Петрашевский кружок подразумевал не только стремление изменить, осветлить общество, но и некоторые эстетические принципы, без которых, собственно, никакое движение невозможно: логично, что в недрах кружка оказались поэты; но если крупнейший – Плещеев – достаточно известен, то другие, хоть и оставшиеся корпусом стихов для коллективных сборников, тоже были отмечены мерой дарования.
Так, А. Балосогло пророчествовал в «Прорицании», и, собирая в «Исповеди» различные линии прожитой жизни в одно, был жёсток к себе:

Любил я страстно, что же? — мне
Платили гордым невниманьем.
Нося пожар в груди, извне
Я грелся северным сияньем.
Пав ниц, молил я … О! я знал:
Уничиженье — шаг к бесчестью.
Я вспрянул: «Боже, как я м а л !..
Но если так …» — Я клялся местью.

Более лирик, нежели метафизик, он писал стихи единым порывом, и рассчитаны они, казалось, были более на голосовое прочтение, нежели на одинокий вечер с томиком.
Более разнообразен был С. Дуров: тут уже включался культурологический космос: и громадой возникал Гюго, и расцветал нежный цветок, перевод из Байрона сочетался с лёгкой польской песенкой, а Шекспир проявлялся во всей своей словесной мощи: и теснились персонажи, точно реальность отходила на задний план.
А. Пальм предлагал стихи раздумья, стихи, заставляющие поверить в необходимость перемен, и переводы, перемежавшие собственное творчество, давали дополнительно красок к его поэтической палитре.
Д. Ашхарумов сочетал весёлость с элегическими мотивами…
Но главным, разумеется, оставался Плещеев.
Плеск звёздной музыки – лёгкость в стихах Плещеева гармонирует с их напевностью, пусть и в трагическом рисунке воспринимаемого бытия:

Я слышу, знакомые звуки
Несутся в ночной тишине –
Былые заснувшие муки
Они пробудили во мне.
Я слышу знакомые звуки,
Я жадно им прежде внимал
И молча на белые руки,
На светлые очи взирал.

Знакомое, узнавание, заученное…
Порою заученное стирается, и нужен именно знакомый звук, чтобы оживить былое.
Психологический ход внутри стихотворения верен, что кристалл, играющий гранями, и поэтому жизнь его выходит за пределы времён…
С детство знакомое:

Травка зеленеет,
Солнышко блестит.
Ласточка с весною
В сени к нам летит.

Кажется настолько стёртым, что нежное обаяние стихотворения не ощущается уже…
Между тем, в нём столько лучевого света, что, кажется, никакая тьма не смогла бы его опровергнуть.
Бездны бывают разными – в том числе и такими: исполненными лёгкости, с полётом ласточки.
Плещеев разнообразен: ударит бал, он будет воспоминанием, в нём загорятся свечи, высвечивая позабытое; оживёт легенда и зазвучит напев; осень прольёт волшебные краски в образ обыденности… И Христос, идущий безропотно и распятый на кресте, предстанет совершенно по-русски, а финал стихотворения будет звучать извечною надеждою:

О нет! не верю я. Не вовсе заглушили
В нас голос истины корысть и суета;
Еще настанет день… Вдохнет и жизнь и силу
В наш обветшалый мир учение Христа!

Плеск истины: отражение её в каждом плещеевском стихе делают их сумму великолепной.
…так кружок Петрашевского, собравший разных одарённых людей, точно доказывал, что эстетика и этика – неразлучные субстанции: нельзя служить второй, игнорируя первую.

…и – среди них был Достоевский: чья поэзия оказалась связанной с лабиринтами, где тени пугают, человеческой психики; из чьей         …так скажем: прямой поэзии – возникла целая, поганая школа: ибо пресловутый, жалкий, шут знает почему получивший известность Пригов (в советское время в каждой стенгазете сидело по такому) невозможен без рифмоплётства капитана Лебядкина; Достоевский, прободавший векторами мысли своей грядущее, Достоевский, пропитанный силой доброй энергии и неустанной мысли кружка…

Кружка, состоящего из людей, поставивших жизнь свою ниже общих интересов: что… не просто дорогого стоит в нашенские времена: а – блещет метафизическим золотом христианских истин.

    Александр Балтин

фото взято из открытых источников