Хлебников прорывал словесные ходы будущего – в метафизической почве языка: пока Есенин возносился в такие же метафизические небеса, создавая ранние свои мелодии, будто сил занимал у берёз, месяца, библейских сводов, русской гармонии: всегда тяжёлой, впрочем…

Нечто от дервиша – в словесной поступи Хлебникова:

Мне мало надо!
Краюшку хлеба
И капля молока.
Да это небо,
Да эти облака!

И – отдающее той же мудростью есенинское: Мне ничего не надо, и ничего не жаль…

Ранние поэмы Есенина высятся колоссами специфической русской метафизики, плотно замешанной на философии космизма, горящими неистовостью самовитых речений:

Не устрашуся гибели,   

Ни копий, не стрел дождей, —           

Так говорит по Библии           

Пророк Есенин Сергей.                       

Время мое приспело,           

Не страшен мне лязг кнута.          

  Тело, Христово тело,          

  Выплевываю изо рта.  

Избыточная яркость, и древесная, деревенская плоть стиха, брызжущего соком.Но… таких деревьев не росло в русской традиционности, нарушаемой и Хлебниковым – щедро, без меры.

«Мы боги», — мрачно жрец сказал
И на далекие чертоги
Рукою сонно указал.
«Холодным скрежетом пилы
Распались трупы на суставы,
И мною взнузданы орлы
Взять в клювы звездные уставы.
Давно зверь, сильный над косулей,
Стал без власти божеством.

«Гибель Атлантиды» проведётся им дорогами шатающейся ритмики-метафизики: негоже, когда у всех открыт третий глаз, и недостаточное нравственное развития…

Но – таковую причину гибели знаменитой цивилизации Хлебников вовсе не педалирует, сосредотачиваясь на образной системе специфического, хлебниковского свойства.

Ведь надо прорывать ходы: язык не ждёт.

А Есенин будет возноситься к народным песенным высям: Ты жива ещё, моя старушка…

Народ запомнит.

Будет петь.

Невозможно представить народную славу дервиша-поэта-математика Хлебникова: да он и не нуждался в такой, кропотливо составляя свои рифмованные трактаты.

Между прочим, у них – двух поэтов: схожая цветовая гамма: ярко-красно-зелёная, с добавлениями золотистой белизны.

Ведь от неба – оба.

От высот, не представимых влачащимся в земных потёмках, даже поющим Есенина, и никогда не слыхавшим о Хлебникове.

 Они противоположны.

Они – близки.

У каждого – своя природа, свой сказ:

Когда лесной стремится уж
Вдоль зарослей реки,
По лесу виден смутный муж
С лицом печали и тоски.
Брови приподнятый печальный угол…
И он изгибом тонких рук
Берет свирели ствол (широк и кругол)
И издает тоскливый звук.

Есенинская, разумеется, более известна: Месяц – рыжий гусь…

Каление служения истово – в обоих случаях; и ноты общности, связанные и с глубиной русских корней, и со всеобщностью глобальной метафизики, слишком явно прочерчивают зигзагами воздух истории.

   Александр Балтин

фото взято из открытых источников