Если всерьёз размышлять о круге детского чтения, уместно вновь обратиться к творчеству великого писателя земли русской Николая Семёновича Лескова (1831–1895).  По словам академика Д.С. Лихачёва, Лесков принадлежит к числу «семейных писателей», произведения которых нужно читать и обсуждать всей семьёй. К сожалению, сейчас почти утрачена традиция семейных чтений, когда собирались все чада и домочадцы, устраивались поуютнее, чтобы вместе почитать, послушать и обсудить новую книгу. Несомненно, что возрождение этого обычая в кругу семьи могло бы способствовать сплочению «отцов и детей», укреплению их отношений.

Проблема нравственного формирования человека была ведущей в творчестве Лескова. По глубокому убеждению писателя-классика, книги, предназначенные для детской и юношеской читательской аудитории, должны «не только занять внимание читателя, но и дать какое-нибудь доброе направление его мыслям». Это «доброе направление» прежде всего писатель связывал с христианским учением. Так, отзываясь на изданную для детей «Указку к Новому Завету» – книжную закладку с кратким содержанием Евангелия и наиболее употребительными цитатами из него, в 1885 г. Лесков писал: «я имел в виду одну детскую пользу и важность Евангелия, в котором, по моему убеждению, сокрыт глубочайший смысл жизни».

Вспоминая собственные детские годы, в «Автобиографической заметке» (1882–1885?) писатель признавался в своей «счастливой религиозности»: «Религиозность во мне была с детства, и притом довольно счастливая, то есть такая, какая рано начала во мне мирить веру с рассудком». В очерке «Владычный суд» (1877) Лесков упоминает о православных семейных устоях как источнике его воспитания и духовно-нравственного формирования.

Свято хранил в душе писатель то, что вложил в неё когда-то его родной отец. Семён Дмитриевич Лесков с самого раннего детства своего сына стремился сформировать в нём представление о главных нравственных ценностях человеческой жизни. В 1836 г. пятилетнему Николушке старший Лесков написал письмо-завет,   желая передать свой жизненный опыт и идеалы. Строки этого завещания вылились из самой глубины отцовского сердца: «Я хотел бы излить в тебя всю мою душу…»

«Любезный мой сын и друг! Николай Семёнович! – писал Лескову отец. – <…> Итак, выслушай меня и, что скажу, исполни:

1. Ни для чего в свете не изменяй вере отцов твоих.

2. Уважай от всей души твою мать до её гроба.

3. Люби вообще всех твоих ближних, никем не пренебрегай, не издевайся <…>

4. Более всего будь честным человеком, не превозносись в благо-

    приятных и не упадай в противных обстоятельствах <…>

     Я хотел бы излить в тебя всю мою душу, но довольно <…>. Бог тебе в помощь! Отец твой Семён Лесков».

Бережно сохранённые отцовские заветы писатель впоследствии передал и своему  собственному сыну Андрею, и всему молодому поколению. Слово вечной истины, христианской заповеди, отцовского завета, по мнению писателя, следует преподносить «в его простой и всякому доступной форме».  Именно в такой форме – «простой и всякому доступной» – обратился Лесков в своих произведениях к юной читательской аудитории.

Многие рассказы, вошедшие в круг детского и юношеского чтения: «Неразменный рубль», «Пугало», «Зверь», «Привидение в Инженерном замке» и другие – были включены в цикл Лескова «Святочные рассказы», которые тесно смыкались с рассказами пасхальными. Это и понятно: святочный и пасхальный рассказ – особые жанры – в середине XIX века самые любимые, самые занимательные, самые читаемые.

Но в отличие от большинства сочинителей такого рода рассказов, которые массовым потоком изготавливались к святочным праздникам – от Рождества до Крещения – и к Пасхе, а потом забывались до новых Святок и Светлого Христова Воскресения,  Лесков видел свою творческую задачу в том, чтобы дать читателю доброкачественную духовную пищу на все времена.  Лесковские рассказы несут в себе такой духовный потенциал и обладают таким универсально-философским смыслом, что их чтение доставит эстетическое наслаждение и явится духовным откровением для юного читателя независимо от сезонной приуроченности.

Важнейшие требования детско-юношеской литературы – динамичный сюжет, лаконизм, глубокое содержание при простоте и занимательности изложения. «Детям очень многое можно объяснить очень легко, – писал в своё время Н.Г. Чернышевский, – лишь бы объясняющий сам понимал ясно предмет, о котором взялся говорить с детьми, и умел говорить человеческим языком». Для создания значительного произведения, тем более рассказа для детей, явно недостаточно было избрать героем ребёнка, снабдить набором святочной или пасхальной атрибутики и завершить морализаторской нотацией. Ещё В.Г. Белинский, борясь за художественность детской литературы, предупреждал: «главное дело — как можно меньше сентенций, нравоучений и резонёрства; их не любят и взрослые, а дети просто ненавидят, как и всё наводящее скуку, сухое и мёртвое». «Да, много нужно условий для образования детского писателя, — утверждал критик в статье «Подарок на Новый год», анализируя сказки Гофмана и В.Ф. Одоевского, — нужна душа благодатная, любящая, кроткая, спокойная, младенчески-простодушная, ум возвышенный, образованный, взгляд на предметы просветлённый, и не только живое воображение, но и живая поэтическая фантазия, способная представить всё в одушёвленных, радостных образах. Разумеется, что любовь к детям, глубокое знание потребностей, особенностей и оттенков детского возраста есть одно из важнейших условий». Все эти условия сумел реализовать Лесков в своём творчестве,  адресованном детям.

Лесковский сборник «Святочные рассказы» (1886) открывается рассказом «Неразменный рубль» (1883). Название интригующее, почти волшебное: кто из детей, да и взрослых не хотел бы владеть такой монетой – «беспереводным рублём», который как ни трать, а он вновь остаётся нерастраченным, неразменным? Писатель искусно сочетает в сюжете занимательность и поучение. Несмотря на то, что дидактическая установка здесь очевидна, в рассказе нет скучной назидательности, поучение дается в форме популярного приёма толкования сна. В финале как бы подводится итог урока, повторение пройденного, закрепляются знания, добытые ребёнком – героем рассказа – самостоятельно. Таким образом, мораль становится не отвлеченной, а живой, конкретной. В финале рождественское приключение, уже осознанное героем как сон, переходит в действительный поступок: «я хотел все мои маленькие деньги извести в этот день не для себя». Мальчик сам выводит альтруистическую аксиому: «В этом лишении себя маленьких удовольствий для пользы других я впервые испытал то, что люди называют увлекательным словом — полное счастие».

Лесков делает доступным детскому восприятию высокий уровень художественного обобщения и философского осмысления: «Неразменный рубль — по-моему, это талант, который Провидение даёт человеку при его рождении. Талант развивается и крепнет, когда человек сумеет сохранить в себе бодрость и силу на распутии четырёх дорог, из которых с одной всегда должно быть видно кладбище. Неразменный рубль — это есть сила, которая может служить истине и добродетели, на пользу людям».

Рассказ «Неразменный рубль» с его динамичным сюжетом, в котором гармонично соединились  реальный и фантастический планы, где нет готовых педагогических рецептов и назидательный «моральный хвостик» не превращён в «позвоночный столб», — один из лучших в мировой литературе рассказов, написанных для детей. Очень привлекает во многом автобиографический  образ главного героя-ребёнка («барчук Миколаша») – впечатлительного мальчика с развитым воображением, думающего, активного, самостоятельного (в отличие от благонравных и безликих «малюток» большинства сочинений для детей). Этот живой образ встречается и в других произведениях Лескова.

Писатель с полным основанием мог гордиться своим рассказом, который выделялся не только на фоне «массовой» святочной беллетристики России, но и получил признание в Европе с ее развитой рождественской литературной традицией. «Слышал ли ты или нет, — спрашивал Лесков своего брата Алексея Семёновича в письме от 12 декабря 1890 года, — что немцы, у которых мы до сих пор щепились рождественскою литературою, — понуждались и в нас. Знаменитое берлинское «Echo» вышло рождественским № с моим рождественским рассказом «Wunderrubel» «Неразменный рубль». Так не тайные советники и «нарезыватели дичи», а мы, «явные нищие», заставляем помаленьку Европу узнавать умственную Россию и считаться с её творческими силами. Не всё нам читать под детскими ёлками их Гаклендера, — пусть они наших послушают <…> Сколько это было надо уступки со стороны немца, чтобы при их отношении к рождественскому № издания, — вместо  своего Гаклендера, или Ландау, или Шпильгагена, — дать иностранца, да ещё русского!.. Право это даже торжество нации!»

В лесковских «детских» рассказах отсутствие чёткой границы между фантазией и реальностью заставляет активно включаться читательское воображение, домысливание. Пересекаются мир фольклорный и мир детский. Ведь, по Лескову, «в младенческой наивности» есть «оригинальность и проницательность народного ума и чуткость чувства». Художественный эффект многих творений Лескова, построенных как детские воспоминания, заключается в том, что события преломляются через призму детского сознания. Этот литературный приём многократно усиливает глубинный «взрослый» смысл повествования. Простой, как бы псевдодетский стиль произведения является у Лескова-художника утонченной маской, за которой открывается внутренняя глубина и необозримая «духовная перспектива».

«Евангельская логика»: любовь, уничтожающая страх, — становится идейной основой рассказа «Привидение в Инженерном замке» (1882). Загадочное заглавие отсылает к практике западного святочного повествования с непременным включением в действие потусторонних сил, духов и т.п.  Имеется также отсылка к Гейне – описанного им в «Книге Легран» «заброшенного замка, где живут духи и где по ночам бродит дама». Однако Лесков и здесь оригинален. Его произведение – это «рассказ с привидением» без привидения. Правда, читатель не догадывается об этом до самой последней страницы (настолько мастерски рассказывает Лесков свою захватывающую историю),  пока ужасающее привидение не обретает плоть и кровь. «Привидение в Инженерном замке» не без основания считается одним из лучших святочных рассказов в мировой литературе, даже образцом жанра.

Лесков ведёт с героями и читателями своеобразную игру, пересказывая таинственные явления, приписываемые духам и привидениям Павловского дворца в Петербурге, до поры до времени скрывая авторскую позицию: «говорили что-то такое страшное и вдобавок ещё сбывающееся». Таким образом, автор предоставляет читателям полную свободу, оставляет их один на один с произведением: «хотите – верьте, хотите – нет». Как удачно заметил Лев Аннинский о художественном мире Лескова: «И страшно, и весело, и отчаянно, и жутко в этом мире».

«Привидение в Инженерном замке»  блестяще демонстрирует, как в реальности может слагаться легенда, миф. В обычае старших воспитанников Инженерного замка было запугивать младших, так что те  становились «суеверными и робкими до крайности». Однако возникает «цепная реакция»: «младшие просто слепо верили в привидение, а старшие иногда сами устраивали его появление. Одно другому однако не мешало, и сами подделыватели привидения его тоже побаивались. Так иные «ложные сказатели чудес» сами их воспроизводят и сами им поклоняются и даже верят в их действительность». Игра в покойника, которую устраивают кадеты, ежегодно изображая похороны директора училища в день его именин, не просто детская забава. Есть в этом полуязыческом действе что-то кощунственно-жуткое и жестокое. Кадеты как бы в самом деле напророчили смерть нелюбимому начальнику и понесли за это неожиданное и необычное наказание. «Серый человек», о котором предупреждал священник мальчиков, радующихся кончине генерала Ламновского, — не что иное, как «совесть» (выделено курсивом у Лескова). Пусть генерал «держал себя с детьми сурово и безучастливо; мало вникал в их нужды; не заботился об их содержании, —  а главное, был докучлив, придирчив и мелочно суров», — смысл рассказа в том, чтобы уметь прощать и хотя бы у гроба «не выделывать» кощунственных «номеров». Слова священника-«бати» звучат предупреждением о необходимости разорвать порочный круг злорадства и встречного насилия: «Этот серый человек – совесть: советую вам не тревожить его дрянной радостью о чужой смерти. Всякого человека кто-нибудь любит, кто-нибудь жалеет – смотрите, чтобы серый человек им <привидением. А.Н.-С.> не скинулся и не дал бы вам тяжёлого урока».

Любопытно, что повествование многих рассказов Лескова развертывается в сумерки, когда ещё не зажигают огня. Это время избирается автором не случайно. Сам Лесков очень любил его и нередко приглашал гостей для задушевной беседы именно в этот час. «Не заглянете ли  <…> на минуточку в сумерки, когда так хочется поворочать у себя в сердце и в памяти?»  — спрашивал Лесков писательницу Л.И. Веселитскую в письме от 8 марта 1893 года. Точно так же и в рассказе «Привидение в Инженерном замке» в заветный час встречаются люди один на один с «серым человеком»-совестью:  «Этот серый человек — он не в полночь встает, а в сумерки, когда серо делается, и каждому хочет сказать о том, что есть в мыслях нехорошего». Таким образом, не только содержанием своих рассказов, но и самой атмосферой, которая нередко важнее сюжета, писатель взывает к пробуждению нравственного чувства.

«Привидение» лесковского рассказа – «измождённая фигура вся в белом»  – вырисовывается как раз на стыке грани между сном и реальностью. Сходство «фигуры» с «серым человеком»-совестью («в тени она казалась серою») окончательно проясняет смысл произведения. Только оно — это живое «привидение» — полумёртвая больная жена почившего генерала Ламновского, из последних сил пришедшая проститься с телом мужа, имеет право простить кощунственную и неуместную выходку у гроба, допущенную одним из маленьких кадетов. Сам усопший как бы мстит и за себя, и за языческую святотатственную «игру в покойника», устроенную ранее воспитанниками училища: гробовой покров зацепился за шалуна, поставленного в карауле у тела генерала, и будто держит за руку мальчишку-оскорбителя. Но любящее женское сердце простило и благословило обезумевшего от ужаса мальчика, который уже и так достаточно наказан  за «отчаянную шалость».

«Мораль» и «урок», о которых предупреждал священник детей, здесь ясны и ненавязчивы. Кадеты сделали выводы самостоятельно, подталкиваемые самой жизнью. Из их жизни благополучно исчезает всё жуткое и сверхъестественное: «Мы всегда помнили нашу непростительную шалость и благословляющую руку последнего привидения Инженерного замка, которое одно имело власть простить нас по святому праву любви. С этих же пор прекратились в корпусе и страхи от привидений. То, которое мы видели, было последнее».

«Всё, что желаете, чтобы делали для вас люди, то делайте им», —  в эту лаконичную формулу вылились в записной книжке Лескова заветы, которым он  учил своих младших современников, о которых напоминает нынешнему поколению молодых читателей.

Алла Анатольевна Новикова-Строганова —

доктор филологических наук, профессор

фото из открытых источников