Рассказ «Во сне ты горько плакал» под авторством Юрия Казакова стал последним для писателя опубликованным произведением. Можно предположить, что такая излишняя рефлексия по поводу рождения и смерти в тексте является автобиографичной и именно в своем последнем рассказе Юрий Казаков решил через художественную призму решить для себя важнейшие вопросы, касаемо горести смерти и ее свойством связывать поколения единым началом и финалом.

Отметим, что в названии рассказа сразу же задается мотив того, что повествования будет построено на воспоминаниях, а значит с максимально разомкнутым временным пространством. Теперь ненадолго обратимся к лексическому уровню произведения. Подавляющее большинство глаголов в рассказе стоят в прошедшем времени и только наращивают свое количество с каждым новым абзацем: «прохаживался», «обнимал», «испытывал». Глаголы прошедшего времени становятся только яснее, только разрастаются в своем эмоциональном окрасе и своим смысловым действием все больше отдаляются от счастливых мгновений прогулки с сыном и приносят рассказчику боль.

В истоках рассказа нет предельной ясности зачем писатель предлагает читателю рассмотреть разрозненные образы смерти друга и образ малыша с собакой Чифом на прогулке. Но рассказчик зашифровал послание собственному сыну, которое позже раскроется в размышлениях в этом эссе, через одну фразу в первых абзацах произведения:

«А ты, конечно же, не вспомнишь его, как не вспомнишь и многого другого…»

Далее рассказчик делает временное пространство разомкнутым и заполненным косвенной речью самоубиенного:

«Ведь говорил же он мне не раз, какие приступы тоски испытывает он ранней весной или поздней осенью, когда живет на даче один, и как ему тогда хочется разом все кончить, застрелиться».

Для дальнейшего повествования это станет отправной словесной точкой, обладающей к тому же границей времен года:

«Он застрелился поздней осенью, когда выпал первый снег».

Эта временная граница представляет собой образ перехода мертвого в другой мир, где его ожидает что — то долгожданное и новое, словно первый снег после поздней осени.

Потом автор рассказа выстраивает контраст между реальностью с ее меланхолией от потери друга с помощью постоянного повтора троеточия: «Ведь первый снег так умиротворяющ, так меланхоличен, так повергает нас в тягучие мирные думы…» и теми яркими воспоминаниями о жизни ныне мертвого друга в прошлом, где радость передается через повторы восклицательных знаков: «Я сейчас!», «Да что ты распускаешься»! Подобная оригинальная связь временных промежутков в существовании рассказчика стала возможной только при помощи пунктуационных знаков с противоположными значениями эмоциональной окраски. Именно они определяют переменчивый «внутренний мир» содержания рассказа.

Становится заметно, что рефлексия главного героя заходит все дальше и напряжение повествования становится только сильнее, когда в воспоминаниях выражений мертвого друга географическое пространство сужается до одного населенного пункта — Абрамцево, где и сам проживает рассказчик. Его охватывает страх от того, что единое пространство проживания, которое не меняется на протяжении всей жизни человека, может довести человека до самоубийства.  Однако следующим cюжетным ходом в рассказе стало введение параллельного географического пространства — Гагры, где рассказчик по телефону услышал о смерти друга. Таким образом, писатель как бы оберегает главного героя от пагубного влияния его друга и отводит рассказчика в сторону, чтобы он попробовал воспринять неизбежность смерти по — другому. И теперь писатель наполняет содержание страхом перед одной географической точкой, в котором рассказчику теперь нужно уберечь сына: «Знаешь, я боюсь Абрамцева! Боюсь, боюсь…».

Затем автор рассказа применяет метод слияния пространства и времени в одном здании — дача мертвого друга, которая переносит мысли рассказчика из воспоминаний прогулки в то самое «мертвое» прошлое: «Вот я подхожу к его дому, отворяю калитку, поднимаюсь по ступеням веранды и вижу… «Слушай, – спросил он как-то меня, – а дробовой заряд – это сильный заряд?» Стоит также отметить, что в рассказе проявляется важное предназначение и вопросительных знаков, роль которых в том, чтобы относить мысли рассказчика в визуальные представления о последних минутах жизни друга и увеличивать чувство собственной вины: «И когда, в какую минуту вошла в него эта страшная, как жало, неотступная мысль? А давно, наверное…»

В определенный момент протекания действия фокус внимания рассказчика был переключен на природные красоты и собственного сына. Природа в этой ситуации играет сразу несколько ролей: с одной стороны она заполняет пространство действия рассказа множеством фауны, во взаимодействии с которыми в полной мере и раскрывается чистота сына в воспоминаниях рассказчика, с другой стороны показывается крепкая связь малыша с природой, так как он еще не вошел в социальный мир и пока очень близок с природой. Писатель также отделил с помощью гиперболизации времен года детство от взрослого возраста: смерть друга — зима, прогулка с сыном — цветущее лето.

Далее сын рассказчика становится тем объектом слияния времени и пространства. В нем рассказчик видит отражение своего детства и мест его проведения. Подобное единство отца и сына показывают схожие ласковые детские напевы:

– Але-ши-ны но-жки…– нараспев, машинально сказал я.

– Бегут по до-ожке…– тотчас послушно откликнулся ты.

Также рассказчик делает упоминание военного времени своих младенческих лет: «Я увидел большое поле где-то под Москвой…А перед шеренгой расхаживали люди в гимнастерках». В условной второй части текста отношение к воспоминаниям полностью переворачиваются и теперь уже далекие картины собственного детства он воспринимает как горесть по утрате отца на войне: «И вдруг увидел, что лицо его стало несчастным, и чем ближе я к нему подбегал, тем беспокойней становилось в шеренге, где стоял отец…». Троеточие теперь выступает в роли несчастного далекого прошлого. Событие же детства уже своего сына автор выделяет восклицанием: «Наш Чиф что-то нашел и зовет нас!»

Автор выстроил одну сюжетную линию, где на одном пространственном и временном полотне воспоминаний находиться контрастный оттенок в словах рассказчика. Например, село Абрамцево в первой части выступало как мрачное место его лучшего друга, а во второй — счастливым местом рождения его сына. Теми же полярными воспоминаниями навеяно место прогулки отца и сына по лесу, где природа трепетала, но после этого писатель делает вставку, говорящую о будущем этих земель, и наполняет одно пространство различными событиями:

«Не рвались бомбы, не горели города и деревни, трупные мухи не вились над валяющимися на дорогах детьми…».

Это явное указание на историческое время еще раз подтверждает автобиографичность текста, потому что Юрий Казаков провел свое раннее детство в Смоленской губернии в полыхающее время Великой Отечественной войны.{2} В завершающей части рассказа выражена вся боль рассказчика отца о будущем взрослении своего сына. Делает он это в эпистолярной форме и таким образом одновременно повышает откровенность повествования и размыкает время действия текста, заглядывая в возможное будущее.

Главный герой уже отказывается описывать личные душевные терзания, ища повод обсудить их то в контексте смерти друга, то в осколках своих воспоминаний. Теперь он остался наедине с собой, понимающий, что младенчество уже его собственного сына закончилось и теперь он локомотивом движется к неизбежной смерти, как и любой человек. Еще больший страх рассказчику придает загадочное поведение сына, который, казалось, во сне уже наперед видит смерть, которая рано или поздно придет за ним: «Или у нас уже в младенчестве скорбит душа, страшась предстоящих страданий?». В этот же момент идет заполнение пространство комнаты чистотой младенца, которые сопротивляется мрачным видениям смерти: «Комната озарилась светом».

Как отмечают обозреватели портала «Arzamas»: «Рассказчик чувствует необъяснимый трагизм существования»{3}. Герой кажется окончательно утопает в самокопании и размыкает время размышлений о смертности бытия. Несмотря на это ему хочется, чтобы эта жизненная горестная череда временных потерь (смерть друга, взросление сына) когда-нибудь смогла разомкнуться в виде собственной смерти и тогда уже он снова сможет всегда видеться с самыми близкими людьми. Эту гипотезу подтверждает мнение Л.П. Кременцовой: «Тем не менее автор, превозмогая эту трагическую замкнутость в пространстве собственной жизни и своего времени, всё-таки заканчивает рассказ «Во сне ты горько плакал» на утверждающей ноте: «…звучала во мне и надежда, что души наши когда-нибудь опять сольются, чтобы уже никогда не разлучаться»{4}.

Заметим, что четко — очерченное хронологическое время в рассказе проявляется в последнем предложении, где рассказчик говорит, что его сыну в ту летнюю прогулку было полтора года, хотя в начале было сказано, что сыну на прогулке с его тогда еще живым другом Митей было пять лет. Значит, чем больше времени проходит от начала рождения, тем больше страха у рассказчика вызывало будущее взросление ребенка, которое в его пятилетнем возрасте уже было подкреплено смертью друга.

Таким образом Юрий Казаков построил весь сюжет своего рассказа как сумбурный временной цикл, будто бы сон, в котором все началось со смерти, продолжилось счастливым и беззаботным рождением, а закончилось — выходом из младенчества и дебютным осознанием сначала скорого взросления, затем — неизбежной смерти. Писатель филигранно выстроил на одной текстовой линии множество типов восприятия различных этапов человеческой жизни, в первую очередь раннего детства.

Похожее видение предлагает издание «Полка»: «Трагический текст о расставании с тайной детства»{5}. В конце концов воспоминания о лесе, по которому рассказчик бродил вместе со своим сыном, стали метафорой всего людского существования, которое наслаждается нахождением в природе, иногда заходит в дом как метафора социальных отношений), но в итоге остается во временных рамках (годы жизни) и пространственных (мир как вся планета). Единственным спасением в такой ситуации станет следование постоянной и самой простой цикличности людских событий: от начала к жизни бесстрашно двигаться к смерти.

 Даниил Даниленко

На фото к статье: Юрий Павлович Казаков — прозаик, русский писатель, драматург, сценарист. Является представителем советской малой повествовательной прозы.

Фото с сайта Biographe.ru