своих этнических соседей, но и всего мира – время пришло. И лучше не становиться на пути этого очищения. Сметёт без жалости и остатка.

Евгений Чебалин

На фото к статье: Юрий Михайлович Поляков

Фото: © Sputnik / Сергей Пятаков / Перейти в фотобанк