К 90-летию со дня рождения Сергея Васильевича Викулова

Сразу оговорюсь, что в предлагаемых заметках – сугубо личные впечатления и воспоминания о человеке, который много сделал для русской литературы, сделал, «наступая на горло собственной песне», потому что мечтал стать (и стал!) поэтом, но жертвовал своим личным творчеством ради нашего общего дела. Человеке, оказавшем огромное влияние и на моё личное становление критика художественной документалистики, на скромный мой вклад в публицистику. Именно е г о «Наш современник» вошёл в мою жизнь образцом пристального вглядывания в жизнь народа, страстной борьбы за реализацию духовных её идеалов, вековых её традиций.

В 1989 году мы, редакция журнала «Наш современник», провожали на пенсию своего главного редактора Сергея Васильевича Викулова. Провожали красиво: устным выпуском журнала в Колонном зале Дома союзов в Москве. Автор этих строк был тогда первым заместителем главного редактора. И позади уже были десятки встреч с читателями журнала, проведённых чуть ли не по всей стране. На них выступали писатели, которых в стране знали – и успели полюбить – за их романы, повести, стихи и статьи о жизни России в настоящем и прошлом, мечты о будущем, горькие размышления о надвигавшихся неумолимо тяжёлых временах.

Далеко не везде с нами бывал Сергей Васильевич, – его в Москве держали вечные заботы и сражения с цензорами. Проводить такие встречи приходилось мне иногда и «малыми силами», как в Доме учёных Академгородка в Новосибирске или в Академии наук Белоруссии. Да и первую встречу в известном ленинградском Доме графини Паниной проводили мы без Викулова, он приезжал на другой день с большой группой авторов журнала. И с вечером этим истории были – дух захватывало. Время нам выделили до 18.00, а после нас должны были выступать представители… московского театра «Шолом». С чего бы это совпадение? С трудом удалось уговорить болельщиков «Нашего Современника» покинуть зал вовремя, чтобы «гусей не дразнить».

Выручило то, что я уже знал, где и в каком составе будут выступать наши основные силы на другой день. А вечером второго дня в том же Доме Паниной отбивался я от Василия Ивановича Белова:

«Ну, сколько ждать? И зал полупустой, почему не начинаем, что происходит?».

Не мог же я ему сказать о том, что все билеты скуплены, а у входа – толпа жаждущих попасть в зал. Но если впустить их, а хозяева билетов тут же появятся и потребуют своих мест – скандал!.. Телепрограмма небезызвестной Беллы Курковой уже готова к съёмкам. Тем более, что она сообщила накануне о якобы случившихся столкновениях либералов-петербуржцев с поклонниками «русопятов». Через полчаса я объявил, чтобы опоздавшие владельцы билетов не беспокоились, – их ждали достаточно, а теперь… Вход открыли для жаждущих встречи с Викуловым, Беловым, Распутиным, Солоухиным – и зал был полон, люди стояли в проходах. Очередного скандала противники журнала не дождались.

Сергея Васильевича мы от подобных «неожиданностей» оберегали. На первом же таком вечере в московском ДК строителей два первых ряда пустовали специально. И не зря: в третьем или четвёртом ряду бросался в глаза человек в свитере с яркой надписью: «Десионизация». Сторонник?.. Провокатор?.. Но вечер удался, как и следующий – в Москве, в ЦДЛ (Центральный дом литераторов).

А когда мы откликнулись на приглашение русских кинодокументалистов в Доме кино, провокация готовилась нешуточная: по сигналу, при включении песни известной «оппозиционной» рок-группы, над головами нашего президиума хотели запустить фильм Ромма «Обыкновенный фашизм». Присутствовали тогда сразу три (!) съёмочных группы телеканалов, в том числе, и питерской Беллы Курковой. Каково?!

Но «разведка доложила точно», меня разрывали противоречивые чувства: сказать ли об этом Сергею Васильевичу или промолчать?.. Вдруг отменит, неприятностей с руководством Союзов Писателей, да и с отделами ЦК партии у него и без того было предостаточно. Но… ведь всё равно раззвонят – струсил, де, «Наш современник». Решили так: незадолго перед началом предъявить ультиматум директору Дома кино: или немедленно, в присутствии пригласивших нас, русских киношников, разряжают приготовленные записи рок-группы и киноаппаратуру, или мы открываем вечер, заявляем протест и уходим. А вы потом разбирайтесь со своим начальством или и в ЦК, – время-то было ещё советское. Убедили! А дальше…

Вечер идёт. Огромный зал Дома кино переполнен. Как и обещали пригласившие нас кинодокументалисты, собрались чуть ли не все русские киношники, известные актёры, режиссёры – и наши «оппоненты» из мира кино. Поскольку сигнала нет, зал постепенно пустеет (многотиражка Дома кино потом опубликовала заметку под названием «Как мы эмигрировали в буфет»). В перерыве телевизионщики начинают брать интервью… у наших – Станислава Куняева, Володи Бондаренко. Надо же отрабатывать затраты… Досталось на другой день и мне от своих: как мог я так «подставлять» журнал!? Не объяснять же всем тонкости нашей «позиционной войны» с будущими губителями Советского Союза…

Был ещё потом в Москве знаменитый вечер во Дворце спорта в Кунцеве, на шесть тысяч человек. Тогда я впервые увидел вживе конную милицию на подступах ко Дворцу.

С трудом удалось мне провести сквозь толпу Валентина Распутина, которого просили, умоляли:

«Валентин Григорьевич, хоть один билетик!»

Он лишь разводил руками и грустно улыбался. Очень долгую ту встречу вёл Сергей Васильевич. А я внизу у трибуны президиума отбивался от ребят из «Памяти», требовавших, чтобы им дали слово.

Уговаривал: вы что, больше патриоты, чем Распутин, Белов, Солоухин и другие наши авторы?.. Проводите свои вечера, приглашайте, а сейчас не мешайте. И переживал: вечер затягивается. А у нас ещё и культурная программа с «золотым голосом России» – Таней Петровой, с гусляром Жостовым…

Кстати, тогда в просторных фойе Дворца организовали мы выставки народных промыслов, вплоть до камнерезов Урала, портретов наших авторов, известных писателей, кисти ленинградских художников; скульптурных работ Вячеслава Клыкова (в подвальном помещении). А больше всего зрителей до начала вечера толпились у необычной, в несколько метров длиной экспозиции, – вычерченном от руки генеалогическом древе Александра Пушкина, пояснение к которой давал её автор полковник в отставке, ветеран Великой Отечественной войны Андрей Андреевич Черкашин.

После такого шумного успеха уже с лёгкой душой выезжали мы в регионы, и Сергей Васильевич был с нами или спокойно провожал. Пробились мы и на ЦТ, куда «Наш современник» практически не пускали. Валентин Новиков, работавший тогда на телевидении, договорился снять выступление Валентина Распутина в родном ему иркутском университете. И с той же бригадой умудрился записать наш устный выпуск в Иркутске. Валентин Распутин рассказывал, как позвонил ему член Политбюро Егор Кузьмич Лигачёв:

«Какие вы молодцы! Собрались русские писатели и рассказали народу, чем живёте, о чём думаете…».

Валентин тогда осторожно намекнул:

«Говорили-то мы часа четыре, а передача – один час пятнадцать минут».

Резали по живому.

Может, слишком много внимания уделил я этим «устным выпускам», которые и подписку подняли на добрую сотню экземпляров. Помогли также созданные потом клубы друзей «Нашего современника», которые позволяли как-то поддерживать тираж в трудные времена, когда Сорос помогал лишь журналам «Новый мир», «Октябрь», «Знамя», но ни «Молодой гвардии», ни «Москве», ни нашему журналу – ни копейки.

Думаю, что и эту живую работу с читателями, проводимую журналом с моим приходом в 1986 году, имел в виду Сергей Васильевич, когда 28 ноября 2002 года написал мне на своей книге «На русском направлении»:

«… моей правой руке в славные годы и с памятью о тех временах и благодарностью».

Поработал-то я «першим заступником» с ним очень мало – с 9 июня 1986 года до ухода Викулова на пенсию. Но печатался в журнале чуть ли не с первых «викуловских» номеров, и вообще рос как критик и публицист под мощным влиянием и самого Сергея Васильевича, и его друзей-фронтовиков по ВЛК (Высшие литературные курсы), особенно Евгения Ивановича Носова. Именно к нему в Курск ехали мы с Анатолием Заболоцким и Виктором Астафьевым в 1989 году, когда Виктору Петровичу накануне вручили Золотую Звезду Героя Социалистического Труда. Ехали, чтобы побывать и на родине другого любимого автора «Нашего современника» Константина Воробьева. Не боялся Сергей Васильевич публиковать ни побывавшего в плену кремлёвского курсанта Воробьева (удачным был только третий его побег), ни повесть Астафьева «Пастух и пастушка», которую до того отвергли четыре журнала. По иронии судьбы больше всего хлопот Викулову доставлял как член редколлегии именно Астафьев, демонстративно выходя из неё, возвращаясь и снова уходя. Однажды я и сам встречался с ним в его Овсянке, убеждая, что негоже ему подводить журнал в трудные времена. Но был это уже другой Астафьев, не простивший советской власти ссылку родителей из родной Овсянки близ Красноярска на север по Енисею, обласканный либералами, обещаниями получить Нобелевскую премию.

Для меня писатели-фронтовики были символами чести и доблести. Я считал, что на войне и песни написаны самые пронзительные и честные, и книги, в которых – правда и ничего кроме правды. Войну Викулов встретил 19-летним выпускником Севастопольского зенитного училища. И сразу – оборона Москвы в 1941-м, оборона Сталинграда в 1942-м. С боями прошёл он и всю Украину, и Болгарию, Югославию, завершив боевой путь в Австрии. Из фронтовых его стихов врезалась в память «Баллада о хлебе». Только крестьянин мог с такой болью написать:

«Я помню, мы вышли из боя

в разгар невесёлой поры,

когда переспевшие, стоя,

ломались хлеба от жары.

Ни облачка в небе, ни тучки.

Не чая попасть на гумно,

слезой из-под брови колючей

стекало на землю зерно».

И какая жажда мирного, именно крестьянского труда:

«Мы пели б, наверное, пели б,

работу беря на «ура»,

когда бы ребят не жалели,

схороненных нами вчера»…

Запомнилась и другая его строка:

«Россия, ты вся началась с деревень!»

Потом думал не раз об этом страстном утверждении, изучая историю России не по учебникам, а по капитальным трудам, по романам и повестям классиков.

Ну, кто ещё мог с такой силой продвигать так называемую «деревенскую прозу», в которой ярко проявилась самая суть цивилизации созидателей, а не разрушителей, как не Сергей Викулов?! Хотя отдадим должное и Александру Твардовскому, который первым начал публиковать в «Новом мире» Фёдора Абрамова, Гавриила Троепольского, Василия Шукшина. Но с уходом Твардовского они именно в «Нашем современнике» Викулова нашли надёжную гавань.

И поэтом Сергей Васильевич, увлекавшийся стихами с детства, родился в горниле священной народной войны. Через стихи Викулова постигал я и суть крестьянской философии, любви к природе и понимании вселенских её законов:

В чём суть зерна? Ужели в том, что стать

В конце концов мукою, пылью, прахом?..

Нет, суть его в другом –

п р о и з р а с т а т ь!

И лучше всех об этом знает пахарь.

Убеждённо утверждал он: «Всему начало – плуг и борозда, / поскольку борозда под вешним небом / имеет свойство обернуться хлебом! / Не забывай об этом никогда!»

В этом глубинная суть его книги «Плуг и борозда», удостоенной Государственной премии РСФСР. Господи, сколько в стихах поэтов и прозе писателей, прошедших войну, психологических тонкостей! Не придуманных, а пережитых, прочувствованных. В поэме «Одна на век» с подзаголовком «Лирическая поэма с публицистическим отступлением и эпилогом» Сергей Викулов передаёт состояние юного землепашца, ставшего солдатом в самые страшные дни: «ему теперь землицу / пахать, а он её к о п а л. / Оставя в памяти границу, / полк третий месяц отступал». Поэт признаёт:

Да, отступали мы, но каждый

Сто раз тот горький проклял путь.

Да, шли назад, но пули вражьи

Нас убивали только в грудь!

Сколько горечи – и гордости в эпизоде с последним письмом солдата домой… Эти весточки с фронта ждали в деревнях с надеждою и тревогой. Свернёт ли к их дому старик-почтальон?.. Свернул! А что он несёт – радость или горе? Письмо – е г о рукой! И целуют почтальона, торопясь развернуть заветный треугольник. Читает, перечитывает – и свет меркнет в глазах. Солдат первым шагнул на призыв командира, отбирающего добровольцев прикрывать отход. «И он, суров и прям, / сказал: «На смерть вас посылаю. / Пишите письма матерям!» / Потом добавил: – И невестам. В распоряженье вашем час…» И вот, посуше выбрав место, / я и пишу. Последний раз / пишу тебе»…

Пишет любимой, что мечтал о своём сыне: «Хочу я, чтоб мальчонка / был у тебя на всё горазд. / И чтоб соломенная чёлка / на лбу, и крапинки у глаз». Ну, как можно равнодушно читать такие строки поэта, который и сам, наверное, не раз бывая на краю гибели, сочинял в душе подобные письма?! И вспыхивают в памяти слова другой русской народной песни – о ямщике, умиравшем в степи и отдававшем товарищу последний наказ.

О последнем поклоне родной матушке, о завете любимой жене: «Да скажи ты ей, пусть не печалится: / будет мил другой – пусть обвенчается».

Жизнь должна продолжаться, зерно должно п р о и з р а с т а т ь. Перечитываю строки той поэмы Викулова:

Достойна славы и печали

судьба ровесников моих,

ребят, родившихся в начале

двадцатых. Я сейчас о них.

И ты казни, мой стих, презреньем

тех, кто болтает про войну

сегодня,

ваше отступленье,

ребята, ставит вам в вину.

Знал ли Илья Глазунов эту поэму Викулова, создавая своё дипломное полотно «Дороги войны» в институте имени И.Е. Репина? Думаю, в любом случае знал хотя бы обращённые к другу Алексею Суркову стихи Константина Симонова «Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины…».

Симонова, который завещал похоронить себя на том боевом поле у деревни Буйничи близ Могилёва, где 12 июля 1941 года своими глазами видел и описал подвиг русских солдат, уничтоживших 39 вражеских танков, чаще всего ценю своей жизни. Картину Глазунова, с её горечью и надеждами, не приняла идеологически бдительная экзаменационная комиссия, и ему пришлось срочно создавать другую картину – «Рождение телёнка», благо были под рукой эскизы. Тоже о торжестве жизни в трудных условиях, но всё же… Теперь его «Дороги войны» хранятся в картинной галерее Казахстана. Правда о войне, какою бы горькой она ни была, – она и о славе народа-воина, народа-хлебопашца.

Глазунова вспомнил я не случайно: именно он в Париже встречал Викулова как родного, открывал ему свои книжные редкости из запретных на родине. После той поездки понял Викулов и то, что такое распотрошённый на таможне его чемодан, вспоротая подкладка пиджака… Бывал Сергей Васильевич позже и в мастерской Глазунова, где перебывал, наверное, весь цвет современной русской классики…

Ловлю себя на чувстве и своей вины: о других я, критик, писал, а Викулову-поэту, дорогому для меня человеку, не нашёл вовремя слов признательности. Писать о своём начальстве – не подхалимаж ли? Какая глупость, понимаю «задним умом». И с каким наслаждением мог я, наконец, сопровождая своего уже не главного редактора в поездке по Вологодчине и на его малую родину в Белозерск, без оглядки на предрассудки сказать о громадной его роли в создании лучшего в стране журнала русских писателей.

Остро понимаю теперь, как жертвовал своим творчеством Сергей Васильевич, отдавая все силы журнальной каторге. Радостной, когда видишь результаты созидательной её работы в сознании читателей, и всё же каторги – каждый день груды рукописей, работа над которыми продолжалась и дома до глубокой ночи. И сражения, бесконечные сражения, реже открытые, чаще подспудные, «невидимые миру слёзы», когда приходилось по требованию цензуры резать по живому или «ретушировать» самые острые, самые правдивые и честные произведения талантливых авторов. Об этом очень подробно рассказал он в своей исповедальной книге «На русском направлении». Эх, издать бы её как в советские времена, многотысячным тиражом, чтобы послужила она не только журналистам, историкам, литературоведам, но читателю массовому, родному, вдумчивому!

…С фронта возвращался он с мечтами писать стихи и учиться, учиться!

Чувствовал, что его знаний, почерпнутые в сельской школе, а потом и в педучилище Белозерска, недостаточно, чтобы выразить впечатления и раздумья о судьбах народа – бесценный опыт военных лет. Работая в вологодской газете, он объехал, обошёл практически все районы области, впитывая стихию родного русского языка, правду жизни послевоенных лет в северном селе. Вышла первая книга его стихов, его приняли в Союз писателей, но и «запрягли» в работу организаторскую, учитывая командирский опыт. Как работник издательства и ответственный секретарь писательской организации близко узнал он творчество талантливых своих земляков (теперь значение «вологодской писательской школы» хорошо известно). Заметили его и в Москве, куда он не рвался (и даже в стихах об этом писал). Далеко не сразу откликнулся он на приглашение главного редактора журнала «Молодая гвардия» стать у него заместителем.

Я думал, что в «Нашем современнике» ему очень помогла школа известного в патриотических кругах Анатолия Никонова. Но прочел в книге «На русском направлении», что и несгибаемый Анатолий Никонов рад был, получив надёжного помощника и единомышленника, хоть чуточку ослабить пресс, под которым находился в последние годы. Его поездки за рубеж или на различные форумы поневоле перелагали основной груз журнальных забот на Сергея Викулова.

В эти полтора года он не только лучше и глубже узнал круг писателей столицы, получил первые удары тех, кого потом условно называли мы «интернационалистами» в отличие от тех, у кого в произведениях «дышит почва и судьба». Первые были в столичной писательской организации в подавляющем большинстве, как и в российской.

Но российскую писательскую организацию возглавлял беспартийный Леонид Соболев, чьими «севастопольскими рассказами», повестью «Зелёный луч» зачитывался я в юности.

Воинский ранг у него был «капитан первого ранга», так его и звали меж собой писатели. При первом личном знакомстве с Викуловым он поинтересовался его воинским званием.

Узнал, что окончивший войну капитаном Сергей Васильевич и после демобилизации был вновь призван в армию – в газету военного округа. Когда стал отказываться, всё же получил повестку, но уже в дивизионку. Соболев стал именовать его «майором». И когда он вдруг предложил Викулову «взять «Наш современник», Сергей Васильевич воспринял это как приказ каперанга. А журнал писательской организации РСФСР влачил тогда жалкое существование, с подпиской всего 11 тысяч, заполнявший свои страницы детективами и переводными произведениями. Тихая гавань, которую предстояло не просто встряхнуть, – дать новую жизнь и высоту. И он дал, руководя журналом более двадцати лет!

Чего это стоило, понял он с первых же шагов. Старый состав, начиная с редколлегии, пришлось менять, несмотря на возникшие сразу сложности: и работать по-новому не хотели, да и не умели, а покидать «тёплые», спокойные места не рвались.

«Чистить» было тяжело. А где брать других, зная положение дел в столице? Серьёзных, уважающих себя писателей даже в редколлегию заманить трудно, не говоря уже о штате. Вот когда и пригодился опыт работы замом в «Молодой гвардии» – нужен был такой же трудяга – единомышленник, да ещё и знающий жизнь «глубинки». Таким и стал на долгие годы Леонид Фролов, до работы в ЦК ВЛКСМ возглавлявший молодёжную газету. Так появились сразу и несколько авторов, которых позже назвали «деревенщиками».

Писатели, для которых термин «деревенская проза», уничижительный в устах «оппонентов», звучал как проза, раскрывающая глубочайшие корни народной жизни, смысл цивилизации созидателей, а не разрушителей. С Леонидом Фроловым мы дружили с комсомольских наших времён, знали, кто чем «дышит». Он и привлёк меня к работе журнала с первых же «викуловских» номеров.

Первая моя рецензия «Негромкое доброе слово» о поэзии вологодской поэтессы Ольги Фокиной, привлекла внимание Сергея Васильевича. Другая рецензия могла бы удовлетворить и интернационалистов без кавычек – о повести белоруса Василя Быкова «Дожить до рассвета». Я тогда после знакомства с писателями-фронтовиками и их произведениями уже вынашивал тему – человек на войне, цена, если можно так сказать, каждой личности в приближении победы. Потому и рецензию назвал так:

«Не дожил, но победил».

Радовался не только я, но и другие, когда узнали, что поддержка журнала российских писателей помогла в присуждении Василю Быкову Государственной премии СССР.

Оценил Сергей Васильевич и большую мою обзорную статью «Делись огнём» о книгах Политиздата о рабочем классе. Кажется, и самому Викулову публикация такой статьи о том, как сама специфика труда промышленных рабочих способствует выработке особого сознания, помогла несколько сгладить в глазах кураторов из ЦК «уклон» в деревенские проблемы.

Но крайне неожиданным для меня стал «социальный заказ» написать обзор публицистики семи (!) провинциальных журналов за пять лет, прошедших после известного постановления ЦК партии о развитии Нечерноземья. Я тогда только «вырвался» из аппарата Комитета народного контроля СССР при ЦК КПСС на творческую работу – в издательство ЦК партии, где стал заместителем главного редактора. Правда, «Плакат» – это не то, чего хотелось бы, но… отвечал я, прежде всего, за четыре книжные редакции. Прошло чуть больше года, и Валерий Ганичев, став главным редактором «Комсомольской правды», позвал меня стать членом редколлегии по отделу литературы и искусства. И я пошёл, не слушая тех, кто усиленно отговаривал, пошёл, теряя в чиновном «престиже» и даже в зарплате. Тем более, что друзья-писатели считали, что я должен и могу помочь Ганичеву «на русском направлении».

Но перед этим уходил я в отпуск, улетал на юг. И вдруг накануне отъезда огорошил меня Леонид Фролов:

«Валентин, надо помочь журналу, у нас, сам знаешь, какие сложные отношения с отделами ЦК… Сделай такой обзор, ты сможешь, ты успеешь к 12-му номеру, место будем держать».

Это было своего рода превентивной мерой журнала, в котором уже готовилась публикация романа Валентина Пикуля «Нечистая сила». Как и ожидалось, потом она вызвала крайне отрицательную реакцию в ЦК партии. В книге Викулова «На русском направлении» подробно рассказано, как взвешивали тогда варианты: прервать публикацию после двух первых выпусков, снять Викулова с поста главного редактора, либо приглушить неизбежный скандал с «интернационалистами» у нас и на Западе, обвинения в «уклонении от линии партии в освещении истории революции», даже в антисемитизме. Вот и надо было перед этим показать, как журнал держит руку на пульсе современности, помогает партии решать проблемы нечерноземной деревни.

В общем, ничего себе получился «отпуск» на юге в библиотеках, где мог найти комплекты журналов, пересылка готовых фрагментов обзора Фролову с попутными оказиями. Но в 12-м номере 1978 года обзор под названием «Что там, в центральной «глубинке»?» был опубликован.

С той публикации 1978 года началось и знакомство Сергея Васильевича с Иваном Афанасьевичем Васильевым, статьи которого в журнале «Волга» я не только отметил, но и обильно цитировал. «Это же наш готовый автор! – воскликнул Викулов. Заказали Васильеву статью, опубликовали «с колёс», потом вторую, третью… Выдвинули на Государственную премию РСФСР – и он получил её. Сергей Васильевич предложил Ивану Васильеву войти в редколлегию журнала – и он стал одним из ведущих публицистов «Нашего современника».

Подробно рассказал об этом Викулов в книге «На русском направлении». А я вчитываюсь в неё и диву даюсь – как близки два этих русских мужика во взглядах на жизнь, историю, роль русской деревни в истории страны!..

Вот описывает Сергей Васильевич внешний облик ставшего ему большим другом Ивана Афанасьевича:

«Лицо – типично русское, скорее округлое, чем вытянутое; нос по-славянски мягкий, но не курносый, волосы темно-русые, густые. Больше запоминаются глаза – добрые, улыбчивые, бесхитростные – и говор, манера говорить. Она была предельно естественной, без малейшего желания «показаться», поважничать – ничего такого не было. Была знакомая мне деревенская скороговорка, подкрепляемая располагающей улыбкой, лёгким смешком. Увлекаясь, он говорил особенно горячо… Как глубоко знает автор положение дел в деревне! Такое бы знание да министру сельского хозяйства».

Да это же словно и о самом Викулове сказано! Разве что открывался он таким лишь тем, кому доверял, кого не опасался. Тяжкий опыт работы главным редактором журнала русских писателей научил его быть и предельно строгим, скупым на слова, тщательно выбирающим выражения так, чтобы не могли истолковать их по-своему, извратить, использовать их не столько против него лично, сколько против позиции журнала.

Когда Сергей Васильевич в 1981 году посвятил творчеству Ивана Васильева добрую половину четвертого номера, он хотел опубликовать не только его повесть, письма читателей, но и очерк о нём. Тогда и сказал мне, тогда уже уходившему из редколлегии «Комсомолки» в аспирантуру Академии общественных наук при ЦК КПСС:

«Вы открывали его для журнала, вот и поезжайте к нему в Усть-Держу, напишите о нём».

Запомнился мне тот поход в маленькую деревню на берегу Волги при впадении в неё Держи на земле Ржевского района Тверской области. Взял я с собой своего младшего сына Георгия, чтобы он своими глазами увидел незапаханные ещё окопы, послушал наши разговоры. Иван Афанасьевич задумал тогда проект «Фронтовой землянки»: собирать книги писателей-фронтовиков с их письмами и автографами – обращениями к читателям.

Тогда впервые узнал я из письма дорогого мне Евгения Ивановича Носова, что такое воинский путь в расчёте пушчёнки-сорокопятки непосредственно в рядах пехоты. Очерк «Чужая радость как своя (О публицистике Ивана Васильева)» опубликован в том номере, вошёл позднее в мою книгу «Из реки по имени Факт». Но разве сравнить его с потрясающим по глубине очерком Сергея Васильевича Викулова «На стыке» об Иване Васильеве, ставшем лауреатом Ленинской премии. Очерк не только о писателе, глубочайшем исследователе проблем села в Советском Союзе, но и просветителе, создавшем – на свои средства! – уже не «Фронтовую землянку», а целый музейный комплекс в селе Борки на Псковской земле, где родной его деревни уже не стало, как и многих других «неперспективных» сёл…

Поддержал Иван Васильев поначалу и «перестройку» горбачёвско-яковлевскую. Но когда разобрался, как использовали его честную, обязательно с практическими советами критику… против партии, он решительно выступил против разрушителей страны, предателей социализма, демонстративно сложил с себя обязанности члена Верховного Совета СССР и делегата съезда партии, того съезда, где поддержали предательские беловежские соглашения. В открытом письме сказал, что от партии, преданной самим генсеком, не отрекается, только призывает её измениться, очиститься…

Публикацию «Нечистой силы» Пикуля, пусть и названную в журнальном варианте ленинской строкой «У последней черты», Сергею Васильевичу «наверху» не простили.

Тогда убрать его с поста главного редактора журнала, ставшего ярким выразителем дум «глубинной» России, не удалось, – защитили секретари Союза писателей РСФСР и другие видные писатели.

В отделах ЦК партии искали другие способы «укротить» набравшего силу и авторитет Викулова, ловить на «ошибках политического характера», обескровить редакцию. Способ нашёлся. Леониду Фролову предложили уйти… на повышение – главным редактором издательства «Современник». Викулов отлично понимал, что Фролов уйдёт: молодому ещё человеку светит стать во главе большого коллектива, получить интересную самостоятельную работу. К тому же куратор журнала заместитель заведующего отделом культуры ЦК партии Альберт Беляев добился, чтобы теперь и кандидатуры замов главного в журнале непременно рассматривались и утверждались, как минимум, в правлении Союза писателей, то есть «под присмотром» ЦК.

И вот началась в редакции текучка: после ухода Фролова побывали в замах 12 человек до того момента, когда в 1986 году первым замом пришёл автор этих строк – с поста главного редактора художественной и детской литературы Госкомиздата РСФСР.

Сделал несколько неудачных попыток после ухода Фролова взять меня замом к себе и Сергей Васильевич. Понимаю, что вспоминать об этом – выглядит нескромно. Но это было! Первым замом – и слышать не хотели «наверху». Просто замом – тоже не прошло. Предложил он мне прийти ответсекретарём, потом, де, всё утрясётся. Я соглашался. Не прошло! Тогда Викулов предложил, выбрав время отпусков «в инстанциях», идти просто и.о. ответсекретаря. Тут уже я сам задумался – и отказался. С радостью пошёл бы в любимый журнал, понимая все его трудности и беды, разделяя его позицию. И с членами редколлегии, особенно писателями-фронтовиками, отношения были отличные. Евгений Иванович Носов так просто по-отечески опекал. И рассчитывал Викулов, что опыт работы в организациях при ЦК партии в глазах кураторов только плюс, как и публикации мои в «толстых» журналах и даже в газете «Правда».

Почему же такое упорное сопротивление? Впоследствии узнал я, что подсуетились наши «оппоненты» в «Комсомолке» – пустили слух, будто именно мне принадлежит авторство, так называемого, «посткуняевского» письма. Станислав-то выступал «с открытым забралом», обращая внимание ЦК на положение русской литературы и вообще культуры. А в упомянутом письме издевательски подчёркивалось: что толку обращаться в ЦК, где сидят в отделах такие, как Беляев и Севрук. Автора письма потом «вычислили», нашли, но реакция на мою скромную фамилию у Беляева и Севрука срабатывала автоматически. Так что и само предложение Викулова на сей счёт ставилось ему в очередную вину.

О ситуации с 12-ю заместителями подробно рассказал Сергей Васильевич в книге «На русском направлении». Ему нужны были помощники, не чуравшиеся черновой повседневной работы. Приходили люди неплохие, творческие, но с некими амбициями, которым требовалось время и на собственное творчество, и определённые перспективы.

Приводили «своих людей» в отделы, которые тоже не всегда интересы журнала ставили выше своих личных. А с приходом первым замом Юрия Селезнёва, талантливого яркого критика и публициста, возглавлявшего ранее редакцию книг ЖЗЛ в издательстве «Молодая гвардия», связаны очень драматические события.

Напомню коротко то, о чём подробно рассказал сам Викулов в книге. С нетерпением ждал он отпуска, чтобы заняться, наконец, своими рукописями. Но, как обычно, прочитал всё, что предназначалось в номер без него. Высказал критические замечания о повести молодого тогда прозаика Владимира Крупина «Сороковой день», считая, что для прозы это скорее журналистские, плохо связанные впечатления «обо всём и ни о чём», предложил вернуть автору на доработку. Селезнёв горячо возражал: неужели нельзя доверить ему этот номер, обещал сам помочь молодому автору. А когда номер вышел, грянул скандал.

Основной удар пришёлся по журналу из-за повести Крупина. Здесь углядели чуть ли не клевету на советскую действительность. Обсуждалось всё это и на секретариате СП РСФСР, и на совещании в ЦК. Сергей Васильевич рассчитывал, что Селезнёв скажет – Викулов был против публикации, возьмёт вину на себя. Но его ожидал сюрприз: оказывается, Юрий показывал повесть Белову и Распутину, ссылался на их поддержку. Но зачем за спиною главного редактора?.. Если бы Викулов знал об этом, он непременно поговорил бы с каждым из них до публикации, выслушал их доводы и привёл бы свои. За всё в ответе – главный, и Викулову опять-таки грозила отставка. Но вновь его отстояли секретари правления СП РСФСР, хотя и на критику не скупились. Не считаться с их мнением в ЦК не могли. На следующий же день Викулов сказал Селезнёву, что не видит возможности дальше работать с ним, доверять ему. Поразила реакция Юрия – а говорил ли об этом Сергей Васильевич с Беляевым? Значит, куратор журнала обещал ему нечто иное?.. Так и началась «текучка» кадров у Викулова…

Мне доводилось говорить кое с кем из претендентов на его место:

«Неужели не понимаете вы, что, если его «уйдут», то придёт личность такого же масштаба, может, и государственными премиями отмеченная? Опускать планку не допустит и СП России».

Мне-то было проще – я даже членом Союза писателей не был. Опасался, занимая какие-либо посты, что те, кто звал и предлагал рекомендации, завтра же принесут свои рукописи. И попробуй откажи! Обвинят в «неблагодарности». А в секции критиков, как и у переводчиков, преобладание «интернационалистов» было особенно заметно.

Как же хорошо работалось мне с Викуловым! Сколько полезного получал я из делового общения с ним! Умение очень важное – мало разглядеть в рукописи нечто значительное, требовалось и высокое качество, мастерское владение словом. И, к сожалению, умение видеть «глазами цензуры», чтобы сквозь любые препоны донести мысли автора в их глубине и значимости. Уроки Викулова очень пригодились мне потом в работе главным редактором газеты «Ветеран», возрождении журнала «Славяне», выходившего с 1943 года и «прихлопнутого» при Хрущёве, в создании своего журнала «Александр и Ко» – в новых условиях, в расчёте на предприимчивость русского народа, говоря современным языком – в развитии малого и среднего бизнеса.

Кстати, когда я бывал в Риге у Валентина Саввича Пикуля, зазывая его в редколлегию возрождаемых «Славян», мне досталось от него «на орехи». Напрасно объяснял я, что название журнального варианта «Нечистой силы» взято из статьи Ленина, чтобы протащить публикацию через цензуру. Валентин Саввич возмущался:

«Хоть бы знали, что так – «У последней черты» – назывался роман Арцибашева… о проститутках».

Смягчился, когда я напомнил ему о публикации его романа «Честь имею», исповедь офицера российского генштаба. Сказал, как поразило нас с Викуловым готовность будущего разведчика пожертвовать даже добрым именем своим, чтобы сбить со следа зарубежных ищеек – и служить своему Отечеству верно и бескорыстно, не рассчитывая на признание. Сказал и о том, что теперь, уже не страшась цензурных ножниц, удалось сохранить его видение ужасов революции и террора в Петрограде, назвать имена Зиновьева, Штейнберга, Урицкого, Бокия, прародителей красного террора. Ещё бы, хмыкнул Пикуль и с юмором рассказал, как использовал «гласность» редактор воронежского журнала. Он предложил перепечатать у себя «Нечистую силу», помня, как гонялись за ней читатели, передавая из рук в руки, копируя номера «Нашего современника». Пикуль согласился с условием – печатать по рукописи, полностью, а не журнальный вариант. Воронежец согласился – и тираж его журнала вырос втрое!

Настоящую школу работы с авторами прошёл я у Викулова, знакомясь с молодыми или и не вполне молодыми, но не всем тогда известными русскими писателями!

Подружился я тогда с Сергеем Алексеевым, Юрием Сергеевым, Володей Карповым, Михаилом Чвановым, Виктором Потаниным, Леонидом Кокоулиным, Гарием Немченко.

Кого-то и сам приводил к Сергею Васильевичу, как Виктора Иванова с его рукописью романа, который мы назвали «Судный день», имея в виду, что его персонаж был подготовлен в русской среде в США для работы против нашей страны.

Увидев своими глазами, как живут его земляки в сибирском селе близ Байкала, он не смог мириться с неправдой, которую ему внушали за океаном. Но, по-своему честный, не хотел он стать предателем и для Америки, приютившей его, семьи. Он сам себя судил строго и выполнил свой приговор себе…

Теперь думаю ещё и о словах Сергея Васильевича о том, что с государственной цензурой советской поры можно было хоть как-то бороться, но как бороться с цензурой нынешней, денежного мешка, когда издавать и журналы, и книги стало безмерно трудно, коль деньги в руках кого угодно, только не народа…

Случались ли у нас конфликты? А как без них, если «полное единодушие возможно только на кладбище» (К. Маркс). Важно, что Сергей Васильевич умел слушать – и слышать, воспринимать доводы, доверять. Однажды рассердило его то, что я не дал рекомендацию в партию одному из сотрудников журнала. А я не мог выложить ему причины такого решения, не желая вносить смуту в коллектив, тем более, что человек тот осознал непорядочность своего поступка в отношении автора журнала. Сергей Васильевич поверил, что я не мог поступить иначе с рекомендацией.

Относительно предлагаемых рукописей последнее слово оставалось, конечно, за главным редактором, а я «мотал на ус» его замечания, требования, предостережения. Его мудрые советы запомнились на всю жизнь.

… Перечитываю исповедальную книгу Викулова и вспоминается много доброго, светлого. Изумительной крепости духовной был этот Человек. Позднее, уже в другом журнале «Честь Отечества» рассказывал я о мужестве защитников Сталинграда не только в боях. Один из них, Михаил Алексеев первым не побоялся рассказать правду о голоде 30-х годов. А рискнул опубликовать его роман «Драчуны» другой сталинградец – Сергей Викулов. И провёл через цензурные рогатки, правда, ценой удаления нескольких очень важных абзацев – перечень охваченных голодом регионов, без каких-либо объяснений, дающих понять, что голод был рукотворным. Не мог случиться неурожай сразу в различных хлебных краях огромной

Как боялись «интернационалисты» у власти этой правды! Стоило только одному из любимых наших авторов критику Михаилу Лобанову засветить эту скрытую правду романа «Драчуны» в журнале «Волга» (действия романа проходили в этих местах), как пропустившего эту статью главного редактора журнала лишили должности. Для меня это было вдвойне плохо, потому что буквально в следующем номере «Волги» шла моя статья в поддержку другого нашего автора и члена редколлегии Владимира Чивилихина, – о его романе-эссе «Память». Само это название обжигало будущего «архитектора перестройки» А.Н. Яковлева, который в нашумевшей своей статье так обрушился на русскую культуру и её защитников, что вызвал огромное возмущение патриотической общественности. И его, тогда заведовавшего отделом ЦК партии, вынуждены были на время отправить послом в Канаду. Так я впервые попал на глаза этому деятелю. Позднее, будучи уже членом Политбюро, он прислал на меня, тогда уже возглавлявшего газету «Ветеран», «телегу» в два адреса: главному редактору газеты «Труд», где я числился замом («Ветеран» был ещё приложением к ней), и председателю Всесоюзного совета ветеранов СССР маршалу Н.В. Агаркову. Из рук маршала в его кабинете и читал я это письмо.

Предлагал опубликовать его в «Ветеране» (тираж подсочил бы тогда, как у «Аргументов и фактов» после критики генсеком). Рассматривал и другие варианты ответа, но считал, что кончится вызовом Агаркова к нему и увещеванием:

«Неужели Вы, маршал, не сумеете укротить мальчишку-редактора?»

Увы, так и случилось, а я потом переживал: я кому рисовал всякие варианты – бывшему начальнику Генштаба с его лучшей в мире разведкой, не побоявшемуся отстаивать и перед министром обороны, и затем на Политбюро своего мнения – нельзя вводить в Афганистан войска, проблемы решать следует другими способами. Как бы то ни было, даже мельчайшей критики А.Н. Яковлева в «Ветеране» я потом не мог допустить, чтобы не подводить маршала…

Но чего стоили эти мои переживания по сравнению с тем, что довелось испытать Сергею Васильевичу Викулову в кабинетах на Старой площади и в правлении Союза писателей РСФСР. Как выдерживал он этот пресс бюрократически-номенклатурного давления?! Радуюсь я, что не только в письмах читателей, но и в живом общении с ними на вечерах «Нашего Современника» черпал он силы, ощущая деятельную народную поддержку его труда.

Валентин Михайлович Свининников