Ему принадлежит одно из самых мощных речений о войне: связанное с эхом её, с громовыми, хоть и тихими внешне раскатами, доносящимися с тех полей:

Видно, я умру в своей постели,

сердце остановится во сне,

потому что мимо пролетели

пули, предназначенные мне.

Стоицизм мудрых строк опалит чуткое сознание: трагедия, будто свёрнутая в бутон катрена, раскрывается цветком бездны: гипнотизируя каждым лепестком былого.

Александр Ревич поздно дебютировал, как оригинальный поэт: ко времени этого дебюта он был уже достаточно весом, как переводчик…

…никто не решался покуситься на свод Трагических поэм Д Обинье: слишком монументален труд, слишком сгущены события, а Ревич совершил этот подвиг, введя в русский оборот колоссальный космос легендарного француза: Беарнского медведя, даже фехтовальный бой знавшего не хуже стихосложения.

Верлен в исполнение Ревича становится близким русскому сердцу: грустным, элегичным, напевным, лёгким, и вдруг, в недрах стиха – излом трагедии мелькнёт молнией, поражая.

Поляки раскрывались волшебным плетением словес, и мудрая основательность Тувима уравновешивалась прекрасными огнями фантазий Галчинского.

Казалось, Ревичу доступны поэтические поля всех культур: и – в равной мере древнекорейская поэзия и поэзия болгарская превращались им в сверкающую череду русских перлов.

Он дебютировал поздно, как поэт, за сорок: накопив такой заряд мастерства и эмоций, что не могла эта сумма не взорваться пороховым светом слов.

Все мне чудится призрак дуэли…

Пуля в грудь. Под ребро. Наповал.

Я такое уже испытал,

две отметки остались на теле.

Невзначай ударяет металл:

словно палкою промеж лопаток,

а потом — то ли жив, то ли нет,

то есть полный расчет иль задаток

на всю жизнь до скончания лет.

Разумеется, это о пушкинской дуэли: и современный словарь, более того – словарь именно Ревича, словно восстанавливая то время, проводит трагедию в вечность так, будто и трагедия эта для вечности – не очень серьёзна: ведь цветут стихи, и время жизни поэта не измеряется роковыми годами.

Для Ревича характерно – длинное дыхание и вмещение в строки наибольшее количество деталей мира, из возможных: так, через всякую упомянутую, он будто просвечивает космос человеческой души: бесконечный космос, ведь каждый – со своей вселенной.

Особняком стоят итальянские стихи Ревича: поэт много путешествовал по этому раю мира, и, запечатлённое в слове, отличается особой живописностью, яркостью красок.

Живо расцветает италийское небо: выкипающая в золоте синь, и древние Ассизи открывают тайны своих соборов.

Но не только они: Ревич создал великолепный итальянский калейдоскоп, где каждая картина запоминалась.

Ревич чередовал: переводы, собственную поэзию, преподавание – и казалось, нет конца и края энергии, переполнявшей человека-творца.

Как нежно строится пейзаж:

Белый туман, белый город в тумане,

над полушарием северным мгла,

снег ретуширует контуры зданий,

и колоннада у входа бела.

Нежно загорались многие огни: в грандиозном своде, оставленном Александром Ревичем.

            Александр Балтин

фото взято из открытых источников